И ЖИЗНЬ ЕГО ПОЛНА ЧУДЕС…
14 июля исполняется 270 лет со дня рождения Гавриила Романовича Державина. К юбилею в серии «ЖЗЛ» приурочен выход очередной биографии поэта, принадлежащей перу Арсения ЗАМОСТЬЯНОВА, одного из крупнейших современных исследователей отечественной культуры прошлого. О книге и, разумеется, о её герое мы и побеседовали с автором.
– Арсений, одна из ваших книг о знакомце и кумире Державина, об Александре Суворове, называется «Он был необъяснимым чудом». А был ли необъяснимым чудом Гавриил Романович? Закономерно ли, по-вашему, его появление в русской культуре? И почему вас как исследователя заинтересовала в первую очередь именно эта фигура, а не, скажем, Сумароков или Хемницер?
– Мы с вами сейчас процитировали Байрона, который в русском переводе именно так писал о Суворове, хотя относился к русскому полководцу неприязненно. Державин об Александре Васильевиче писал, кроме прочего, так: «И жизнь его полна чудес». И эта формула вполне применима к самому Гавриле Романовичу. Чудес в его жизни полным полно. Это касается и нюансов психологии творчества (увидал Снегиря – и написал поминальное стихотворение о Суворове, поехал инспектировать свои имения – и заперся в покосившейся избушке, чтобы сочинить оду «Бог»), и удивительных перелётов по служебной лестнице. Полжизни Державин был нищим искателем счастья, и Фортуна иногда улыбалась ему только в картах. И вдруг – признание императрицы, репутация первого поэта, правдолюба и влиятельного идеолога. И Державин, державший себя мужиковато, брякавший «правду», достиг высоких степеней. Чудо чудное! Ничего в этом нет закономерного...
Сумароков меня тоже интересует чрезвычайно, ему посвящено несколько страниц в державинской книге. Его почти не издают (исторические сочинения – не изданы вовсе), его биография мало изучена. Гаврила Романович, к сожалению, зло подшутил над стариком. Не пожалел Сумарокова. Впрочем, он всегда предпочитал Ломоносова, хотя большему научился у Сумарокова – вряд ли осознанно. Но я мало-помалу занимаюсь Державиным давно. Полюбил его рано, потому что увлекала эпоха, в которой имперский размах совмещался с простодушием. Смирение – с жизнелюбием и бодрым веселием. Эпоха здоровья, крепкого желудка и крепкой руки. Для России это было время имперской экспансии, поражений мы не знали. Только Бонапартию удавалось напугать и царей, и Державина. Но и с ним сладили – к счастью, Державин дожил до победы и воспел её, хотя поначалу, во время отступлений, проклинал и Барклая, и политиков Александровской поры, считая их предателями. Словом, не написать о Державине (как и о Суворове) я не мог.
– Кем был Державин по сути своей – поэтом или государственным деятелем? Или разделять эти две его ипостаси нелепо?
– В те годы уже видели в этом противоречие, хотя по иным причинам, чем в наше время: скажем, строгий генерал-прокурор Вяземский презрительно отзывался о легкомысленном стихотворце. Мол, дела делать – не бумагу марать. Вызывал презрение якобы лёгкий успех Державина: императрице понравилась его забавная ода – и извольте видеть... В этом видели стремление к непочтенному успеху. Но Державин был крайне нехарактерным поэтом и таким же неординарным политиком. Поэтому он никуда не вписывается и хирургическим операциям не поддаётся...
Любопытно, что Державин именно стихам обязан своей успешной (хотя и не гладкой) административной карьере. В трудные минуты он сочинял оду к Зубову или императору Павлу – и «фавор» возвращался. Хотя льстецом Державин не был, по меркам той эпохи писал скорее дерзновенно. И, по крайней мере, «забавно», с иронией, за что его и ценили.
– Живи Державин сейчас, пошёл бы он в политику или остался бы чистым лириком? А если бы остался, то посвящал ли бы оды нынешним российским вельможам?
