Апологии Атлантов

Возможно этот заголовок покажется читателю излишне вычурным, но если отталкиваться от мифологии, а советская культура большей половины прошлого столетия (с 20 — х по 80-е годы) была напрочь мифологизированной, то невольно напрашивается аналогия с Атлантидой — мифической страной, которая в результате природного катаклизма оказалась поглощенной морем вместе со своими жителями — атлантами.
Вот так и советская культура похоже разделила судьбу Атлантиды, оставив множество мифов и недосказанности вокруг ее творцов. Их еще называли «мастера культуры», задавая вопрос, с кем они?
В свое время у Григория Козинцева вышла книга эссе, с громким заголовком «Наш современник — Вильям Шекспир». К рассматриваемым здесь героям трех новых книг серии «ЖЗЛ» подобный эпитет — «наш современник» — не совсем приемлем.
И не потому, что память об этих творцах поросла травой забвения. Просто их творчество стало для современного читателя и зрителя памятниками советской культуры.
А потому возникла потребность взглянуть на их наследие с точки зрения нашего сумбурного и смятенного времени, когда нравственные и эстетические ориентиры зачастую искажены «золотым тельцом».
Атланты советской культуры оттого нисколько хуже не стали и сбросить их с «парохода современности» никто не помышляет, однако сегодня -иные времена и иные песни. Так что из нынешнего культурного дискурса они выпали.
Но есть еще в современном книгоиздании редакция «ЖЗЛ», бережно хранящая и талантливо длящая традиции советской культуры.
Недавно линейка книг этой старейшей российской серии пополнилась тремя книгами о выдающих творцах-атлантах. Книги эти можно рассматривать как авторские апологии (слово в защиту своих героев).
Итак…

Апология первая. «Сталинский лауреат Сергей Эйзенштейн»
Марк Кушниров — автор новой биографической книги об Эйзенштейне, признается в предисловии, что о его герое уже всё написано и сказано.
Однако ж не всё.
Если оставить за скобками революционную мифологию «Стачки», «Потемкина» и «Октября» и уже более профессиональную патриотическую мифологию «Александра Невского» и незавершенного «Ивана Грозного», по которым написаны тонны вгиковских дипломов, то картина прочих деяний Эйзенштейна весьма сумбурна.
В голливудский кинематограф он «не вписался», мексиканские экзерсисы с художественной стороны неоднозначны.
Взлёты сменялись падениями. Озарения — заблуждениями.
После Мексики могли запросто «сактировать» за сомнительные связи с Диего Риверой и Фридой Калло — адептами Троцкого.
Однако, пронесло. Больше того за «Невского» получил первую Сталинскую премию. За первую серию «Грозного» — вторую «сталинку».
В отличие от последующих лидеров КПСС — Сталин уделял «мастерам культуры» и «инженерами человеческих душ» повышенное внимание. Понимал влияние культуры на «человеческий капитал». Успевал читать книги, смотреть театральные премьеры, но в первую очередь отслеживал «самое важное из искусств — кино».
Эйзенштейна он не любил, но его патриотическую идеологию, если она была правильной, ценил.
Правда, никто не знает, как бы сложилась судьба автора «Броненосца «Потемкина» не умри он от сердечного приступа в начале 1948 года. В двери уже стучалась вторая волна репрессий.
И ещё.
В кушнировской апологии кинематографического гения довольно пространна тема сексуальных, причем далеко не традиционных, пристрастий героя во времена либертинажного «стакана воды». Целую главу, посвященную эротической графике Эйзенштейна, Лев Кушниров называет «третьей ипостасью» художника.
Подобные режиссерские экзерсисы очень созвучны «сегодняшнему тренду» части нашей артистической тусовки. Правда, от такого «созвучия» Эйзенштейн «нашим современником» всё же не стал.
Остался киноклассикой!

