Журнал «Москва» – о книге Геннадия Прашкевича и Сергея Соловьева «Муссолини: Цезарь фашистского Рима».

Среди многих жанров нашей богоспасаемой словесности биографический остается весьма востребованным. Увы, но все мы, читающие и пишущие, плохо еще знаем наших знаменитостей. Даже о таких популярных, как Пушкин или Гоголь, Сталин или Ленин, — как бы много о них ни писали и ни издавали книг. Что уж говорить о Бенито Муссолини. В лучшем случае вспомнят, что это он придумал (изобрел, открыл, навязал) фашизм, из его эпохи пришло слово «чернорубашечник» и именно его, единственного из диктаторов Нового времени, казнили, а потом еще и повесили за ноги. Желающие могут найти об этом первом европейском фашисте некоторую информацию в книжках — от мелкоформатной 1993 года советско-российского историка Л. Белоусова до опуса современного жизнеописателя дуче Б.Тененбаума.

Идеальной книги о Муссолини еще не написано, но каждая из существующих чем-нибудь примечательна.

Книжка Л. Белоусова (1993; есть еще и свежая — 2016) напоминает советские изделия «Политиздата» брошюрного типа, беспросветно пропагандистские. Книга Д. Максмита хоть на вид и невелика (до 400 страниц не дотягивает), зато весьма энциклопедична, фактологией, пожалуй, перенасыщена, оттого трудночитаема и скучна для неспециалиста. А вот книги конца 90-х — начала 2000-х годов весьма интересны, каждая по-своему. Если Р. Колье придает своей книге элементы прозаического повествования («Скрипя тормозами, черная „изотта-франчини“ повернула к дворцу Виминале…»), представляя Муссолини чуть ли не героем приключенческого романа, то К. Хибберт начинает биографию дуче со слов: «Никто не может его понять… Объяснить его поступки невозможно». Ему вторит аннотация к книге Дж. Ридли: «Б.Муссолини — одна из самых знаменитых и одна из самых таинственных фигур». Героическую попытку объяснить наконец раз и навсегда загадку дуче предпринял П. Мильза в своей гигантской (960 страниц) биографии диктатора, в которой он намеревался «объективно взглянуть на человеческую судьбу» Б.Муссолини. Попытка оказалась удачной: книга хороша и по стилю, и по документально-исторической оснастке, хотя имеет явный привкус сугубо исторического труда. И лишь Б. Тененбаум, отбросив бремя академичности, написал легкую и ироническую книгу о «Гении зла» (название книги), в которой герой ее выглядит неким гением прохиндейства, чуть ли не Остапом Бендером, даром что и эпоха та же. При этом автор весьма урезал историческую часть повествования, за шестьдесят страниц умудрившись пройти чуть ли не всю жизнь Муссолини.

Книга Г. Прашкевича и С. Соловьева в этом смысле весьма гармонична.

В ней есть и история, и ирония, и серьезность, и многолюдность, и добросовестность летописца, и вольности прозаика. Едва ли не главная черта книги — точность во всем: в датах, названиях географических мест, именах исторических деятелей, газет и журналов, в том числе и в оригинале. Авторы тонко и отзывчиво чувствуют эпоху, не забывая о том, что герой книги — плоть от плоти Италии, он в первую очередь итальянец и только потом школьный учитель, социалист, журналист, фашист, диктатор. И вроде бы все этим сказано: итальянский характер известен своими легкостью и легкомыслием, страстностью и леностью, любвеобильностью и склонностью к изящным искусствам.

В чем же тогда загадка этого таинственного Муссолини?

Г. Прашкевич, известный прозаик, поэт и переводчик, по одной из своих литературных специальностей — фантаст и историк фантастики, ему ли не знать толк в тайнах и загадках человека и мироздания. В том, наверное, и кроется разгадка Муссолини, что Г. Прашкевич — автор таких книг, как «Секретный дьяк», «Теория прогресса», «Тайный брат», «Дэдо», «Золотой миллиард», «Записки промышленного шпиона», «Война за погоду» и многих других. Муссолини, словно говорят нам соавторы, человек иных времен, оказавшийся в жестко тоталитарной эпохе только по ошибке. (Кстати, в аннотации так и значится: «…это не просто биография Б. Муссолини, это его портрет на фоне исторической эпохи, во многом созданной им самим».)

