Историк Борис Ковалев - о малоизвестных страницах немецко-фашистской оккупации

Накануне 70-летия со дня начала Великой Отечественной войны доктор исторических наук, профессор Новгородского государственного университета выпустил книгу "Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации" (М.: Молодая гвардия, 2011).

Автор более 200 книг и статей, Борис Ковалев давно и последовательно занимается темой коллаборационизма в России времен Великой Отечественной войны. Только что вышедшая книга Ковалева - своего рода промежуточный итог его академических исследований, представленный широкой публике. Тем не менее, "Повседневную жизнь..." едва ли можно причислить к облегченным жанрам: в библиографии - более двух десятков наименований региональных архивов областей, переживших нацистскую оккупацию.

Накануне 70-летней годовщины начала войны - и, соответственно, истории российского коллаборационизма с нацистами - Борис Ковалев дал интервью обозревателю Радио Свобода.

- В 1941 году началась Великая Отечественная - и, как утверждают некоторые ваши коллеги, еще и гражданская война на территории России?

- С одной стороны - Великая Отечественная. С другой же стороны, гениальный тезис Льва Николаевича Толстого о "дубине народной войны" и неприятии народом иноземных захватчиков воплотился не только в 1812 году, но и в 1941-1944 гг. В Советском Союзе было написано огромное количество книг об антифашистском сопротивлении. Каждый подвиг - как подлинный, так и мнимый - был расписан очень подробно. Со стороны казалось, что все - без исключения - наши граждане стали на путь борьбы с нацистскими оккупантами. Потом уже появилась литература о коллаборационизме - сотрудничестве наших граждан с фашистами. А затем стали появляться работы, наследующие небезызвестной книге Александра Казанцева "Третья сила: Россия между нацизмом и коммунизмом" (работа увидела свет в 1952 году в издательстве "Посев". – РС) - доказывающие, что на оккупированной территории СССР сложилась некая сила, боровшаяся за возрождение новой национальной свободной России. Против нацизма и коммунизма, против Сталина.

- За деньги третьей же силы – не советской, не немецкой?

- Я призываю называть вещи своими именами. О какой третьей силе можно говорить - в условиях жесточайшего нацистского оккупационного режима, в условиях действия великолепно отработанной нацистской военной, карательной, разведывательной и пропагандистской машины? Попытайтесь понять палитру чувств наших граждан – которые вместо того, чтобы воевать "малой кровью" да "могучим ударом на чужой территории", как о том говорила советская пропаганда предвоенных лет, в течение нескольких недель (или в лучшем случае нескольких месяцев) оказались одновременно у себя и не у себя дома. Не выходя из собственного дома, они оказались в другой стране. С другим государственным языком, другими порядками, с другой системой ценностей.

Состояние шока. Состояние ужаса. Состояние удивления. Да, безусловно, кто-то ждал немцев. Кто-то искренне верил в то, что Запад – а Запад, в общем-то, ассоциировался со всеми европейскими странами – принесет какую-то свободу.

– "Сумрачный германский гений" – то есть, "немцы культурная нация"?

– Да, именно. У того же Казанцева хорошо описан эпизод, когда в Эрмитаже некий искусствовед ведет экскурсию для каких-то непонятных, левых туристов - но европейцев! - и шепчет им на ухо, когда видит, что никто за ними не следит: "Спасите нас!" Какая-то часть интеллигенции - в первую очередь интеллигенция - искренне верила, что с Запада идет свобода. Когда я смотрел документальные материалы по Холокосту, то увидел, что некоторых евреев - в частности, из северо-западных областей - вызывали в НКВД, призывали эвакуироваться. Некоторые отказывались: "Зачем нам уходить? Мы помним немцев со времен Первой мировой" - а тот же Псков был занят немцами в 1918 году. "Очень культурные люди - не хуже, а то и лучше, чем большевики. Зачем нам бежать?" Подобные вещи были. Но всё-таки значительная часть населения выжидала: "А что будет дальше? Как они поведут свою политику?" Нужно отдать должное нацистам. В 41-м они занимались не только блицкригом – молниеносной войной, - но и блиц-пропагандой, крайне действенной.

– Например?

– Раздача товаров из магазинов, в ходе которой какая-нибудь кастрюля подкреплялась хорошей немецкой листовкой. Торжественное открытие тюрем – то есть, освобождение заключенных. Не менее торжественное захоронение жертв сталинских репрессий. Населению обещали ликвидацию колхозов, восстановление частного предпринимательства и рост уровня жизни. С другой же стороны действовала некая радиостанция "Старая гвардия Ленина" – которая доказывала, что Сталин дискредитировал идеи Октября и самого Ленина. В моей книге приводится несколько подобных немецких листовок – "Долой Сталина за дело Ленина, за ленинский социализм!" и "Сталин обманул надежды Ленина".

– Что, собственно, недалеко от истины – если вспомнить историю с ленинским политическим завещанием, которое волей Сталина попало под запрет.

