Горький – это звучит гордо
Полуторавековой юбилей такого писателя, как Максим Горький, — событие для нашей страны неординарное. Его общенациональное значение как выдающегося прозаика, драматурга, мыслителя, общественного деятеля не подвергалось сомнению ни до 1917-го, ни после Октябрьской революции. Созданные им произведения оставались актуальными весь XX век, не утратили остроты, злободневности, экспрессии и в веке XXI-м.
Страстные, порывистые герои его сочинений показаны рельефно, убедительно — ведь они срисованы с натуры. Горький — автор бунтарских гимнов, живописных рассказов, поражающих трагичностью и подспудной мощью социального конфликта пьес, весьма глубоких по замыслу и психологизму романов.
Среди наших классиков он стоит особняком: выходец из простого народа, на собственной шкуре познавший горькую долю человека из низов (отсюда и псевдоним), не получивший хорошего образования, создававший себя сам. Алексей Пешков еще задолго до своего автопереименования жадно интересовался особенностями русского быта, запоем читал, подолгу размышлял. А затем, в течение всей последующей жизни, любил повторять: не пишу, а только учусь писать. При этом многократно номинировался на Нобелевскую премию по литературе и был, безусловно, ее достоин, хотя так и не получил.
Алексей Максимович много зарабатывал, однако большую часть средств тратил на единовременные пособия случайным просителям, щедрые пожертвования ближним и дальним, а то и просто незнакомым. «Тут [в его доме] были люди различнейших слоев общества, вплоть до титулованных эмигрантов, и люди, имевшие к нему самое разнообразное касательство: от родственников и свойственников — до таких, которых он никогда в глаза не видал, — свидетельствовал Владислав Ходасевич в очерке «Горький». — Целые семьи жили на его счет гораздо привольнее, чем жил он сам. Кроме постоянных пенсионеров, было много случайных; между прочим, время от времени к нему обращались за помощью некоторые эмигрантские писатели. Отказа не получал никто».
Самая известная и наиболее впечатляющая его пьеса — «На дне». Еще в детстве и юности он насмотрелся всяческого зла и горя, нищеты и унижений, воспринял пережитое как урок, назидание: помогай каждому, чем можешь. Его персонажи мечтают о счастье, рассказывают о вымышленном царстве добра, где нет «свинцовых мерзостей жизни».
Л. Толстой и М. Горький в Ясной Поляне. 1900
Горький почти не чувствовал физической боли. Несколько раз пытался покончить с собой, и всякий раз от непоправимого его спасала какая-то неведомая сила. Мог выпить чудовищное количество спиртного и не опьянеть. На закате своих дней устроил среди домочадцев голосование: умирать ему или все же не стоит?
На всех портретах он разный — будто менял для неких надобностей внешность. Хотя причина метаморфоз заключена, скорее, в его внутренних превращениях.
Фундамент идеального, существующего лишь в грезах общества милосердия он воздвиг, надо полагать, лишь для себя одного. Помогал людям не только деньгами, но и советами, рекомендациями (в смысле протекций), лекарствами, бумагами на выезд за рубеж, разрешениями на опубликование... Власти предержащие к его вескому мнению прислушивались — и при самодержавии, и при диктатуре пролетариата. Владельцы высоких кабинетов порой сердито ворчали, недовольно косились в сторону настырного — высокого, басовитого, стриженного под «бобрик», с обвислыми, густыми усами — ходатая, однако отказать ему, как правило, не решались.
Сам же «буревестник революции» был аскетом, довольствовался малым, что бы ни утверждали на сей счет его многочисленные недоброжелатели. Прелестям комфорта и уюта, материального довольства предпочитал творчество, общение, свободное выражение смелых, часто «несвоевременных» мыслей. От последних нередко проистекали его размолвки с литераторами, певцами, художниками, политиками. В период первой русской революции Горький дружил с Лениным. Вдвоем они не только размышляли о судьбах России, но и ходили в музеи, театры, играли в шахматы. Будущий «вождь мирового пролетариата» однажды получил от слывшего сильным игроком Алексея Максимовича мат.
