«Мы живем в мучительное время…»
«Достоевский живет в нас. Его музыка никогда не умрет». Эту цитату В.В. Розанова использует в эпиграфе к своему капитальному биографическому сочинению «Достоевский», вышедшему в серии ЖЗЛ, исследователь творчества русского гения Людмила Сараскина.
Более 800 страниц текста упали в самую сердцевину не утихающей, а в последнее время разгоревшейся с новой силой острой дискуссии о национальном и мировом значении и векторе влияния писателя Федора Достоевского.
Можно ли, желая добра людям и неся эту свою ношу «через все преграды», одарить человечество неслыханным злом? После Достоевского ответ очевиден.
Ещё вопрос: почему за рубежом Достоевский с его бессмертными книгами занял такое емкое место в литературной классике? Правильно прочли и отрефлексировали его шедевры, регулярно делают новые переводы, при этом, зачастую, как в той же Америке, даже не знают о том, что Достоевский – русский писатель. А мы что же? У нас в угоду политического момента оценки творчества Достоевского неоднократно менялись на противоположные: достаточно напомнить, что с 1928 по 1954 годы книг писателя в Советском Союзе не выходило. Моё поколение училось в школе в 60-х, Достоевского в литературной программе даже следов не было, задумайтесь, отчего русского гения изгоняли из советской школы?
Сараскина начинает колокольно с ленинских оценок Достоевского: «Архискверный», «реакционная гадость», – так вождь припечатывал писателя, раскрывшего суть революционного движения и революционеров, ещё и назвал в романе «бесами». Горький во время первой русской революции объявил двух главных врагов России – Толстой и Достоевский: «Я не знаю более злых врагов жизни, чем они», – вещал будущий классик соцреализма. «Мещане», «преступная работа», – это у «пролетарского» писателя о литературных классиках. Удивительна жизнь на сюрпризы; позже Максим Горький развернулся на 180 градусов, провозгласив Толстого и Достоевского «двумя величайшими гениями», но оговорки нехорошие всё равно оставил. В 1913 году Достоевский стал у него «злым гением», а на Первом Всесоюзном съезде советских писателей Горький вещает: «…Его (Достоевского – В. П.) очень легко представить в роли средневекового инквизитора».
В издательстве «Академия» (перед длительным перерывом для книг Достоевского) успели выпустить третий том писем писателя, в предисловии которого обезопасили себя «тяжелыми» оценками: «Идеология фашизма…бесконечно ограниченнее и беднее того, что несколько десятилетий тому назад сказал уже на эти темы Достоевский».
Много позже, приручая писателя к текущему политмоменту, начали объясняться «полезностью» его отдельных произведений.
Шквал нападок в какой-то мере объясняет то, что полностью замолчать Достоевского было невозможно, потому-то он и получил право на биографию в Советском Союзе – колосса нельзя не замечать. А многие достойные не получили.
И вот время вновь изменилось, и Достоевский предстал в обновленном виде. Исследователи продолжают искать ключ к личности гения, чтобы открыть скрытую жизнь, найти и расшифровать тайны души, исследуя вслед за писателем самые опасные и преступные бездны человеческого существа.
«Жизнь и святая, и преступная, шла внутри и создавала свой странный фантастический мир». – Так писал исследователь. А прорывался ли этот мир на поверхность, в реальность?..
Сараскина своими книгами о Достоевском, в числе которых жэзээловский том не только двигает науку и проводит историческое исследование, но и решает художественную задачу, создавая значительное биографическое произведение. При этом Достоевский у неё – цель, а никак не средство. Автор «Достоевского» не обещает легкой жизни читателю, уже с «Предисловия» решительно забирает читательское внимание в плен, погоняя мысли и прогоняя их авторскими бичами через девять частей (не намек ли на девять кругов ада?), в каждой из которых, кроме части первой, по пять глав – вновь магия цифр.
Все исследователи пытаются объяснить, разложить по полочкам свою тягу к Достоевскому, страсть к его произведениям. Не исключение и Сараскина, которая, конечно же, судя по написанному ею о классике, обожает своего героя, преклоняется перед ним. У нашего биографа, что, конечно же, огромный плюс, в наличии настоящий достоевсковедческий энциклопедизм, сам себя выпукло демонстрирующий в этой книге. Импонирует и то, хотя автор в этом не открывает новых Америк, что исследователь идет от биографии к писательским текстам, ибо львиная доля сочиненного Достоевским включает биографические посылы, расцвечиваемые работой сознания с подсознанием.
Общим местом стало то, что отец писателя был бедным лекарем. «Отец… очень часто повторял, что он человек бедный…», – записал брат Федора Андрей. Однако у него были крепостные. В бедных, как упирают биографы, квартирках оказывались в наличии горничная, прачка, няня, кухарка, ещё и кормилица. «Скромная обстановка квартиры лекаря при его малых возможностях…» – Резюмирует Сараскина. Для дворян, конечно, скромная. Но…
С самого начала своей книги Сараскина предлагает читателю научно-генеалогическое приключение, с перестуком на стыках эпох, чтобы вывести на обобщение: а Достоевский-то, оказывается, предвосхитил советского человека в своей судьбе, с ослабленными до паутинки родственными связями. Он сам в том пример: дворянин, а в родословной зияют белые пятна, несолидно как-то. Спасибо жене, расстаралась и, что смогла найти, восстановила.