Но прежде чем создать свой эпохальный фашизм — как доктрину и режим власти, Бенито Муссолини прошел весьма извилистый путь проб и ошибок на грани полного краха. Но таковой — удивительно пестрой, скоростной и многоликой — была и эпоха начала XX века, знаменитый Серебряный век декаданса и модернизма, в котором не жили, а пытались совладать с безумной эпохой (и с собой самими) ее современники и сожители. Описывать эту бурную эпоху во всем ее размахе вещь неподъемная, тщетная, сосредоточиться же исключительно на Муссолини — значит писать прозу, роман, фикшн, вступая в область вымысла. Авторы книги избрали, как и дуче, третий путь: писать иногда словно бы от лица главного героя, но так, чтобы говорил он на газетно-лозунговом языке, «эпохальными» словами — как своими собственными. Искусство маневра Г. Прашкевича — С. Соловьева в том, что, ломая дистанцию между собой и Муссолини, они в самый щекотливый момент не забывают посмотреть на дуче со стороны, оценить естественность/неестественность его мыслей и поступков — эту зыбкую границу между личностным и общественным.

Собственно, на этой границе Муссолини постоянно и балансировал.

На такой же границе исторического и художественного, авторского и «чужого» строят книгу и ее авторы. В ней много цитат, прямой и несобственно-прямой речи дуче и его современников-мемуаристов. Но Г. Прашкевич и С. Соловьев тоже никуда не исчезают, напоминая о себе либо ремарками, либо репликами и прочими «разговорными» словами «из зала», самим строением, так сказать, нарратива — например, оголенной до абзаца фразой. Так и происходит то счастливое совпадение автора-повествователя с героем, вживание в него, когда трудно отличить, где говорит он, а где они. Они словно аннигилируют друг в друге в некое третье качество, и герой является нам во всем блеске и нищете своего «я».

А был ли тогда вообще Муссолини?

Может, его вовсе и не было? Была только маска, личина, волевой подбородок, мундир и шапка с гербом. Как человек-невидимка, описанный Г. Уэллсом еще в конце XIX века и явленный миру через двадцать с лишним лет. Увидеть его можно только забинтованным, в черных очках и шляпе, без них он для других не существует, зато для себя в полной мере. До такой степени, что хочет «заняться убийствами», и убивать «не бессмысленно», а «разумно отнимать жизнь». Наверное, поэтому Муссолини столь часто менял «бинты» — друзей, соратников, партии, любовниц, взгляды — в поисках себя подлинного, а не только «убийцы». Отсюда и столь частая смена мест обитания, начиная со школы: из родного селения Довиа переезжает в монастырскую школу города Фаэнца, оттуда — в школу города Формипополи. Едва устроившись учителем в очередном по счету городе, он сбегает от армии в Швейцарию, но живет и во Франции, и в Германии. Вернувшись в Италию, идет добровольцем в армию (зачем тогда было два года назад из нее «дезертировать»?). Далее все в том же темпе, ставшем для него привычным: города Предаппио и Толмеццо, работа учителем и деятельность социалиста — теоретика и практика, печатание статей и организация забастовок, вновь смена городов и стран, первые тюрьмы. Череда любовных романов, от мгновенных до длительных, параллельное сосуществование законной супруги Ракели и сразу нескольких любовниц: М. Сарфати, Л. Рафанелли, И. Дальсер, Дж. Фонтанези, Б. Чеккато и многих-многих других. «Список длинный», — пишут авторы книги, замечая, что «при этом у каждой из упомянутых Муссолини взял для себя что-то нужное».

Так же как любовниц, менял Муссолини своих идейных учителей: Ницще, Штирнер, Маркс, Бабёф, Сорель, вплоть до рокового Гитлера (хотя и говорят, что это Гитлер считал Муссолини своим учителем, но прививку антисемитизма и расизма дуче все же получил как раз от своего ученика). Интересно, что при­охотила его к чтению столь взрывоопасной литературы тоже женщина — русская эмигрантка А.Балабанова. И это еще не все увлечения будущего дуче. Он страстно любил литературу: творчество Габриэле д’Аннунцио и Дж. Кардуччи, боготворил футуристов и Ф. Маринетти, сам писал и публиковался. Известен его роман с характерным названием «Любовница кардинала», опубликованный позже.

