«Герой прапорщиков», или Другой Ермолов
К 200-летию Отечественной войны 1812 года редакция знаменитой «молодогвардейской» серии «ЖЗЛ», у истоков которой стоял еще дореволюционный Павленков, подготовила в свет несколько интересных книг. Сразу же отмечу, что новые биографии героев бородинского сражения своим содержанием самым решительным образом отличаются от жизнеописаний тех же героев, которые выходили в «ЖЗЛ» в советское время."Герой прапорщиков", или Другой Ермолов
К 200-летию Отечественной войны 1812 года редакция знаменитой «молодогвардейской» серии «ЖЗЛ», у истоков которой стоял еще дореволюционный Павленков, подготовила в свет несколько интересных книг. Сразу же отмечу, что новые биографии героев бородинского сражения своим содержанием самым решительным образом отличаются от жизнеописаний тех же героев, которые выходили в «ЖЗЛ» в советское время.
Я уже писал о книге историка Александра Бондаренко посвященной Денису Давыдову. Книга петербургского историка и писателя Якова Гордина «Ермолов» построена примерно по такому же принципу. Тем более что Алексей Петрович Ермолов оставил потомкам свои обширные мемуарные «Записки», опираясь на которые можно было уже составить портрет честолюбивого легата «третьего Рима». Ермолов смолоду прочитавший на латыни, то бишь в оригинале, сочинения Тацита и Цезаря, Плутарха и Тита Ливия готовил себя к великой миссии возглавить непобедимые легионы Российской Империи, которые еще более расширят ее пределы.
При Екатерине Великой это рвение приветствовалось и почиталось. Но долгий ее век лишь краешком коснулся нашего героя, обласканного фаворитами «матушки». Артиллерийский капитан Ермолов получил своего первого Георгия 4-й степени из рук самого А.В. Суворова. За то, что умело, пожег Прагу – пригород польской столицы Варшавы. Тогда же Суворов преподал ему первый урок «рациональной жестокости», принципов которой спустя четверть века будет придерживаться протектор Кавказа генерал Ермолов, чье лишь имя заставляло трепетать горцев далеко не робкого десятка.
Но век Екатерины кончился и при императоре Павле Ермолов попадает в «переплет». Обвиненный в участии в «заговоре с целью убийства венценосной особы», заговоре которого не было, он был арестован, а затем отправлен в ссылку в Кострому «навечно». Впрочем, через два года другие заговорщики уже не краснобайствующие, а деятельные, порешили императора в его недостроенном Михайловском замке. Новый император Александр I милостью своей вернул Ермолова в армию, где наш герой участвовал почти во всех заграничных походах супротив французского императора Наполеона.
И вот здесь хотелось бы особо остановиться на «принципе Гордина», который, искренне симпатизируя своему герою, тем не менее, показывает его не столько в батальных сценах, где Ермолов проявил себя бесстрашным центурионом, сколько через переписку с августейшей особой, его братом Константином Павловичем, с императорским царедворцем Аракчеевым и другими историческими личностями, далеко не всегда героическими и симпатичными. Возникает порою ощущение, что генералы не столько воевали, сколько занимались эпистолярными и прочими интригами, а Бонапарте трепал их войска как Тузик тряпку.
Яков Гордин – знаток как той героической эпохи, которая закончилась мятежом реформаторов на Сенатской площади, так и другого подлого времени, когда правил Николай I. Впрочем, автор, опираясь на свидетельства современников, утверждает, что героическая эпоха закончилась с последним заграничным походом русской армии и весенним парадом 1814 года в Париже. А дальше тоска, рутина и, как следствие, желание перемен, которое привело буйные головы на Сенатскую площадь, где погиб «слуга царю, отец солдатам», герой 12-го года, славный генерал Милорадович.
Ермолова там не было. Он уже несколько лет «железом и кровью» устанавливал власть Российской империи на Кавказе. Чеченцы при одном упоминании его имени трепетали, пишет автор. И приводит такие примеры суворовских уроков «рациональной жестокости», как показательные сжигания горских аулов, в отместку за нападения на ермоловские легионы. А чего стоит рассказ о том, как Ермолов, захватив большую партию пленных чеченцев, самых красивых женщин отдал в жены имеретинцам, а прочих, и мужчин, и женщин продал в горы в рабство по рублю серебром. Это чтоб горцы работорговлей не занимались. Воспитание, сразу скажем, не по доктору Споку, но автор считает, что по-иному его герой мыслить не мог.
Николай, еще, будучи Великим князем, однажды презрительно назвал Ермолова «героем прапорщиков». Спустя полвека Лев Толстой без всякого презрения назвал Николая «Палкиным». Герой обороны Севастополя, автор «Хаджи-Мурата», хотя не знал «грозу Кавказа» лично, наверняка был наслышан о Ермолове.
Гордин практически заканчивает жизнеописание Ермолова его отставкой в 1827 году. Но умер генерал только в 1861 году. Последние тридцать лет жизни этого незаурядного человека, сочетавшего высокомерие к генералитету и любовь к нижним чинам, коих называл товарищами, оказались скомканными и практически не раскрытыми. То ли автору стало скучно, толи размеры книги, при том, что в ней 600 страниц, не позволили продолжить «ермолиану», но только почему-то не на полях книги, а где-то далеко за ее полями остались героические и трагические страницы Восточной войны 1853-1856 годов. Мы ничего не знаем об оценке ее Ермоловым, хотя Гордин вскользь и упоминает об избрании Ермолова в 1855 году командующим московским ополчением. И далее заключает, что когда война была окончательно проиграна «Ермолов с его боевым опытом и стратегическим мышлением понимал почему».
Оставим этот исторический пробел на совести автора. Очевидно, старый и больной Ермолов стал ему уже не интересен. А вот вся остальная жизнь русского воина, делавшего свою жизнь если не с Македонского, то уж точно с Цезаря прописана историком Гординым замечательно. Потому что автор на протяжении всей книги был своему герою «без лести предан».
В советское время цензура, наверняка, вымарала бы половину этой книги. Но, как я отмечал в первых строках своей заметки, новые биографии героев Отечественной войны 12 –года своим содержанием самым решительным образом отличаются от жизнеописаний тех же героев, которые выходили в «ЖЗЛ» в советское время.