«Красный Наполеон» в окопах Первой мировой

«Красный Наполеон» — биография по-настоящему сложного и противоречивого персонажа, на которых и так богат русский XX век. В большинстве предыдущих книг о Михаиле Тухачевском авторами акцент непропорционально смещается в сторону его ареста и расстрела. Автор новой книги, посвященной судьбе «красного Наполеона», российский историк и публицист Юлия Кантор специально уходит от этого. Свою задачу она видит в реконструкции жизненного пути маршала, в котором загадок не меньше, чем в процессах над командирами РККА в 1937-1938 годах. Автор не стремится ни обелить, ни очернить своего героя. Задача у Кантор другая — понять логику поступков человека, подавлявшего антибольшевистские восстания и раньше других осознавшего опасность Гитлера для СССР. Фактически все сводится к мысли, которая часто отбрасывается: в масштабных исторических процессах до конца правых и виноватых нет.

«Русская планета» с разрешения издательства «Молодая гвардия» публикует отрывок из книги Юлии Кантор «Тухачевский», посвященный участию будущего красного маршала в Первой мировой войне.

В Первой мировой войне царская армия одержала несколько больших побед, выиграв Галицийскую битву, осуществив Брусиловское наступление и взяв Эрзерум. Выдержав множество тяжких сражений, она, увы, потерпела судьбоносное поражение в Восточной Пруссии и потеряла в 1915 году Польшу и Галицию. С этого перелома начался ее окончательный, уже неостановимый крах, достигший пика к 1917 году.

Тухачевский был участником первого наступления армий Брусилова и Рузского в Галиции, операций в Польше, то есть того периода войны, когда она носила маневренный, наступательный характер, когда боевой дух войск был максимально высок. Он провел в окопах Первой мировой семь месяцев, получив за сравнительно короткое время насыщенный боевой опыт. Увиденное в эти месяцы явилось для наблюдательного, получившего прекрасную теоретическую подготовку молодого офицера примером катастрофической недееспособности армейского руководства в новых условиях. Всегда подчеркнуто критично относившийся к Николаю II и его генералам, самоуверенно рассуждавший о реорганизации армии, юный Тухачевский смог теперь не из учебного класса и не с парадного плаца, а из окопа наблюдать за ситуацией, анализируя происходящее на уровне микро- и макросоциума. Топчась в слякоти польских полей и перелесков, ночуя под мокрым снегом Ивангорода, можно согревать себя мыслями о грядущих свершениях, выстраивать боевые операции, которые в совсем недалеком будущем, конечно же, станут реальностью.

Но обладая живым умом и кругозором, даже будучи всего лишь подпоручиком, выпущенным на поле боя прямо из училища, нельзя не видеть иррациональности происходящего. Тухачевский, разумеется, не мог знать о переписке гражданских и военных властей по поводу «сбережения человеческого материала», не имел доступа к общефронтовым сводкам, но из своего окопа видел красноречивую военную повседневность. В этом отношении он был, как сказали бы в советское время, «типичным представителем» либерального молодого офицерства, начавшего анализировать кризис и приходившего к всё большему разочарованию. Впрочем, биография подпоручика складывалась чрезвычайно удачно. Стык двух реальностей — внешней, социальной, и внутренней, личной — усиливал в его мировоззрении двойственность, столь удивлявшую окружающих. Он сделал выбор, и судьба была к нему благосклонна.

Галицийская битва (август—сентябрь 1914 года) — стратегическая операция Юго-Западного фронта, целью которой были разгром австро-венгерских войск и овладение Галицией. Она велась на фронте протяженностью в 320-400 километров между Вислой и Днестром. В результате боев Австро-Венгрия потеряла 400 тысяч человек, Россия — 230 тысяч. Освободив Галицию и австрийскую часть Польши, русские войска создали угрозу вторжения в Венгрию и Силезию, вынудив германское командование экстренно перебросить часть сил с Западного на Восточный театр военных действий.

Эти бои на Юго-Западном фронте и стали боевым крещением выпускника московского Александровского военного училища, только что произведенного в подпоручики. Блестяще окончивший училище Тухачевский так и не успел приобщиться к светской офицерской жизни. «Выпуск был произведен на три недели раньше нормального ввиду объявления мобилизации, а именно 12 июля 1914 г. Был произведен в офицеры и вышел в Семеновский полк, с которым сразу же и выступил на войну», — упоминал Тухачевский в автобиографической «Записке о жизни», составленной в 1921 году.

Перед отправкой на фронт он заехал домой. Сохранилось лирическое свидетельство об этом прощании: «Михаил Николаевич держал себя непринужденно, утешал мать, даже острил и всё поглядывал вдоль перрона, точно кого-то ждал. Поцеловав в последний раз мать, Тухачевский встал на подножку и смотрел куда-то вдаль. Поезд уже тронулся, когда со стороны вокзала появилась девушка. Михаил прыгнул на платформу, обнял девушку, поцеловал ей руку и, догнав поезд, на ходу вскочил на подножку».