Михаил Нестеров. Портрет А. М. Горького. 1901
После прихода к власти большевиков их отношения испортились: писатель довольно рьяно критиковал новое руководство страны, а временами и ругал отчаянно. Затем настало примирение, хотя прежней теплоты в отношениях уже не было. Ленин настоятельно советовал ему отбыть на лечение за границу: «Я устал так, что ничегошеньки не могу. А у Вас кровохарканье, и Вы не едете! Это ей-же-ей и бессовестно, и нерасчетливо. В Европе, в хорошей санатории будете и лечиться, и втрое больше дело делать. Ей-ей. А у нас — ни леченья, ни дела, одна суетня, зряшная суетня. Уезжайте, вылечитесь. Не упрямьтесь, прошу Вас!»
Горький послушался и уехал. Однако не навсегда, отправился, можно сказать, в длительную творческую командировку. Вдали от Родины написал цикл рассказов, воспоминания «Заметки из дневника» (первоначальное название отличалось большей конкретикой — «Книга о русских людях, какими они были»), роман «Дело Артамоновых», завершил автобиографическую трилогию.
Алексей Максимович не отрезал себя от России, не проклинал и даже почти не ругал правителей, сторонился эмигрантов, политической борьбы и скандалов. Он, как и прежде, стремился помогать тем, кто попал в беду, несмотря на то, что его собственные финансовые дела оказались отнюдь не блестящи. Кто-то эту помощь принимал, иные гордо отказывались.
Перед Кремлем не заискивал, в 1922-м выступил против суда над правыми эсерами. Ленин отреагировал в своем стиле: «Я читал поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати, но решил, что, пожалуй, это чересчур».
Дружеский шарф Кукрыниксов
На смерть вождя революции писатель отозвался в 1924-м очерком-эпитафией. Позабыв былые распри, признавался: «Лично для меня Ленин не только изумительно совершенное воплощение воли, устремленной к цели, которую до него никто из людей не решался практически поставить пред собою, — он для меня один из тех праведников, один из тех чудовищных, полусказочных и неожиданных в русской истории людей воли и таланта, какими были Петр Великий, Михаил Ломоносов, Лев Толстой и прочие этого ряда».
Можно как угодно относиться к этим славословиям в отношении умершего, однако вряд ли они существенно сказались на репутации склонного к гиперболам автора.
Тогда же, в 1920-е, Горький приступил к реализации проекта, обещавшего стать эпохальным. Намереваясь подружить, насколько это вообще было возможно, литераторов-эмигрантов и их советских коллег, стал было издавать журнал «Беседа». Однако тот, едва родившись — вышло семь номеров, — испустил дух. Политбюро ЦК РКП(б) вначале не возражало против распространения этого издания в Советской России, но убедительнее доводов главных партийцев страны оказались аргументы цензора Павла Лебедева-Полянского: «Пропуская в СССР «Беседу», Главлит будет способствовать улучшению состояния кассы ЦК меньшевиков, да и самый журнал носит неприятный идеологический уклон, теософско-мистический; на его страницах помещают статьи наши ярые враги и рекламируется вся белогвардейская и меньшевистская литература».
Благородная затея Горького провалилась, и все шишки обрушились на него же. Получилось так, что он понапрасну взбудоражил общественность, разрекламировал журнал, пообещал многим работу и приличную оплату... За решение ретивого цензора писатель был, конечно, не ответчик и тем не менее переживал неудачу чрезвычайно болезненно.
К. Ворошилов, М. Горький и И. Сталин в кабинете писателя в доме на Малой Никитской. 1931
Его имя в советской прессе некоторое время почти не упоминали, хотя и в недруги Алексея Максимовича не спешили записывать. Более того, заманивали в Союз — с каждым годом все настойчивее. Обещали разные блага, всенародное уважение, издание книг, внушительные гонорары.
В 1928 году его позвал в СССР Сталин, прислав приглашение, от которого трудно было отказаться. Горький отправился в Москву вскоре после празднования собственного 60-летия. По случаю круглой даты мэтра засыпали поздравительными письмами и приветственными телеграммами, в том числе такие корифеи, как Стефан Цвейг, Томас и Генрих Манны, Джон Голсуорси, Герберт Уэллс, Сельма Лагерлеф. Юбиляр провел на родине пять недель, побывав в Москве, Курске, Харькове, Ростове-на-Дону, Нижнем Новгороде, Крыму. Свои впечатления изложил в книге «По Союзу Советов».