– Текст этого завещания активно использовался в нацистской пропаганде – в виде отдельной листовки… Программа-максимум – как можно больше людей перетащить на свою сторону. Программа-минимум – заставить как можно больше людей сомневаться. Или, по крайней мере, не мешать немцам делать то, что они делали. Впрочем, "немцы" - не то слово: следует, наверное, говорить "гитлеровцы". И рассуждать о том, что в этих условиях они были готовы терпеть некую "третью силу" – по крайней мере, наивно.

- Тогда давайте о гитлеровцах. В фильме "Поп" Владимира Хотиненко, посвященном так называемой Псковской православной миссии, есть герой - полковник, служивший в Первую мировую на стороне России, затем у Деникина, а потом в вермахте. Много ли было уроженцев России на стороне Гитлера в 1941-м?

– Русских было очень мало. Допустим, население Прибалтики принимало гитлеровцев радостно: оно считало, что немецкая армия пришла восстановить их государственность. Однако власти рейха, благосклонно принимая помощь, которую им оказывалась в 1941 году, не собиралось сразу вооружать латышей-эстонцев-литовцев и посылать их на Восточный фронт в составе некоей "единой Европы".

– То есть, к примеру, сделали Эстонию полностью свободной от евреев, практически своими силами, – и свободны?

– Что-то из этой серии. Отношение нацистов с местным населением напрямую можно связать с положением на фронте. Более того, в конце 1941 – начале 1942 года были идеи более активного сотрудничества с русскими коллаборационистами. Однако нацисты отнеслись к этому настороженно: "Зачем их вооружать, зачем с ними делить нашу неизбежную победу? Если они что-то сделают для нас, то они будут очень недовольны, если мы им – после нашей окончательной естественной победы – что-нибудь недодадим". Так называемая "третья сила" рассматривалась нацистами как попытка украсть их реальную победу. Когда гитлеровцы сделали ставку на Русскую освободительную армию?

– Сорок четвертый год.

– Пораньше: сорок третий. Но уже прошло то, что называется "Сталинград": листовку с этим словом – одним – распространяло французское Сопротивление. Однако Европа поняла, что гитлеризм прошел пик своего могущества. Дальше начинается неизбежный путь к гибели.

Теперь – к "Попу". Такие полковники были. Но я бы разделил их на две категории. Первая категория – люди вроде Вильфрида Карловича Штрик-Штрикфельда, который написал очень интересные мемуары "РОА между Гитлером и Сталиным". Русские немцы, не принимавшие термин "унтерменш" и с некоторой брезгливостью относившиеся к Гитлеру и его ближайшему окружению (при этом будучи верными подданными – не побоюсь этого слова – Третьего рейха). Они считали, что политика Гитлера неправильна, и ее надо сделать лучше – более гибкой, более гуманной по отношению к местному населению.

– Нацизм с человеческим лицом?

– Скорее, привет с родины Гете и Шиллера. Но вы правильно заострили внимание на воинском звании: полковник. Руководитель среднего звена. Полковник, майор, еще кто-либо; не выше, не из руководства рейха. И тут – вторая категория. У любого человека, одетого в солдатскую шинель, возникает закономерное чувство раздражения к тыловой крысе, к бонзе – который сидит в Москве либо Берлине, "а сам-то пороха, гад, не нюхал". Поэтому некоторые немецкие офицеры и даже генералы – в духе нашего Лермонтова: "слуга царю, отец солдатам" – пытались максимально сделать комфортным пребывание своих солдат в том или ином районе. Соответственно, некоторым наиболее жестким распоряжениям из Берлина на местах показывали фигу в кармане. На разных этапах войны к подобному фрондерству центральное германское командование относилось по-разному. Понятно, что никто не будет трогать заслуженного офицера за нарушение распоряжения, например, о порче арийской крови. В том же самом Орле – я привожу документы – германское командование выплачивало россиянкам, родившим ребенка от немцев, алименты…

– По двести рублей.

– Это если один, за двойню можно было и больше. При этом было желательно, чтобы отец ребенка признал свое отцовство. А так годились "подсобные материалы": показания соседок, какие-либо подарки, фотографии...

Что же касается собственно Псковской православной миссии, - да, её руководство находилось под жестким контролем нацистов: германских спецслужб и ведомства восточных территорий под руководством Альфреда Розенберга. Кроме того, батюшки должны были не только молиться за Адольфа Гитлера и выдавать подпольщиков, но и выполнять экономические функции – писать, сколько крестьяне собрали зерновых, картошки, грибов да ягод…

– Это вермахту на заготовки? Или – если по вертикали – Герману Герингу, курировавшему выполнение четырехлетнего экономического плана рейха?

– Ему. По сути своей, батюшка Псковской миссии – некий многостаночник: и агент спецслужб, и ответственный за экономические задания, и просто пропагандист. На самом же деле многие эти батюшки – униженные и оскорбленные при Советской власти: кто отсидел, кто не сидел, но поработал конюхом либо скотником – просто игнорировали распоряжения своего начальства. Что, на мой взгляд, тоже является ярко выраженной гражданской позицией.