Боевые действия начались для подпоручика Семеновского полка Тухачевского 1 августа 1914 года сразу с ожесточенных столкновений с противником. С 19 августа по 3 сентября полк принимал участие в Люблинской операции. Михаил проявил явное и вполне объяснимое стремление выделиться, стать первым. Юношеская, безоглядная смелость, амбициозность, заметные еще в училище, сочетались с холодным умом и умением на практике применять совсем недавно полученные теоретические знания. Несомненно, куража добавляла и ответственность перед дедом и прадедом — потомственными семеновцами. «Есть упоение в бою». В течение семи месяцев пребывания на фронте Тухачевский получил пять орденов — беспрецедентно как по количеству, так и по качеству полученных наград.

Впервые о Тухачевском заговорили при взятии Семеновским полком города Кржешова. Князь Федор Николаевич Касаткин-Ростовский, служивший капитаном в Семеновском полку, вспоминал: «Второй батальон, в 6-й роте которого находился Тухачевский, сделав большой обход, неожиданно появился с правого фланга австрийцев, ведущих с остальными нашими батальонами фронтальный бой, и принудил их поспешно отступить. Обход был сделан так глубоко и незаметно, что австрийцы растерялись и так поспешно отошли на другой берег реки Сан, что не успели взорвать приготовленный к взрыву деревянный высоководный мост через реку. По этому горящему мосту, преследуя убегающего неприятеля, вбежала на другой берег 6-я рота со своим ротным командиром капитаном Веселаго и Тухачевским. Мост затушили, перерезали провода, подошли другие роты, переправа была закреплена, причем были взяты трофеи и пленные». Горящий мост, уcпешная атака — настоящее боевое крещение, вдохновляюще красивый фронтовой дебют.

Подробно описал этот бой и другой однополчанин подпоручика Тухачевского полковник Арсений Александрович Зайцов, русский военный историк-эмигрант. «Взять в лоб Кржешовский тет-де-пон (фр. — голова моста, предмостное укрепление — РП), однако, несмотря на потери и доблестное фронтальное наступление наших батальонов, было нам не по силам. Слава Кржешовского боя, разделенная всеми его участниками, всё же в особенности принадлежит нашему 2-му батальону, командир которого полковник Вешняков решил, по собственному почину, обойти Кржешовский тет-де-пон и атаковать его с юго-востока, прорываясь вдоль Сана к переправе. Командир 6-й роты капитан Веселаго, во главе своей роты, бросился на горящий мост и, перейдя по нему реку Сан, овладел переправой. Кржешов пал, и семеновцы перешли через реку Сан, захватывая пленных, пулеметы и трофеи. Смелый почин нашего 2-го батальона и удар 6-й роты дали нам Кржешовский тет-де-пон и сломили фронт сопротивления австрийцев по Сану». Результатом этой красивой тактической операции стало отступление 1-й австрийской армии к Кракову и далее в Западную Галицию за реку Дунаец.

За Кржешовский бой командир роты капитан Веселаго получил Георгиевский крест, Тухачевский — орден Владимира 4-й степени с мечами. О Тухачевском заговорили, но сам он своей первой наградой был недоволен, считая, что так же, как и Веселаго, заслужил «Георгия». Это недовольство явилось для Тухачевского лишь дополнительным стимулом, подстегивавшим его стремление к самоутверждению на поле боя.

«...Не могу сказать, чтобы он пользовался особенной симпатией товарищей. Первый боевой успех, конечно, вскружил ему голову, и это не могло не отразиться на его отношениях с другими. Его суждения часто делались слишком авторитетными. Чуждаясь веселья и шуток, он всегда был холоден и слишком серьезен, что совсем не было свойственно его возрасту, часто с апломбом рассуждая о военных операциях и предположениях. С товарищами был вежлив, но сух, и это особенно бросалось в глаза в нашем полку, где все жили одной дружной семьей. Строевой офицер он был хороший...» — такие воспоминания оставил князь Касаткин-Ростовский. Другая характеристика является вполне логичным дополнением к портрету «слишком серьезного, держащегося одиночкой, безупречного в службе» подпоручика.

Это любопытнейшее свидетельство оставил отец приятеля Тухачевского подпоручика Николая Толстого: «Он очень молод еще, но уже выделяется заметно: хладнокровен, находчив и смел, но... Непонятно, на чем всё это держится? Это тип совершенно особой формации. Много в нем положительных качеств, он интересен, но в чем-то не очень понятен. И откуда берутся такие? Молодой из ранних. Ни во что не верит, нет ему ничего дорогого из того, что нам дорого; ум есть, отвага, но и ум, и отвага могут быть нынче направлены на одно, завтра же — на другое, если нет под ним оснований достаточно твердых; какой-то он... гладиатор! Вот именно, да, гладиаторы, при цезарях, в языческом Риме могли быть такие. Ему бы арену да солнце и публику, побольше ее опьяняющих рукоплесканий. Тогда есть резон побеждать или гибнуть со славой... А ради чего побеждать или гибнуть за что — это дело десятое...».