– Трудно переносить ситуацию XVIII века в наше время. Ведь он был обязан служить, как дворянин – хотя ни связей, ни денег у него не было и наиболее вероятной виделась скромная карьера и провинциальная безвестность. Рискну лишь предположить, что и в наше время Державин сумел бы совместить жажду творчества и служебные амбиции. В этом его суть. Ему скучно в рамках единственного амплуа. Про нынешних вельмож он бы, несомненно, написал. Нечто вроде «Проснися, сибарит!» или «Злодействы землю потрясают, Неправда зыблет небеса...». Такой смелой и в то же время художественно совершенной отповеди ворам в современной поэзии я не вижу.
– Зная, что я собираюсь взять у вас интервью о Державине, моя знакомая просила непременно задать такой вопрос: «А нравился ли Державин женщинам»?
– Несомненно! Анакреонтические мотивы – это не мистификация, не только литературная игра. Жаль, что Державин не оставил наследников. Но этот рослый красавец с живыми, смеющимися глазами не оставлял на пиру бокал недопитым. Ходасевич несколько преувеличивал его альковную активность. Но и преуменьшать её не стоит. Кроме того, Державин был любящим и заботливым мужем. Нуждался в женщине-друге. Его Пленира была одной из лучших писательских жён. Она – и советчица, и утешительница, и секретарь.
– Перед каждым, кто принимается писать о Державине, стоит образец – «Жизнь Державина» Якова Грота. Есть даже такое выражение, «писать по Гроту», то есть по установленным им нормам. Не устарел ли Грот, хотя бы в отношении вашего героя? Насколько в своей работе вы «писали по Гроту», вообще уместно ли говорить о некоем принципиально новом, о «замостьяновском Державине»? Были ли какие-то открытия в процессе написания книги?
– Существует пять известных биографий Державина и четыре из них я считаю удачными. Это Грот, Ходачевич, Западов, Михайлов. Исследование Грота блистательно, устареть оно не может. У меня, конечно, свой ракурс. Если в отношении истории текстов к Гроту мало что можно прибавить (хотя Западову это удалось), то исторический контекст у меня другой. Я попытался показать своё видение истории государства Российского – тем более, что Державин боролся за близкие мне ценности. Острота политической борьбы того времени нам куда яснее, чем Гроту. Мы-то знаем, что империя была разрушена, потом склеена на новом замесе, а потом снова расколота. Такой опыт учит ценить просвещённое охранительство. Любопытно, что в первые годы правления Александра Державин и Шишков раздражали властителей дум несанкционированным патриотизмом. Считается, что патриотизм возможен только казённый, а тут они искренне... Только когда началась большая война – понадобились эти «замшелые» охранители, умевшие разговаривать с народом. Грот не мог откровенно писать об отношении Державина к политике «дней Александровых прекрасного начала», ему приходилось сглаживать противоречия. Ну, а я тут, кажется, разгулялся.
Кроме того, очень важно, что нам известна последержавинская поэзия – посмертный контекст литературного наследия. В этом смысле мы богаче Грота. Я не стеснялся и подчеркнуть ту или иную историческую аналогию – в том числе и с нашим временем. Хотя слишком выпячивать собственную физиономию в биографическом повествовании нельзя, субъективных (эссеистических или публицистических) отступлений в книге немного. Но они есть. И спасибо редактору Алексею Карпову, что не настаивал на их вымарывании.
– Среди специалистов по Державину в XX веке выделяется упомянутый вами Александр Западов. Как вы оцениваете его вклад в державиноведение?
– Он, кстати, и о Сумарокове написал книгу, это было событием по тем временам. Немало державинских текстов Западов ввёл в научный оборот и представил читателям. Немало загадок проанализировал. Огромная заслуга Западова – появление биографии Державина в серии ЖЗЛ в пятидесятые годы. Ведь Державин был бесспорным монархистом, в нём невозможно рассмотреть предтечу революционного движения. Конечно, советские исследователи с особенным вниманием относились к сатире Державина, к его борьбе с коррупцией, с вельможным чванством, с леностью дворянства... Некоторые (кстати, лучшие) строки из «Вельможи» и «Властителям и судиям» звучат революционно. Но у Державина эти смелые идеи сочетались с приверженностью к самодержавию.
