Два цвета нации
К столетию революционных событий 1917 года издательство «Молодая гвардия» в серии «ЖЗЛ» выпустило в свет книги о судьбах выдающихся политических деятелей, представлявших различные течения марксизма, а также — отдельной книгой — биографии сторонников Белого движения.
Они такие, все в белом
О надеждах, чаяниях противников большевиков и безнадежности Гражданской войны «Культура» расспросила автора сборника «Белые» писателя Вячеслава БОНДАРЕНКО.
культура: В предыдущей книге, «Легенды Белого дела», Вы сформулировали кредо «белых» словами отца девятнадцатилетнего студента Киевского технологического института Владимира Душкина: «Ты идешь драться за существующее. Сохранение существующего и есть основные долг и честь армии… История привыкла к тому, что победителем оказывается разрушитель. Будем надеяться, что вы — одно из редких исключений». Какими были те, кто сражался с большевиками?
Бондаренко: Конечно, оказались там и романтики, те, кто создавал движение, с риском для жизни пробирался на Дон в конце 1917 — начале 1918 года в надежде отстоять империю. Были те, кто умом понимал безнадежность борьбы, обреченность сопротивления, но подчинялся голосу совести и долга. Например, люди, возвращавшиеся из эмиграции в Крым в конце 1920-го, буквально за недели до эвакуации Врангеля. Оставались те, кого призвали по мобилизации, уже безмерно уставших от четырех лет Первой мировой. И, разумеется, те, кто сначала верил в победу белых, но разочаровался под воздействием обстоятельств. Четко оформленной идеологии Белого движения в годы Гражданской войны не существовало. Скорее, некий импульс: наша страна, Россия, поругана, отдана во власть чудовищному хаму, так станем же сражаться с ним до конца. Сто лет назад люди были намного проще, возвышеннее, чем сейчас, они всерьез реагировали на такие вещи, над которыми мы сегодня посмеялись бы, сочтя их эпизодом из плохой пьесы (взять хотя бы любую речь Керенского). Соответственно и на призывы тогдашних идеологов, даже топорные, отзывались искренне, воодушевленно.
культура: Обе стороны тогдашнего противостояния сегодня в большой мере мифологизированы. С одной стороны — комиссары в пыльных шлемах, с другой — «господа-офицеры», «корнет Оболенский», множество романтизированных театром и кинематографом образов. Были примеры жестокости белогвардейцев, неприятно Вас поразившие? Подвиги, геройства?
Бондаренко: В той или иной степени мифологизируется любое историческое событие, свидетелей которого не осталось. Вот Бородино 1812 года: красивые русские гренадеры во главе с Кутузовым воевали с не менее прекрасными французскими гренадерами под предводительством Наполеона… То же и с Гражданской. В общественном сознании так будет всегда — сложное упрощается в восприятии потомков. А для историка бороться с мифами — одна из главных задач. По мере сил стараюсь показать в книге реальное лицо 1918−1920 годов: страшное, без романтического флера. Едва ли не первым ужас столкновения отразил в своем дневнике Михаил Гордеевич Дроздовский: он пишет о чудовищном озверении людей, о неизбежности выбора — или ты, или тебя, никакой половинчатости. Конечно, жестокости в то время хватало с обеих сторон, но не стоит оценивать события с позиций нашего времени. Нужно вникнуть в обстоятельства момента. Скажем, вошел отряд Дроздовского в село: комитет зарубили в полном составе, дома сожгли, кого-то из взрослых жителей расстреляли, остальных перепороли. Жестоко? Конечно. А почему? Накануне жители этого села зверски разделались с белыми офицерами — перед смертью их пытали, выкололи глаза. Красноармейцы хотели отпустить пленных, но местные жители, в том числе женщины и дети, непременно требовали смерти. Как поступить белым? Простить этих людей? Сделать вид, что это неизбежный «эксцесс» военного времени? Или преподать им страшный урок? Такие дилеммы приходилось решать сотнями. Любая война непостижима, если следовать логике мирной жизни. Вдвойне чудовищна борьба со своими. Не зря же самые страшные ссоры и драки — семейные, с близкими. А вот о героизме говорить сложнее. Хотя, разумеется, с обеих сторон были отважные люди, самоотверженно выполнявшие поставленные задачи. Причем признавали это и те, и другие — у Фрунзе есть, к примеру, очень лестные высказывания о белых. Но для меня Гражданская война — все же трагедия, а не праздник воинской доблести. И привлекательное, и отталкивающее — все в черном траурном крепе, в особенности учитывая то, что как белые, так и красные были окрашены в эти цвета условно.