Через год совершил новый вояж в страну. Его привезли в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН). Писателю понравилось там едва ли не все: участливые охранники, заключенные, коих будто бы толково перевоспитывали, и даже условия, в которых они проживали. После этой «экскурсии» был написан очерк «Соловки».
К роскоши он по-прежнему выказывал полнейшее равнодушие. Когда его поселили в бывшем особняке Рябушинского на Малой Никитской, радость от такого подарка испытали ближние, но не сам Горький. Так же, как и раньше — в Петрограде, на Капри, в Сорренто, — не щадя сил трудился, безостановочно дымил папиросой, торопил мысль, исписывая кипы листов.
С Р. Ролланом в Горках. 1935
В мае 1933 года приехал в Советский Союз навсегда. Где бы ни появлялся, а путешествовал по стране он невероятно много, его встречали многотысячные толпы, сопровождая овациями и криками «ура». На банкетах в Кремле Сталин поднимал бокал за «великого писателя земли русской» и «верного друга большевистской партии».
Он встречался с рабочими заводов и тружениками образцово-показательных совхозов. Ему докладывали о счастливой жизни советских пролетариев, достижениях во всех областях — науке, производстве, искусстве, физкультуре и спорте. Побывав на Беломорканале, написал весьма положительно и об этой поездке.
Ажиотаж вокруг него был такой, что немолодой уже литератор выглядел ошеломленным. Впрочем, нередко шутил по этому поводу, а Лидии Сейфуллиной сказал так: «Меня теперь везде приглашают и окружают — почетом. Был у пионеров — стал почетным пионером. У колхозников — почетным колхозником. Вчера посетил душевнобольных. Видимо, стану почетным сумасшедшим».
Знаки внимания сыпались на седую голову с неистовой силой. Моссовет переименовал в его честь главную улицу Москвы, Тверскую. Имя Горького присвоили Московскому Художественному театру. И родной Нижний Новгород получил новое название...
В СССР построили огромный самолет, поражавший воображение размерами и возможностями, — «Максим Горький». Однако в мае 1935 года этот воздушный титан потерпел катастрофу, погибло почти пятьдесят человек.
Говорят, что Алексей Максимович счел это дурным знаком. Жить ему и впрямь оставался всего год. Ходасевич вспоминал, что в доме пролетарского классика часто играли в карты — то в 501 (по выражению Державина, «по грошу в долг и без отдачи»), то в бридж: «В последнем случае происходило, собственно, шлепанье картами, потому что об игре Горький не имел и не мог иметь никакого понятия: он был начисто лишен комбинаторских способностей и карточной памяти. Беря или чаще отдавая тринадцатую взятку, он иногда угрюмо и робко спрашивал:
— Позвольте, а что были козыри?»
Смотрите также: «А был ли Горький?» Дмитрий Быков в «Библио-Глобусе»
Мудрый, начитанный, потрепанный жизнью человек так и не понял, где «были козыри» и в чем их польза. А может, и не хотел этого знать. Он просто жил, познавал мироздание.
Строилось и укреплялось невиданное в истории государство, росло — количественно и качественно — общество с небывалым набором идеалов и ценностей. Созидание шло трудно, и далеко не все граждане прониклись светлыми идеями, но казалось, что в будущем многое изменится к лучшему, наступит всеобщее благоденствие, повсюду воцарится радость.
Несмотря на веру во все хорошее в его глазах часто застывала грусть...
Волнение вокруг присутствия Максима Горького в Советском Союзе постепенно улеглось. Он мог трудиться спокойно, не отвлекаясь на посторонние шумы. В последние годы писал самое крупное свое произведение, роман-эпопею в четырех частях «Жизнь Клима Самгина» — о судьбах русской интеллигенции в переломную эпоху, которую пережил сам. В минуты отдыха играл с внучками Марфой и Дарьей. По обыкновению напряженно размышлял, погрузившись в густой табачный дым. Вспоминал людей, с которыми был знаком, горячие диспуты, стремительный путь к славе. Спорить ему уже было не с кем и не о чем.