И это только беглый и далеко не полный список перемещений Муссолини в географическом, физическом и интеллектуальном пространствах. Идеальному биографу надо бы все это описать и оценить, прежде чем из «лохматого» дикого провинциала «в потрепанной одежде», робкого и «легко возбудимого» он превратился сначала в «маленького» дуче — акулу пера социалистических газет и листовок в дуче «большого» — главу фашистского движения и, наконец, всей Италии. Некоторым авторам его жизнеописаний явно не хватает терпения вникать в это бурное, часто бестолковое кипение тела и духа раннего Муссолини, и они сразу, как, например, Р. Колье, начинают с 1922 года — знаменитого похода на Рим и завоевания власти (должности премьер-министра). Предшествующие тридцать лет вмещаются у них в одну небольшую главу, зато следующая вмещает в себя всего два года. К. Хибберт и вовсе начинает с 1936 года — с победы над Абиссинией и создания вожделенной для Муссолини Итальянской империи. Правда, к первому тридцатилетию жизни дуче К. Хибберту все равно пришлось возвращаться.

У Г. Прашкевича и С. Соловьева терпения хватает. А лучше сказать — активности, такой же, как у их героя.

Вот Г. Прашкевич и С. Соловьев пишут о главном тезисе Муссолини начала 10-х годов ХХ столетия: «Действие — вот в чем нуждается современность. Опыт и действие». И тут же: «Ну, а теорию… теорию можно изучать в библиотеках». Чуть ниже, от лица социалистов и националистов: «Непоследователен? Это ничего. В политике бывает всякое, подумаешь. Ну, заблудился маленький дуче в социализме, поможем — разберемся».

Подобная манера вещь шаткая, двоякая, допускающая разные толкования, но именно этот прием, на наш взгляд, и помогает Г. Прашкевичу и С. Соловьеву преодолевать лабиринты биографии Муссолини без видимых усилий, заодно поддерживая в тонусе и повествование, и читателя.

Он же, этот лукавый тон, не меняется, когда речь заходит о серьезных, можно сказать, щекотливых вещах. В первую очередь это фашизм, о котором в советское и раннее постсоветское время (см.: Л. Белоусов, 1993) писали с гримасой брезгливости и отвращения, не допускавшей никакой аналитичности. В свободном же биографическом повествовании, где герой подан как на ладони, извне и изнутри, и понятны главные пружины и мотивы его поступков, прежде всего отсутствие «стремления к какой-то одной главной идее», культ «действия» и силы, «озабоченность «своим внутренним кипением» (А.Балабанова), ярлыки исчезают, становятся неуместными. Ясно, что этот ранний, младенческий фашизм еще не тот страшный, звериный, известный в гитлеровском варианте; этот весь на эмоциях, фантазиях, в общем-то благородных мыслях и намерениях: сделать Италию по-настоящему единым государством, вернув ей исконные земли, а итальянцам — национальное самосознание. И ни в коем случае не классовое, как учили социалисты, от него только «групповой эгоизм» и рознь. Итальянцы должны стать народом, преодолев соблазны и искушения индивидуальной свободы, а значит, и государством, которое «предшествует индивиду и не зависит от его воли».

Таковы эти немудрено-фашистские мысли.

Но сперва Муссолини брал власть, сначала неполную (премьер-министр), потом личную (дуче), наконец, имперскую, тоталитарную. Только в начале 30-х годов настало время формулировок и доктрин. Вернее, одной — «Доктрины фашизма». Так что итальянский фашизм, под стать «ленивой» (любимое слово Муссолини по отношению к своим землякам) итальянской нации, не был готовой теорией, он рос вместе с государством, медленно, годы и десятилетия.

Так и авторы данной книги: они дозируют раннефашистские идеи, или нечто вроде них, предупреждая (как на пачках сигарет о вреде курения), что тогда, в 20-е годы, термины «фашизм» и «фашист» и все от них производные еще не обрели «нынешних мрачных отсветов». Потому так весело цитируют «наивное» описание особых качеств, которыми «должен обладать настоящий фашист»: «Физические: живое, приятное лицо, густые, растрепанные волосы; горящие, гордые и наивные глаза, которым, однако, знакома ирония; чувственный, энергичный рот, готовый яростно целовать, сладко пить и повелительно командовать; мощные, эластичные мускулы; пневматические легкие; печень леопарда…»