культура: Ваши очерки посвящены крупным фигурам, генералам, среди которых Сергей Марков, Михаил Дроздовский, Николай Бредов и Александр Кутепов. Они, безусловно, окрашены?
Бондаренко: В их судьбах Белое дело отпечаталось с самого начала до конца. Марков и Дроздовский — это 1917−1918 годы, романтический порыв, Ледяной поход и поход Яссы — Дон, гибель в бою. Бредов — кампания 1919-го года, взятие Киева, а потом отступление к Одессе и полузабытый ныне Бредовский поход, спасение не только армии, но и десятков тысяч беженцев, мирных жителей. Кутепов — и начало, и середина, и конец войны, эмиграция, зарубежный «активизм», наконец, страшная, загадочная смерть в Париже в 1930 году. Читая об этих людях — очень разных и одновременно похожих друг на друга страстной, жертвенной любовью к Родине, — мы узнаем о самой эпохе.
культура: Есть у Вас и история генерала Май-Маевского, ставшего прототипом одного из главных героев картины «Адъютант его превосходительства». Респектабельный, рассудительный человек. Про него ходили разные слухи: его обвиняли в пьянстве, провале Московского наступления. Как Вы оцениваете эту личность?
Бондаренко: Май-Маевского и вымышленного Ковалевского я бы равнять не стал. Настоящий Владимир Зенонович был очень ярким, талантливым военачальником. Прекрасно воевал на фронтах Первой мировой, отличался личной храбростью. Сделал великолепную карьеру у белых — пришел к ним относительно поздно, благодаря собственным способностям вышел в командующие. Отлично действовал летом 1919-го, его армия фантастически быстро, малыми потерями очистила от красных Украину и часть южной России. Умело, мужественно руководил войсками и осенью 1919-го, но под напором многократно превосходящих сил противника вынужден был оставить занятые территории. Беда в том, что перед ним поставили колоссальную, непосильную задачу. Московская директива Деникина была необходима, но притом нереализуема — вот такой парадокс. Неудивительно, что Май-Маевский не достиг цели: этого бы никто не сделал. Но в нюансы в армии не вникают, там назначают виновного за невыполнение задачи. Вот Май-Маевский и поплатился. Что касается пьянства, то о пагубной привычке начальника рассказал бывший адъютант генерала Макаров. Историю подхватили, растиражировали — это же «интересно», «пикантно». Трезвенником Владимир Зенонович действительно не был, но руководить войсками, и руководить прекрасно, это ему никогда не мешало. Во всяком случае, мы не знаем ни одного сражения, проигранного белыми потому, что командующий Добровольческой армией был не в форме.
культура: Насколько я поняла, Белое движение связано с историей вашей семьи.
Бондаренко: Да, мой прапрадед полковник Ананий Васильевич Максимович, который по меркам той эпохи был уже очень старым, за 60 лет, участвовал в Белом движении с лета 1919-го по конец 1920-го, затем эмигрировал, умер в Болгарии. Были среди белых и более дальние свойственники: так, муж двоюродной прабабки добровольцем ушел в Ледяной поход. На самом знаменитом русском эмигрантском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа — три родные для меня могилы. Но именно в семейной истории меня и ждал когда-то первый урок того, что в истории не все так однозначно и прямолинейно, как пишут в учебниках. Тот же прапрадед до того, как перейти к белым, с конца 1917-го служил в Красной Армии: в тылу, заведовал учетотделом Елецкого военкомата. То есть он, выходит, побывал и красным, и белым. Его старший сын воевал у белых, а младший, мой прадед, был комиссаром полка РККА на польском фронте. И отец с ним не порвал из-за этого, уже в 1920-х они начали переписываться… В нашей истории все очень сложно, вот о чем следует помнить. И безоговорочно осуждать кого-либо — это дело политика, выступающего на митинге. Дело историка, писателя — попытаться понять людей, их мотивы, разобраться в происходящем. Тогда уходят осуждение и одобрение, остаются сочувствие и благодарность Богу за сложную, трагическую, но нашу и ничью другую историю.
культура: Какие уроки, по Вашему мнению, может вынести читатель?
