Будуарная эстетика Игоря Северянина

Громокипящий расцвет «короля поэтов» был краток, а после наступило творческое бессилие

Вслед за Бродским критик Владимир Бондаренко добрался до Игоря Северянина, или, как он предпочитает писать вслед за самим поэтом, «Игоря-Северянина», то есть через дефис. Его биография вышла в серии «ЖЗЛ: Малая серия».

Жизнь Северянина была, особенно во второй своей половине, бедна событиями. Неудивительно поэтому, что книга представляет собой своего рода разросшееся эссе о творчестве и судьбе поэта. В ней много цитат и ссылок на исследования других авторов. Но в целом книга Бондаренко — небезынтересное чтение. В ней подробно рассматриваются отношения Северянина с Брюсовым (который ему даже подражал), Бальмонтом, Федором Сологубом, Маяковским, другими современниками. Любопытна и «невстреча» его с Есениным и Клюевым, которые сопоставляются с ним, и Бондаренко находит определенные соответствия между стихами столь разных авторов.

Особое место уделено Георгию Шенгели, сперва ученику, а после опоре Северянина после прихода в Эстонию советской власти. Завершается книга, кстати, подборкой писем забытого поэта к Шенгели, который тогда пусть не роскошествовал, но был близок к издательско-писательским кругам и мог помочь в публикациях на обретенной родине. Эти письма, кстати, хорошо раскрывают характер и личность поэта. Аполитичный, во многом наивный, несамостоятельный, привыкший, что за него борются женщины, по сути дела — альфонс, в Эстонии он оказался в ловушке. Незнание эстонского языка, принципиальное нежелание ходить на службу обрекали его на нищету и попрошайничество. Тяжелое впечатление оставляют его письма с просьбами о помощи, как, например, к Рахманинову в Америку.

Закономерный вопрос: как бы сложилась жизнь Северянина, не случись революции? Думается, он бы в любом случае отошел на второй план в русской литературе. Самые яркие стихи поэт написал примерно до 27 лет, и уже к 30 годам не создавал ничего значительного. Его стихотворения послереволюционного периода при всей своей звучности безжизненны, в них нет того порыва, всепобеждающего напора, как в написанных в 1909—1912 годах. В этом смысле Северянин был типичным поэтом, пережившим себя, чей расцвет был краток, а после наступило творческое бессилие.

Владимир Бондаренко подробно разбирает (опираясь на исследования предшественников) запутанную личную жизнь поэта, его многочисленных женщин (отдельная глава так и называется «Донжуанский список поэта»). Трудно сказать, чем безденежный, рано махнувший на себя Северянин привлекал прекрасный пол? Наверное, своей детской непосредственностью, образом поэта не от мира сего.

Бондаренко не раз упрекает своего героя в срывах в пошлость, в необразованности. Но лично я не вижу в его стихах безвкусицы. Лучшие из них навсегда вошли в сокровищницу русской поэзии. Недаром их так любят исполнять под гитару и роликами с песнями на его слова забит YouTube. То, что современникам казалось парфюмерным, являлось попыткой найти новый язык, придать новые смыслы старым значениям.

Другое дело, что, конечно, Северянин не был «великим». Это не Мандельштам или Пастернак и даже не Есенин. Он звал себя футуристом — как и Маяковский, но у них были совсем разные поэтики. Будуарная эстетика Северянина не предполагала такого радикального разрыва с традицией, как у Маяковского и его друзей. Хотя Северянин и заслужил звание «короля поэтов», обойдя Маяковского, понятно, что последний был бесконечно его значительнее.

Северянин как поэт куда интереснее, чем как человек. Социально он являлся совершенным обывателем, типичным «маленьким человеком», пострадавшим от исторических бурь. Его предсмертная просоветскость, стихи о Сталине (ничем не лучше/хуже ахматовских или мандельштамовских), о которых Бондаренко пишет не без сочувствия, — отражение его «дьявольской неустойчивости» (пользуясь известным ленинским выражением) и отчаянного положения. Северянин и умер всеми забытый, оказавшись на оккупированной немцами территории, и неизвестно — проживи он еще чуть-чуть, какими бы оказались его политические манифестации.

Никогда Россия не жила так полнокровно и разнообразно, как перед Первой мировой войной. Расцвет был буквально во всем: литературе, живописи, музыке, театре. Экономика развивалась семимильными шагами. Сибирь осваивалась так, как и не снилось при советской власти. Лучшие дома Москвы и Питера были построены в то время — и жилые, и деловые и торговые центры. Городская жизнь — как столиц, так и Одессы, Риги, Харькова — не уступала по своей сложности и насыщенности европейской. Все заграничные новинки моментально попадали в Россию, в том числе танго, фокстрот, кэкуок. Вот такие мысли приходят в голову при чтении биографии Игоря Северянина. Его стихи, кстати, хорошо передают тот космополитический настрой, который господствовал тогда в России, ее всемирную открытость и отзывчивость.