Так писал М. Карли в «Манифесте ардити-футуриста», а это ведь именно они, эти «ардити», «смельчаки», в основном из ветеранов Первой мировой войны, и были предтечами фашистов. Манифест указывает, насколько много общего было у солдата и футуриста, войны и искусства, как романтически виделся этот фашизм, ныне слово-изгой. А в глазах Муссолини фашисты — это аристократы духа, чуждые серой посредственности из парламента. Надо изменить психологию «слишком уж безалаберных итальянцев», «кредо фашизма — героизм», а не «эгоизм буржуа». И никаких сложностей, головоломных теорий, все предельно ясно: каждый должен, по сути, стать таким же, как Муссолини, кипящим энергией, желающим сделать Италию великой, «сестрой» главных европейских государств. Так что, когда дело у Г. Прашкевича и С. Соловьева дошло до изложения «Доктрины фашизма», опубликованной в 1932 году, излагать было в общем-то и нечего. Авторы книги даже прибегли к посредству исследователя Э. Замова, чтобы охарактеризовать ее (кстати, редактором книги является К. А. Залесский, весьма серьезный специалист по фашизму и нацизму). Все сводилось к тому, чтобы «перевоспитать народ» с помощью государства, которое все-таки выше, более ценно, чем нация. Но этот самый народ вместо того, чтобы перевоспитываться, начал «воспитывать» самого Муссолини, создавая его невероятный культ — в литературе и быту, среди друзей и политиков, мужчин и женщин: он превзошел, по их мнению, «Канта, Аристотеля, Фому Аквинского, Микеланджело». И даже иностранцев, один из которых прямо заявил: «Бог создал Муссолини из ребра Италии». Это был просто американский журналист, но вот уже и сам Черчилль «назвал дуче римским гением».

И только в одном можно возразить авторам.

Явление «Дневника» К. Петаччи, главной любовницы дуче, позволившей «заглянуть в душу диктатора», было все же «случайностью». Пусть и «исторической». Кларетта Петаччи ведь стала одной из самых уязвимых жертв истерического культа Муссолини, когда все были готовы на всё: целовать ноги, переспать («из любопытства»), даже убить (от избытка чувств, наверное). Своим «Дневником» К. Петаччи культ дуче разоблачила, вольно или невольно (если принять во внимание версию о ее шпионаже в пользу Англии). В том числе и в прямом смысле — освободила от личин, в которые он рядился, не зная, куда девать энергию, неведомо откуда берущуюся. Ибо у самого Муссолини написать о себе адекватно так и не получилось: его автобиография скучна и напыщенна, грешит позерством, а «Доктрина фашизма» — газетностью; разделы «Против пацифизма», «Против демократических идеологий», «Ложь демократии», «Ценность и миссия государства» и другие вообще похожи на журналистские статьи для периодики. Неслучайно биографы так ухватились за «Дневник» К. Петаччи, ставший для них настоящим подарком. Вот и Г. Прашкевич и С. Соловьев обильно его цитируют в качестве веского аргумента концепции неразгаданного, «неизвестного», как сейчас модно называть книги об известных людях, Муссолини. На наш взгляд, у дневника любовницы диктатора не только прикладной характер, он сам по себе человеческий документ, в котором Муссолини вдруг предстает в непривычном образе не столько для нас, сколько для себя самого. И сам же этим, своей откровенностью, мучается: слишком уж сильна привычка к позерству — тем больнее быть просто человеком. Не зря он так часто здесь вспоминает детство, когда можно было не стесняться себя. А все-таки вместе с любовью «Ромео» и «Джульетты», порой преувеличенной (со стороны Петаччи), была и игра в чувство — в этом весь Муссолини.

Но вот с кем «игры» не могло быть, так это с Гитлером.