Бондаренко: Необходимо еще раз напомнить о том, что лечение любого социального конфликта — дело долгое, тут должны работать несколько поколений, но все равно искры могут вспыхнуть. Когда общество доходит до открытого противостояния — значит, все предыдущие стадии уже пройдены, дальше можно пытаться договариваться по мелочам, но не в главном. Это примерно как если предлагать сегодня помириться властям Украины и ДНР: красиво, благородно, но вне политической реальности. Главный урок для нас спустя сто лет — нельзя допускать такой точки кипения, когда одна часть общества пойдет на другую (во имя чего — неважно). Для этого власть должна чутко отслеживать тенденции, просчитывать вероятия, растить лидеров, которые бы слышали людей.
Красные идут
О жажде справедливости, верности утопическим идеалам, идеях переустройства мира и фантастических планах коммунистического будущего рассказали авторы монографии «Красные» писатель Евгений МАТОНИН и историк, специалист по эсерам Ярослав ЛЕОНТЬЕВ.
культура: В анонсе говорится, что представление о красных как о единой силе, смывшей в 1917-м старую Россию, — заблуждение. Это и есть основная идея вашей работы?
Матонин: Одна из главных. На самом деле о красных мы знаем мало, несмотря на обилие кино и художественной литературы. В памяти нынешних 50−60-летних — отлакированные мифы. Потом маятник качнулся в другую сторону, герои превратились в нехристей, пьяную матросню, по некоторым версиям руководимую агентами-масонами. Все это, конечно, имеет мало общего с истиной, как, впрочем, и то, что красный поток был однородным. Он состоял из многочисленных рек, ручьев и течений различных оттенков — от бледно-розовых, как правые эсеры, до багрово-черных анархистов и левых радикалов. Мы выбрали десятерых героев, представляющих весь цветовой спектр, и проследили, как складывались их судьбы. Кто-то не принял революцию, но оказался лояльным к власти, другие вошли в большевистскую элиту, третьи были объявлены врагами.
Леонтьев: На мой взгляд, самый большой миф — будто бы революцию делали большевики. Они пришли к власти после Октябрьского переворота, а были еще меньшевики, кадеты, анархисты, и, конечно, эсеры, ставшие после февральских событий крупнейшей политической силой и победившие на выборах в Учредительное собрание. Даже после того как Зимний был взят, блок социалистов мог бы договориться, создав широкое коалиционное правительство. За это и Лев Каменев ратовал, и идеолог партии левых эсеров Борис Камков. Считается, что вся вина лежит на Ленине, он не захотел сесть за стол переговоров. Лидеры эсеров центра и меньшевики тоже не желали иметь дела с выскочкой и узурпатором Ульяновым. Кто был конкретно против — Виктор Чернов.
культура: Ему важнее, почему дошло до братоубийственной войны, отчего стороны не смогли договориться.
Леонтьев: Не знаю, можно ли так ставить вопрос… Социалисты не могли примириться с монархистами — по определению. Потому и шли в социал-демократы и социалисты-революционеры, а не в Союз Михаила Архангела. Они были таковыми не в первом поколении, на том росли, такие книги читали. Война шла уже полсотни лет со времен революционного народничества, а то и раньше. Не верили в монархию, выступали за свободу, равенство, братство. Свержение царизма было программой минимум.
культура: А в чем заключалась программа максимум? Среди эсеров числились радикалы, террористы, боевики. При этом они опирались на крестьян, в которых многие сомневались. Даже Горький писал, что народ издревле привык жить «в атмосфере бесправия».
Леонтьев: Крестьянам не доверял не только Горький — и напрасно. Не были они ни темными, ни безграмотными. Шел век модернизации, а если говорить о 1917-м, так к тому времени многие в гимназиях, а порой в университетах отучились. В деревне было много людей предприимчивых, умеющих работать.
культура: Эсеры ратовали за колхозы?
Леонтьев: Левые эсеры. Но на добровольных началах, а не на принудительных, как в годы коллективизации и раскулачивания. И уж точно они не собирались взрывать церкви и монастыри: в партию принимали священников, а в городе хотели строить рабочее самоуправление. Эсеры даже слово «Социализм» писали с большой буквы. А что касается радикализма, они называли себя «максималистами». Таковыми и были, считали, например, что, помимо политической и экономической, нужна еще и духовная революция. Хотя и парадоксов хватало: будучи противниками смертной казни, выступали за интернациональный индивидуальный террор по отношению к главам обеих воюющих коалиций — и Антанты, и Четвертного союза. План был уничтожить всех, но осуществилась малая его толика: убийство германского посла Мирбаха в Москве и главнокомандующего оккупационными силами на Украине, в Белоруссии и Прибалтике генерал-фельдмаршала Эйхгорна, этой группой руководила Ирина Каховская.