Апология вторая. «Несвоевременный поэт Николай Заболоцкий»
В одной из своих бесед с Соломоном Волковым Иосиф Бродский сказал:
«Я думаю, что поздний Заболоцкий куда более значителен, чем ранний. (…) Вообще Заболоцкий — фигура недооцененная. Это гениальный поэт. И, конечно, сборник „Столбцы“, поэма „Торжество земледелия“ — это прекрасно, это интересно. Но если говорить всерьез, это интересно как этап в развитии поэзии. (…) На самом деле, творчество поэта глупо разделять на этапы, потому что всякое творчество — процесс линейный. Поэтому говорить, что ранний Заболоцкий замечателен, а поздний ровно наоборот — это чушь».
Валерий Михайлов — автор первого крупноформатного жизнеописания советского поэта Николая Алексеевича Заболоцкого в лирический подзаголовок своей книги — вынес поэтическую строку из стихотворения «В этой роще березовой…» — «Иволга, леса отшельница»"
Лирика Заболоцкого — пронзительна. И одновременно полна философской мудрости, что в известной степени роднит его с поэзий Арсения Тарковского. По сути же поздний Заболоцкий — поэт одинокой лиры. Его жизнь и творчество всё-таки можно разделить на этапы. Этап «до ГУЛАГа» и этап «после ГУЛАГа».
Чем интересна книга Валерия Михайлова?
Всё же не гулаговской темой. О «ГУЛАГе» существуют мемуары самого поэта, его эпистолярное наследие. Опубликована масса воспоминаний о поэте в различных сборниках.
Валерий Михайлов, испытывающий почти экстатический пиетет перед своим героем, создал цельное жизнеописание поэта в контексте той эпохи, когда советская литература прошла тернистый путь от безграничной свободы 20-х годов до трагедии поздних 30-х и далее до иезуитского конформизма последующих десятилетий.
Такая биография Заболоцкого представлена впервые. И представлена своевременно.
Ведь до сих пор иногда, с одной стороны, можно встретить расхожие рассуждения, де мол, Заболоцкий из ряда поэтов, ангажированных советским официозом, автор «Ходоков», «Прощания», «Горийской симфонии», которые читали в дни юбилейных торжеств.
А вот «Смерть врача» и «Некрасивую девочку» иные зачисляют в сентиментальный примитив городского фольклора.
С другой стороны, западные слависты готовы поставить творчество Заболоцкого в ряд таких явлений европейского модернизма, как экспрессионизм, сюрреализм, дадаизм. Готовы узреть в его творчестве метафизичность, утопизм, связи с постмодернизмом…
И никто не упомянет литературный подвиг поэта Заболоцкого, вернувшего советской культуре поэтический пересказ «Слова о полку Игореве» и переложившего на русский язык знаменитую поэму Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Хотя уже только за это его имя достойно занесения в анналы мировой культуры.
У Михайлова со страниц повествования зримо оживает переделкинское писательское подворье-поддачье. Здесь и Фадеев, провидчески на излете волкодавьева века предупредивший поэта о несвоевременности его философской лирики и другие литераторы, принимавшие деятельное участие в судьбе прошедшего через «ГУЛАГ» Заболоцкого.
Но прежде всего, в книге возникает словно живой сам Николай Забоцкий. Человек сказавший о себе под конец жизни: «я только поэт».
Ну какая тут еще нужна апология?

Апология третья. «Валентин Катаев — писатель на все времена».
Книга Сергея Шаргунова «Катаев: «Погоня за вечной весной» — звонкая. Это безусловная удача как автора, так и редакции «ЖЗЛ», главного подразделения издательства «Молодая гвардия», которое вместе с авторами книг о Ленине (Лев Данилкин) и Валентине Катаеве (Сергей Шаргунов) сняло главный урожай с «Большой книги -2017».
В последнее время победное шествие биографической прозы становится тенденцией российской словесности.
Почему так? Трудно сказать, но львиная доля «Больших книг» приходится именно на «жэзээловские кирпичи», которые искушенные читатели подчас предпочитают постмодернистской прозе новых властителей дум. Ведь читателя изощренной виртуозностью слов не проведешь. Так что Сорокину — сорокино, Пелевину-пелевино, а жэзээловским томам — «Большую книгу».
(Но это так. Разминка перед выходом на ринг).
Сотворить книгу о Катаеве, казалось бы, какая незадача?
Вся его проза позднего периода (почти двадцать лет), начиная со «Святого колодца» и завершая «Сухим лиманом», — это ли не смальта, из которой складывается величественное мозаичное панно, составленное писателем о своём ХХ веке.
Так что для написания книги о Катаеве бери и приводи его «мовизмы» в хронологический порядок.
Только вот результат получится аховый!
Писатель среднего возраста Сергей Шаргунов признается, что не будь «мовиста» Катаева, возможно не было бы и этой книги. Для него эта исповедальная проза старого писателя стала тем «моментом истины», который подвигнул на лучшую биографическую книгу 2017 года.
Катаев — всегда разный. Где-то это Остап Бендер, где-то восторженный гимназист, благоговеющий перед Буниным и ушедший добровольцем на фронт.
Была поговорка: «курица не птица — прапорщик не офицер».
С Великой войны Катаев оказывается на Гражданской. Был и «белым» и «красным».
И, как это читается между строк у Шаргунова, таким вот двухцветным и прожил свою длинную жизнь с веком наравне.
Был он литературным генералом.
Был завзятым соцреалистом.
Был отличным детским писателем.
А ещё фельетонистом и драматургом.
Был и фрондёром, и редактором лучшего молодежного художественного журнала «Юность».
Был одними — почитаемым, другими — нерукопожатым.
Но всегда был самим собой.
Одесситом!
Может быть нынешним одесситам апологии и ни к чему, но превосходная книга о писателе Катаеве, наверняка на слуху в этой «жемчужине у моря». Ведь другого быть не должно!