Два Гамлета (Высоцкий и Авилов)

Только что прочел книгу Натальи Старосельской «Виктор Авилов”, вышедшую в Малой серии ЖЗЛ. Впечатления сложные. Автор выбрала правильную интонацию – речь об актере от лица поколения, которое он выразил в своем искусстве. Речь теплая, эмоциональная, полная личных чувств и отрывочных воспоминаний о встречах со своим героем. Но искусствовед, кандидат филологических наук могла бы рассказать нам об Авилове-актере и побольше, а вместо этого она ограничилась воспоминаниями родителей, восторгами фанатов и рассказами друзей, которые мог бы при желании обобщить любой журналист. В книге нет аналитической работы ученого-театроведа. Более того – в книге встречаются и серьезные профессиональные ошибки.

Прежде всего, это путаница в датах. Так, например, в основном тексте сказано, что первым фильмом Авилова был “Узник замка Иф” (с. 142), а в указателе основных дат жизни и творчества первой по времени стоит работа в “Господине оформителе” (303). То же самое с ролью Мордаунта: в основном тексте съемки были в 1997-м году (169), а в указателе – в 1992-м (305). Такое впечатление, что текст указателя составлял другой человек, гораздо более грамотный в вопросах фактологии. При желании таких фактических ошибок можно наскрести еще больше. Еще одна вопиющая неточность: автор книги приняла голос Эдуарда Багрицкого, звучащий в финале “Господина оформителя”, за голос Александра Блока, стихи которого читает Багрицкий (161, 163). Интересно, слышала ли когда-нибудь Наталья Старосельская голос Блока, едва уловимый восковыми валиками, глухой, внешне бесстрастный и завораживающий, как голос Гребенщикова? Понимает ли она, что восковая запись не может звучать так чисто, как звучит радиозапись 30-х годов, цитируемая в фильме Тепцова? Если нет – это не просто профессиональная небрежность, а отсутствие слуха на речь поэта – качества, столь необходимого любому искусствоведу.

Впрочем, все это мелочи. Среди серьезных недостатков книги есть один, на мой взгляд, самый серьезный и малопростительный. Это мимоходное замечание о чисто внешнем сходстве Высоцкого и Авилова, о сходстве только темпераментов при полном различии их личностей и сыгранных ими Гамлетов (131). На самом же деле, если и есть какое-либо очевидное сходство судьбы и творчества Авилова с каким-либо известным актером, то это глубинное сходство-родство с Высоцким. Очень схожая лепка лица, сочетание брутальности и нежности в характере, увлеченность всеми сторонами жизни, неистовая самоотдача, великие работы в театре и ничтожно малое число удачных работ в кино. И, конечно, роль Гамлета, которая их объединила и породнила (вспоминается также роль Калигулы, которую Высоцкий хотел сыграть, а Авилов сыграл). Высоцкий и Авилов – это жизнь одного психологического типа в разных поколениях (по юнгианской типологии оба они - сенсорно-логические интроверты). Придется провести за автора книги эту часть работы.

Во-первых, когда Н. Старосельская пишет о том, что Гамлет Авилова  в процессе жизни приобретает знание, то явно забывает (или не знает) стихотворение Высоцкого “Мой Гамлет”, где обозначена ровно эта же концепция: юноша, предводительствующий компанией хулиганов, внезапно осознает иную реальность и иные смыслы бытия и начинает задавать жизни последние вопросы. Авилов играл точно в идее Высоцкого. Во-вторых… А вот теперь по существу. Я слышал Высоцкого-Гамлета в записях 1976 и 1979 годов и видел все кинофрагменты спектакля Таганки. Авилова-Гамлета мне посчастливилось видеть на сцене в мае 1986 года, когда театр Беляковича приехал на гастроли в Ленинград. Мне, конечно, не терпелось сравнить. И вот что получилось.

Гамлет Высоцкого чрезвычайно слышим. Его голос отражает всю его пластику, все повороты фигуры и все эмоциональные состояния. Поэтому звукозапись передает всю палитру игры актера. Итак, Высоцкий-Гамлет находит единственную опору в себе и в своем ощущении мира. Он заранее знает все, что должно с ним произойти, но не бежит на подвиг сломя голову, а понимает, что сперва он должен нечто сделать, а потом умереть, и единственное, что от него останется, - мемуары Горация. В загробную жизнь этот философ-эмпирик не верит, призрак отца является для него только материализованным подтверждением его интуиции и внутренней правоты (посмертной правоты, он это отлично понимает), мир для него – только этот и только здесь, поэтому нужно быть и жить любой ценой. Однако есть такие непереносимые вещи, на которые нельзя не реагировать, а если обратишь на них внимание, то жить не будешь. Вот здесь он и попадает в мышеловку своей судьбы. Его безграничное желание жить натыкается на понимание того, что жить он не будет, потому что нельзя не реагировать на безобразие. Если ты промолчишь и ничего не сделаешь, то перестанешь быть человеком в собственных глазах. А туда никто не хочет, там ничего нет. Гамлет Высоцкого весь вкладывается в поступок, но этот поступок обеспечен силой его философского осмысления мира. После поступка не может быть ничего, это чистая жертва. Награда такой жертве – благодарная память потомков. Спектакль Таганки не знает Фортинбраса, он заканчивается голосом Гамлета, но не из инобытия, а из памяти людей, живущих в этом мире. Люди для такого Гамлета представляются совокупностью горациев, он звучит в них и напоминает о достоинстве человека. Таков Гамлет-Высоцкий. Его трагедия – удел героя, в котором нет ничего двойственного или переходного, который слажен из одного куска и старается не поддаваться противоречиям жизни. Он делает шаг, которого не может не сделать, но знает, что за этим шагом смерть. Таковы участи многих выдающихся людей в поколении Высоцкого – Бродского, Ерофеева, Довлатова, Даля, Дворжецкого, Агафонова. Это люди подвига, выросшие в колыбели великой войны и запечатлевшие в себе ее законы.