Читали вслух семейными вечерами. Замечательно, в первую очередь для детей! Наверное, это, в числе прочего, повлияло на то, что Федор Михайлович выбрал писательство как смысл жизни очень рано. За месяц до 18 лет пишет: «Я в себе уверен. Человек есть тайна. Её надо разгадать… я занимаюсь этой тайной…» Вот и жизненная программа, которую очень любят цитировать. Но как же много в его творчестве, а, значит, и в мыслях, занимают смерти его персонажей, умирающих обильно и самыми разнообразными способами, чаще всего насильственно. «Смерть – его ремесло», – так можно перефразировать знаменитое высказывание.
Достоевский – человек крайностей, всегда и везде «доходил до предела, всю жизнь» переступавший черту, – это и по жизни, и в творчестве, не будем повторять хорошо известных фактов. Думаю, жить рядом с гением по этой причине было мучительно.
Литературный взрыв – так начинающий писатель вошел в большую литературу своим самым первым произведением «Бедные люди». И следом катастрофа человеческая и писательская. «Этот ад». – Так он сам определил. Каторга, солдатчина, литературная смерть. И бесценный опыт: «Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, и так хорошо, как, может быть, не многие знают его».
Очень важно, что писателем обретается вера в Бога (у Достоевского в виде любви к Христу – В.П.): «…В вере (а не в сомнении или неверии) и содержится истина». Ну и воспоследовавшее литературное воскресение писателя важно и сенсационно, если использовать опять-таки современные оценки. Его
новое мировоззрение современники назовут «церковно-монархическим империализмом». Много ещё чего скажут, часто обидного – как и почти всегда происходит с великими писателями.
В судьбе Достоевского есть страницы, связанные с нашим индустриальным краем, он приезжает в Кузнецк (ныне Новокузнецк), где женится на молодой вдове Исаевой («любовный психоз»!). Эти дни достойны большого романа, есть множество исследований, среди которых не затерялась изданная в Кемерове книга (книг разных уже несколько) Мэри Кушниковой и Вячеслава Тогулева «Кузнецкий венец» Федора Достоевского», с идеями которой Сараскина остро полемизирует. Жаль, что в иллюстрациях её биографического труда отсутствует фото с замечательного полотна кемеровского художника Германа Захарова, на котором изображены писатель и Исаева – эта картина для долгого-долгого всматривания-прочтения.
А как Достоевский определил сущность входящего в моду в его время социализма, которая «состоит лишь в желании повсеместного грабежа всех собственников классами неимущими, а затем «будь что будет»! Мода-то эта живуча для нашего народа до сих пор, ещё и неизвестно удастся ли изжить.
Писатели-гении остаются в истории клубком мысленной магмы, причиняющим боль, при стремлении наложить эти мысли на действительность, легко изменяют плюсы на минусы, и вновь на плюсы, и так – бесконечно, в зависимости от горения (тления) общественного от тех или иных идей.
В постсоветское время Достоевский поменялся в знаке на противоположный: сегодня он – мыслитель консерватизма и охранительства, потому и вновь ненавистен радикалам-революционерам, «своре прогресса».
Достоевский – ясновидец, более того, пророк: всё случилось как он провидел. Его «бесы», как «кошмар мистических экстазов и психопатии», – ясновидение и провиденциализм в чистом виде. Как все это, вырывающееся и кипящее, удается охватить исследовательской страстью, то тайна и заслуга Людмилы Сараскиной. Открывать белые пятна, которых и до сего дня предостаточно в родословной, образе и творчестве Достоевского – голубая мечта многих исследователей. Однако захватить читателя, показать жизнь своего героя-гения плотной до чрезвычайности, какой она предстает под пером Сараскиной, – подобное дано редким исследователям. Её стиль – ничуть не унылая наукообразность. Вот только один образец: «Лицо героя (Ставрогина из романа «Бесы» – В.П.) писалось как будто поверх другого изображения; оставляя без изменения контуры и линии, неистовый художник «портил» живопись – перемешивал краски, менял, оттенки, сгущал тени». А ведь это поэтический язык, поэзия ученого, можно определить и так.
Достоевский в 1878 году написал: «…Мы живем в мучительное время… вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной». Будто о сегодняшнем времени.
…Удивительно, но самодержцы российские с родственниками, после возвращения Достоевского в число главных писателей-мыслителей России, читали и почитали гения, приглашали на встречи-чтения, по мере возможностей помогали. Вот в этом уже нет никакой переклички с нашими днями: современных писателей, режущих по живому, власть держащие ныне предпочитают в упор не видеть, да и читают вряд ли.