культура: Она и стала героиней одного из ваших очерков?
Леонтьев: А я и считаю ее настоящей героиней. Представительница старинного аристократического рода, выпускница Мариинского института благородных девиц, а затем Женского педагогического института, ученица историка Сергея Платонова, она провела полжизни в тюрьмах — в общей сложности более сорока лет. При этом не потеряла оптимизма и жизнелюбия: была первым в СССР переводчиком Сент-Экзюпери, блестящим мемуаристом — высокую оценку ее работам дал Ромен Роллан. В 1918 году ее приговорили к смертной казни за организацию убийства Эйхгорна. В ожидании исполнения наказания она находилась в заключении в Киеве — к той поре относится пронзительный документ, ее тюремные дневники. Там очень много рефлексии и сомнений в духе Достоевского, все-таки человека убить — не муху прихлопнуть, так что фанатиком Каховская не была. Пока депеша шла в Германию, а утвердить приговор женщине должен был кайзер, там разразилась революция, и про террористку забыли. Снова ее посадили уже в советские годы, обвиняли в попытке возрождения левоэсеровской организации в Калуге, выпустили по амнистии только в 1953-м, дали паспорт с ограничениями. Сохранились свидетельства людей, которые отбывали с ней срок в лагерях. Они вспоминали, как даже в почтенном возрасте Каховская оставалась на общих работах, опекала слабых, умела разрешать неизбежно назревавшие в зонах конфликты словом. При этом у нее была возможность написать покаянное письмо власти, отказаться от своих идей и выйти из заключения. Но она этого не сделала, не отреклась. А в революцию студентка престижного педагогического института (будущего пединститута им. Герцена) пришла, став очевидицей событий «кровавого воскресенья». В то морозное утро, 9 января 1905 года, 17-летняя девушка готовилась к реферату по истории в Публичной библиотеке. «Мне предстояло подобрать материалы о Земских соборах, — вспоминала она. — Тема эта была нам преподана профессором русской истории особенно любовно, в духе идиллического единения царя со своим народом…»
В тот день в стенах библиотеки выступил Максим Горький: «Молодежь, студенты! Разве тут ваше место? Идите к ним, к тем, кого убивают, боритесь за их дело!..»
культура: Впечатляющая история. Среди героев вашей книги — Леонид Красин, Владимир Антонов-Овсиенко, Александр Богданов, Лев Каменев и другие. Всегда ли судьба революционеров, разошедшихся с большевиками, складывалась драматично?
Матонин: Часто, но не всегда. Например, Красин, происходивший из обеспеченной дворянской семьи и вступивший в ряды красных по идейным соображениям, уже в десятые годы оппонировал Ленину. В 1905-м он являлся одним из руководителей боевиков, будучи инженером с хорошим образованием, делал бомбы. Октябрьскую революцию не принял, считал, что она не рабочая и крестьянская, а солдафонская. Открыто об этом говорил, но продолжал честно работать на Советскую власть, был полпредом в Париже и Лондоне. Или Александр Богданов, врач, мыслитель-утопист, писатель-фантаст, одно время — ближайший сподвижник Ульянова. И хотя с Владимиром Ильичом у него вышел серьезный философский спор, в известной книге «Материализм и эмпириокритицизм» целая глава посвящена разоблачению взглядов бывшего соратника, Богданов стал главным идеологом Пролеткульта и директором первого в мире Института переливания крови. А началось все с того, что Александр Александрович очень интересовался рецептами вечной молодости и бессмертия. В начале 1900-х бешеной популярностью пользовался роман Брэма Стокера о графе Дракуле, ходили разговоры о том, что кровь и есть душа. Сначала Богданов написал нашумевшую книгу «Красная звезда», где действие происходит на Марсе, там построен коммунизм, а пожилые марсиане обмениваются кровью с молодыми, причем новое поколение получает мудрость и опыт, а старики — свежесть и силу. Потом возглавил институт и организовал кружок физиологического коллективизма, там начались эксперименты на добровольцах. Богданов был и сам в числе подопытных — погиб, обменявшись кровью со студентом: тогда не было знаний о резус-факторе. Журнал «Огонек» написал в его некрологе: «какая потрясающая марсианская драма».