Но совершенно не таков Авилов-Гамлет. Когда в зале погас свет, я увидел на сцене множество странных колонн, напоминавших покрашенные водопроводные трубы, поставленные вертикально. Между этих колонн ходили, из-за этих колонн возникали, но сценическое пространство напоминало не античный храм или галерею, а какой-то завод или мастерскую. У актеров были простые пролетарские лица, они не запоминались. Но вот из темноты вышел Гамлет. Он вышел – и я не увидел больше никого. Я сидел в одном из первых рядов, и хорошо помню, как он подошел к краю сцены и осмотрел зрительный зал. Впечатление было такое, что он за несколько секунд всех загипнотизировал. Огромные глаза, дикий взгляд умного лесного зверя, аскетически худая и сухая фигура, руки в толстых прожилках. Это не человек! Но после первых же реплик я немного напрягся: у Гамлета были явные проблемы с голосом и дикцией. Голос Авилова был совершенно не обработан. Когда он рычал, то было слышно каждое слово, а когда говорил спокойно, то половину реплик было не понять. С тем же самым я неоднократно сталкивался у А.Трофимова на Таганке: гениальный актер со скверной дикцией. Так что раздражение было не слишком сильно, хотя тут и вспомнился совершенно звучащий из любого положения Высоцкий. Ладно, пора было начать понимать. И я сосредоточился на внутреннем плане роли.

Сразу скажу главное: Авилов – оборотень. Это не актер, который может прикинуться кем и чем угодно, а само оно – существо, которое является многим одновременно. Это не человек, это именно существо. Может быть, вурдалак, может быть, леший, может быть, небывалый зверь из волшебных сказок. Не надо искать в нем героизма, гуманизма, идеализма (или – наоборот – материализма), ничего человеческого и абстрактного в нем заведомо нет. Существо это принадлежит сразу многим мирам, оно и живет только между ними, а не где-то конкретно. Так вот, характернейшая черта Авилова-Гамлета – прислушивание после каждого действия и после каждой реплики. Только скажет слово – застывает, молчит, слушает. Только задумает месть – опять слушает. У него не контакт с иными мирами, а прописка в них. Он ничего не сделает без советов со множества сторон. Он еще не знает, какой он – добрый или злой, решительный или сомневающийся. Он все это разом, и конкретное проявление зависит только от того, какой совет из иного мира он получит во время паузы между моментами жизни. Мистик, маг, чудодей, экстрасенс? Нет, хуже. Нечеловеческая субстанция судьбы, переливающаяся из крайности в крайность, разом смешная и страшная, не знающая твердых устоев и подчиненная только темному инстинкту в своей сокровенной глубине. Внешне пролетарский, внутренне инфернальный Гамлет. Он знает, что умрет? Он ничего не знает, пока ему не нашепчут. Он герой? Нет, он чудовище судьбы. Он любит Офелию? Вот сейчас любит, а потом уже нет. Он ненавидит короля? Вряд ли. Просто он запрограммирован ему отомстить. Он любит отца? Он любит все, что оттуда. Он непрочен, он растекается, и чем грубее его голос, чем отточеннее жесты, тем большую неуверенность и растерянность демонстрирует его мятущийся дух. Когда он погибает, нелепые колонны превращаются в пушки, страна разрушается пушками Фортинбраса. Наступает полная гибель всерьез, безо всякого воздаяния потомков. Все просто уходит к черту.

Я понял, что вижу настоящего преемника Высоцкого, очень похожего на него, играющего в его идее получения тайного знания, но само это знание выглядит здесь иначе. Гамлет думает о себе, но не сам, а с помощью сил иного мира. Гамлет не философ, не эмпирик, а медиум, которого принуждают то к тому, то к этому. Гамлет плохо разбирается в окружающем мире, его больше волнуют проблемы собственной души. Потому он так хорошо читает остальных людей. Гамлет не хочет подвига – его склоняют к нему. Тогда у меня мелькнуло: “Гамлет-Фауст, Гамлет-Воланд”. Второе потом сбылось. Это был Гамлет другого поколения, состоявшегося именно через свою медиумическую преданность странным иным мирам – поколения Гребенщикова, Курехина и Сокурова.

Авилов был последним на сегодняшний день русским Гамлетом. То есть, таким Гамлетом, в которого все верили и который исполнял на флейте своей души совершенно самостоятельную и неповторимую музыку роли. Не считать же за гамлетов Райкина, Миронова и Трухина. Тут даже говорить не о чем…

Если бы автор книги… Впрочем, и так все понятно.