Державин всерьёз боролся с пугачёвцами, участвовал в самых кровавых стычках той гражданской войны. Западов об этом не умалчивает. Самые известные стихи Державина посвящены императрице и осмыслению образа Господнего. Он даже указа о вольных хлебопашцах не принял, отстаивая преимущества крепостного права. Вроде бы, по советским канонам – деятель совсем не прогрессивный. Однако его из контекста культуры не вычёркивали и в пугало не превращали. С Державина началась «Библиотека поэта» (предисловие у Ивана Виноградова получилось яркое, хотя чрезмерно марксистское). Прорвался Державин и в «ЖЗЛ» – пожалуй, единственный из мыслителей-монархистов. Полководцев у нас чтили, а литераторов и политиков из консервативной партии всё-таки опасались. Прорвался аж дважды. Кроме западовской ведь была и михайловская книга. С Олегом Михайловым я успел обсудить свою работу о Державине, зимой мы пространно и откровенно побеседовали. Олег Николаевич рассказал, что к его книге о Державине цензура не придиралась, хотя там были неполиткорректные рассуждения о еврейских кругах. Без таких рассуждений любая биография Державина выйдет куцей – ведь еврейский вопрос занимал в его политической деятельности важное место. И вот Олег Михайлов погиб... Книга уже находилась в типографии, нельзя было добавить слова скорби. Счастлив, что много лет знал этого человека и несколько раз мы поговорили по душам.
– В Москве недавно установили памятник Александру Твардовскому, отметив таким образом целую эпоху в отечественной литературе. А вот с основоположниками из осьмнадцатого века всё как-то зациклилось на Ломоносове. Памятника Державину в столице нет, хотя есть места, с ним связанные. Я бы, например, воздвиг ему хотя бы небольшой монумент в парке за главным зданием Тимирязевской академии, где он провёл ночь в гвардейском карауле, охраняя покой «матушки Екатерины», приехавшей в Москву на коронацию. А где бы поставили ему памятник вы?
– Присоединяюсь к вашей идее! Державин бывал в Москве, в том числе и в детстве, служил здесь какое-то время, хотя теснее связан с Петербургом и Казанью. Державин побывал в Москве и после пожала 1812 года. Старик приехал поклониться Белокаменной. Он тогда в последний раз объезжал святые места Руси – все столицы. Киев, Москву. В Новгороде и Петербурге и так бывал часто.
Я согласен, что памятники и названия улиц нужно связывать с «гением места», с городской мифологией. Твардовский встал рядом с редакцией «Нового мира» – и это правильно. Окрестности Тимирязевки – один из самых обаятельных уголков Москвы. Там и стоять Державину. Несомненно, этот поэт достоин монумента в столице.
– В одном из вершинных своих произведений, «Жизни Званской», Державин пророчески написал: «Разрушится сей дом, засохнет бор и сад». Известно ли вам в каком состоянии находится сейчас державинская Званка? Насколько я знаю, планы по восстановлению имения существовали уже давно.
– Увы, пророчество Державина сбылось быстрее, чем хотелось бы, уже ко временам Грота. А уж Великая Отечественная и вовсе добила Званку. В наше время новгородцы и казанцы относятся к памяти о Державине почтительно. Хотелось бы, правда, чтобы Державин хотя бы в этих, родных ему, краях по-настоящему пришёл к школьникам. О бедственном состоянии Званки когда-то написал Солоухин, а его в те годы читали внимательно. Солоухин мечтал создать там державинский заповедник, восстановить имение. Дом-то разрушен, остался только холм и фрагменты парка с аллеями. Установлен памятный знак, ставший символом державинских чтений. Но ни усадьбы, ни музея нет. Правда, министерство юстиции выразило намерение исправить положение, почтить память первого российского юстиц-министра... Что ж, это влиятельное ведомство многим обязано Державину. Надеюсь, они помогут и Званке, и Хутынскому монастырю. Места эти для каждого русского человека святые. Обратите внимание: Державин – волжанин, родом из пыльной Казани, а сердцем прикипел к русскому северу. Это связано ещё и с тем, что Державин интересовался историей Древней Руси, историей славян. Он стремился узнать прошлое Отечества до истоков. Разве это не пример для нас?