Гагарин и пустота
Жизнеописание Гагарина мало похоже на книгу об Александре Проханове, первый опыт Льва Данилкина в биографическом жанре. С Прохановым автору всё было ясно задолго до самой книги, с Гагариным вопросов больше, чем ответов, даже после того, как все мемуары прочитаны и все доступные свидетели опрошены. Дело даже не в том, что о герое, который биографу непонятен, получилось в итоге намного интереснее — само это непонимание Лев Данилкин сумел превратить в главный сюжет своей книги.
Композиционный ход он позаимствовал у Викентия Вересаева, изобретателя жанра «биография без биографа». Никакого связного рассказа о каждом дне гагаринской жизни в книге нет: говорят мемуаристы, документы, зарубежные репортёры, тассовская хроника, Хрущёв, Кеннеди, мама Гагарина, сочинители частушек — биограф только дирижирует всеми этими голосами, вовремя приглушая одни и давая развернуться другим. Понятно, Данилкин не Вересаев, и хор у него попестрее, с пелевинским «Омоном Ра», «Незнайкой на Луне» и Томом Вулфом на правах таких же законных источников гагаринской биографии, как передовицы «Правды» и причёсанные воспоминания одноклассников героя. И всё же не ради того, чтобы свести на одной странице Хрущёва, Кеннеди и Незнайку, вся конструкция задумана.
Столкновение цитат у Льва Данилкина вообще не подразумевает выяснения какой-то окончательной правды о событиях до или после 12 апреля. Да, есть официальные источники, а есть реальное положение дел, вот победные реляции Королёва об успешном катапультировании, а вот незапланированное десятиминутное бултыхание капсулы в небе, вот улыбки на камеру, а вот закулисная жизнь Звёздного городка — автор книги дотошен, как положено биографу, но не подноготная событий или отношений его занимает. В том-то всё и дело, что в гагаринской истории, если верить хроникёру Данилкину, найдётся место любой правде. И если о каком-то событии ещё можно узнать, как было на самом деле, то каким он парнем был — вопрос вовсе неуместный. Таким и был — полым.
Данилкин замечательно конструирует эту пустоту на месте героя, всё время меняя оптику: от бытовых сценок к казённому языку лозунгов, от Незнайки к «Нью-Йорк Таймс» и старорежимному пафосу Циолковского. В те же моменты, когда автор наконец забирает право голоса себе, намечается ещё один сюжет. Льву Данилкину явно хочется, чтобы его Гагарину, существу хлестаковского типа, о котором что ни скажешь, всё будет к месту, противостоял совсем другой читатель, как минимум социально конкретизированный. Этому читателю он изо всех сил пытается подмигнуть: тут тебе и десижн-мейкеры советского руководства, и комплекс селебрити, доходит даже до «гаджетов» немецких солдат, которые поразили маленького Юру во время войны.
Собственно, уже на «гаджетах» всё ясно. Эклектика — признак беспокойства, а беспокоиться Данилкину есть отчего: идеальный читатель, увешанный гаджетами и способный разделить симпатию к позднесоветским временам, видно, не вытанцовывается пока даже в сознании автора. Остаётся довольствоваться идеальным врагом. Виновата перед Гагариным — кто? — разумеется, либеральная интеллигенция, это ведь она объявила главными героями 1960-х Сахарова и Солженицына, а к космонавту номер один приучила страну относиться с иронией. Удивительно, что лучше всех эту иронию усвоил именно Лев Данилкин.