Те «цветы зла», которые «прорастали в душе» Муссолини, — антисемитизм и расизм, как пишут Г. Прашкевич и С. Соловьев, распустились в нем только благодаря фюреру, и это в итоге стало роковым для него и Италии, втянутой в большую мировую войну. Дальнейшее связанное с развенчанием культа Муссолини, его приключения и казусы с «экспедицией» О. Скорцени и Республикой Сало, перепады его настроения, гибельные мечты о процветающей родине, жуткий финал его самого, казненного с таким остервенением, известно больше, чем начало и середина его жизни. А этот акт повешения за ноги, кроме унижения и позора, содержит в себе и символ, иносказание: Муссолини сам перевернул свою жизнь с ног на голову, завел ее в тупик. Может, главное было упущено еще в те «средние» годы, когда он начал писать прозу и фанатеть от стихов Данте, Дж. Кардуччи, Габриэле д’Аннунцио, соратничать с футуристами. Утопист по природе и складу характера, он мог реализовать себя и свою склонность к личинам — в революции словесной, действии литературном, а не политическом. Если принять эту версию, то можно было бы закончить книгу посмертным возвращением в эпилоге в начало 10-х годов — во времена расцвета итальянского футуризма. Тогда «маленькому дуче» было на что тратить силы. Например, на «аэропоэзию» в «лирической экзальтации полетов» или на «декламацию словосвободных поэм» с «имитацией ритма моторов»; мог бы он поучаствовать и в «Пластико-шумовом концерте в пространстве» и прочих затеях «Футуристического синтетического театра», декларируемых в те годы в многочисленных манифестах. Он мог бы лепить себя и свою судьбу согласно законам творчества, слова, а не ложно понятого «действия». Это, кстати, вполне уловил наш псевдодуче 90-х годов Э. Лимонов, предположив, что если бы Адольф или Бенито владели литературной техникой, то их опыт мог бы вылиться в нечто подобное его, лимоновскому, «Дневнику Неудачника». У Г. Прашкевича и С. Соловьева другой эпилог, иная ретроспекция: в «Постскриптуме» они возвращают своего героя в 1937 год. Тогда он мечтал о своем памятнике в «полный рост», с «мечом в руке», «двухметровом, не меньше». И как тут, сопоставляя эту мечту с «инсталляцией» казни, не увидеть трагического перевертыша: вместо «взгляда, устремленного вдаль», и меча, воздетого ввысь, — головой вниз и «вверх пятами». Почти по Достоевскому! Его (Достоевского) толкователь Д. Мережковский, кстати один из обожателей дуче, правда, недолгий, писал в связи с творчеством Достоевского о «двух безднах». Муссолини познал обе, о чем и говорит апогей его жизни: столь высокий взлет («Цезарь», «гений», «бог») и столь низкое падение.

Таким и был он, Муссолини, человек «двух бездн» и многих личин. Игрок, ввязавший себя и доверившуюся ему страну в самую опасную, какая только может быть, игру. Всего кошмара своего фашизма, бездумно повенчанного с германским нацизмом Гитлера, он, видимо, так и не ощутил, впав в апатию (к ней добавилась тяжелая болезнь) в последние годы своего существования.

Формат книги дал авторам хорошую возможность отчетливее обнаружить свою позицию. И она понятна. Это же сам Муссолини «озадачил» биографов разгадывать загадку, мнимую или подлинную, своей судьбы.

На наш взгляд, он был плоть от плоти человеком Серебряного века, которому, как и другим его титанам (например, А. Белому), надо было постоянно расширяться, быть сразу везде, во всех «пространствах» и сферах жизни, от бытовой до политической, пусть и ценой конечного взрыва — революционного — или обычной пошлой сардинницы, как в «Петербурге» А.Белого.

Подчеркнем, что (по нашему мнению) Г. Прашкевич и С. Соловьев все же адресуют свою книгу современности, предупреждая о взрывоопасности едва ли не каждого поспешного поступка людей, облеченных властью. Муссолини явно заигрался и закономерно пришел к краху, оставшись в одиночестве, — такой вывод можно сделать из этой книги.

Да, заигрался, хотя и не совсем так, как Гитлер, о смерти которого Сталин сказал: «Доигрался, подлец». Муссолини был из другого теста, и об этом тоже говорят Г. Прашкевич и С. Соловьев, ведя свое повествование в особой манере — с комментированием извне и изнутри, в котором можно уловить и сочувствие, и иронию, и даже юмор. Хотя и в последних строках своей книги они совершенно определенно, с презрением написали: они, то есть Муссолини и Петаччи, были казнены вместе — «мертвые, подвешенные кверху ногами к перекрытиям бензоколонки, а затем, как падаль, выброшенные в сточную канаву».

Наверное, так и надо заканчивать книги о диктаторах, больших и малых.

Пусть и был Муссолини «Цезарем фашистского Рима», создателем целой исторической эпохи, «отдельной личностью» в мировой истории ХХ века, но на то, возможно, он и был нам дан, этот неуравновешенный человек, чтобы увидеть, до каких противоречий, буквально кричащих, может дойти человечество, если хочет настолько много, что впадает в самую отчаянную утопию, чреватую большими войнами.

Этих противоречий, конечно, нельзя разрешить одной книгой, даже очень талантливой. Но показать их, обнажить, явить крупно и выпукло, читаемо — необходимо. И именно сейчас, когда тучи вновь сгущаются.

К этому и стремились авторы книги.

Это они и выразили.

Владимир Яранцев, журнал «Москва»