К примеру, батюшке поступает разнарядка от нацистов: составить отчет об экономическом положении в районе. Смотрим документы миссии – и видим, что в некоторых районах Псковщины отчитался лишь каждый пятый. Один дал – четверо отказались либо предоставили общие фразы.

– Последствия?

– Разные. Одни отделались выговором, другие погибли. Кто-то активно помогал партизанам. Да и просто молебен во здравие односельчан, воюющих на стороне Красной Армии либо за партизан – разве это не поступок?

– Вполне. Кстати, не следует ли поискать ту самую третью силу среди партизан начала Великой Отечественной? Они воевали не за Сталина и точно не за Гитлера, а за себя.

– Действительно, партизанское движение в 41-м было крайне неоднородным. В большинстве своем это либо окруженцы, либо отряды, создававшиеся по разнарядке: командир – секретарь райкома, комиссар – секретарь райкома по идеологии, а за боевую часть отвечает начальник райотдела милиции. Понятно, что такие отряды были крайне слабы. Добавим к ним каких-то дезертиров, которые считали, что эту войну спокойнее пересидеть в том же лесу, совершая набеги либо на немецкие обозы, либо просто на крестьян, нежели идти в Красную Армию или повязывать на рукав белую полицейскую повязку. Но не надо забывать о деятельности штабов партизанского движения – равно как и о том, что война сделала свой жестокий естественный отбор. В 42-м и особенно в 43-м году мы говорим о партизанских отрядах как о практически регулярных частях Красной Армии, выполняющих особые задачи в тылу врага. Хотя элементы свободы, конечно, были.

– В вашей книге сказано: "В первые недели оккупации начался процесс "приватизации", в котором активное участие приняли сотрудники "новой русской администрации" и их ближайшее окружение. Через некоторое время встал вопрос о переделе собственности. К его решению были привлечены следователи полиции". Откуда брался первоначальный капитал?

– Скорее всего, он был своего рода мифом. Судя по государственным архивам РФ, коллизия возникла вокруг коррупции в органах власти. Иными словами, бургомистр сделал так, что данные предприятия стали собственностью его родственников, друзей и знакомых. А деньги, заплаченные за реальные объекты были весьма невелики.

– Вроде залоговых аукционов позднейшего времени?

– Нет, конечно. Речь шла о микроскопических суммах. Завод – за рубль, электростанцию за десятку; думаю, что данная сумма вполне могла бы найтись и в вашем кошельке.

– А пятая либо десятая часть стоимости предприятия – нет. Тем не менее, речь шла и о таких выплатах.

– В рублях, которые стремительно обесценивались. К тому же, следующий состав управы предъявлял иные претензии – в том, что приватизация проходила в застольном режиме. Некий "Союз меча и орала" Ильфа и Петрова образца 1941 года: собрались родственники и знакомые бургомистра, чтобы решить, кто же будет новым русским предпринимателем, как будем "распиливать" советскую собственность.

- То есть, ближе к "семибанкирщине"?

- Что-то вроде. Самая главная ошибка – они не делились. Вторая страшная ошибка – они не были профессионалами, не могли нормально служить немцам. Вот они-то как раз искренне верили в "третью силу" – в то, что немцы пришли для того, чтобы они за десять рублей прикупили заводик и жили долго и счастливо.

– Можно ли сказать, что первая волна оккупационных властей со стороны оккупированных – воры и мошенники, быстро смытые следующими коллаборационистами?

– Я бы так не сказал. В большей степени я бы употребил термин "непрофессионалы". В моем родном Новгороде первым бургомистром был Василий Пономарев, профессиональный историк. Он не справился со своими обязанностями и через два месяца был переведен на другую работу: описывать трофеи новгородского музея, доставшиеся гитлеровцам…

– О смысле службы: вели ли гитлеровцы войну с русским населением в рамках "доктрины окончательного решения" – подобно еврейскому и цыганскому вопросу?

– Решение еврейского вопроса на оккупированных территориях означало поголовное уничтожение еврейского населения. Это следует не только из реальных действий нацистов, но и из документов. С цыганами по-другому: их уничтожали – особенно кочевых. Но вместе с тем на страницах коллаборационистской прессы я не обнаружил особых антицыганских материалов. Более того, там проходили достаточно сочувственные трактовки стихотворений Пушкина о "вольных людях" или описание русско-цыганских плясок перед немецкими солдатами… Что же касается славянства, то откровенно – по крайней мере, на местах – о подобном, естественно, не говорилось. По всем документам планы уничтожения славянского населения были отложены на "после победы" Третьего рейха. Часть его должна была быть отселена на другие территории, часть – приспособлена к обслуживанию немцев, часть – уничтожена; но – повторюсь – все это было достаточно дифференцировано.

Хотя отношение к населению оккупированных территорий как к унтерменшам было весьма явно. Известный блогер Игорь Петров приводит очень интересный документ о Борисе Филистинском – шефе "русского гестапо" в Новгороде, о котором я пишу. Филистинский предложил улучшить положение в оккупированном Пскове: "Не надо писать таблички "только для русских" и "только для немцев" – это оскорбляет население. Давайте писать "вход только для гражданских" и "только для военных". Смысл не меняется, но уже не так обидно".