Склонному к героической романтике, начитанному, увлекавшемуся древней военной историей Тухачевскому, вероятно, самому понравилось бы такое уподобление. Некоторая подверженность рисовке, отмечавшая его еще в детстве и юнкерской юности, стремление к лидерству и потребность в пьянящих рукоплесканиях — всё это в сочетании с явной профессиональной неординарностью было личностной доминантой Тухачевского в период Первой мировой войны. Стоит ли удивляться, что в порыве откровенности он, не сдерживая эмоций, признавался молодым однополчанам: «Для меня война — всё! Или погибнуть, или отличиться, сделать себе карьеру, достигнуть сразу того, что в мирное время невозможно!.. В войне мое будущее, моя карьера, моя цель жизни!». Тогда казалось, что цели он достиг с безапелляционной уверенностью и фантастически быстро.

Дальнейшая боевая судьба была благосклонна к молодому гвардейцу, изобретательному и в открытом бою, и в разведке. Что ни бой, то успех; что ни операция — придуманная и осуществленная, — то орден. В послужном списке Тухачевского великолепный список наград за боевые отличия: уже упомянутый орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом, ордена Святой Анны 2-й степени с мечами, Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом, Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» и Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом. (В РГВИА сохранился лист-представление к шестому ордену — Святого Станислава 2-й степени. Однако наградного листа в архиве нет, как нет этого ордена и в послужном списке Тухачевского, датированном 1 ноября 1917 года.)

Даже лаконичное описание подвигов Михаила Тухачевского в штабных документах читается как панегирик. Орден Святого Станислава 3-й степени он получил за то, что, «переправившись 26 сентября 1914 года на противоположный берег реки Вислы, нашел и сообщил место батареи неприятеля у костела и определил их окопы. На основании этих сведений наша артиллерия привела к молчанию неприятельскую батарею». С 4 по 15 октября полк воевал под Ивангородом; за бои 10-13 октября Тухачевский удостоен ордена Святой Анны 3-й степени. С 16 октября по 30 ноября семеновцы были брошены под Краков, и подпоручик Тухачевский заработал орден Святой Анны 4-й степени — за действия 3-5 ноября под посадом Скала. Таким образом, график боев точно совпадает с перечнем боевых заслуг.

Упоминание еще об одной награде — ордене Святой Анны 2-й степени с мечами содержится в «Списке офицеров лейб-гвардии Семеновского полка по старшинству в чинах» за 1917 год. В этом документе получение Тухачевским награды датировано 1915-м. Наградной лист свидетельствует «о высочайшем утверждении пожалования командующим 9-й армии... ордена Анны 2 степени... за боевые отличия, отлично-усердную службу и труды, понесенные во время военных действий». Для подпоручика получить такой орден — событие почти невозможное. По существовавшей тогда практике на него могли рассчитывать чины не ниже капитана. Тухачевский и здесь стал исключением.

Судя по архивным материалам, ордена Тухачевский получал в среднем раз в три недели. Даже обладая гипертрофированной скромностью, трудно не испытать головокружение от таких, действительно ярких, успехов. Тухачевский особой скромностью не отличался, тем не менее позднее, уже в 1920-х годах, даже в узком кругу никогда не бравировал этими наградами. Возможно, считал их остывшим достоянием «давно минувших дней» или, что не менее вероятно, не желал будить ностальгию по ним...

Сестра Тухачевского вспоминала: «С фронта он часто писал и однажды осенью 1914 г. неожиданно приехал. Это было уже после смерти нашего отца, который умер после его отъезда. Миша рассказал нам, что он очень беспокоился об отце, так как о нем ему ничего не писали, и он понял, что что-то случилось, попросился отпустить его в Варшаву лечить зубы, а сам приехал в Москву на один день, где и узнал правду».

Тухачевского, склонного к некоторому высокомерию, порой «оскорбительно вежливого», то есть державшего дистанцию, в полку не слишком любили. К этой взаимной прохладце в отношениях у некоторых наверняка примешивалась и зависть. Ему явно, вызывающе везло, но везло заслуженно. Он был успешен не только в аффекте — красивых боевых вылазках, но и в тяжкой окопной повседневности. Даже недоброжелатели не зафиксировали ни одного сколько-нибудь неблаговидного поступка, какого-либо недочета даже в рутинной части несения службы. Солдат не чурался (эта привычка пригодилась ему позже, в Гражданскую), окопные осенне-зимние тяготы переносил легко. И всегда был начеку. «Бросалась в глаза его сосредоточенность, подтянутость, — отмечал А. А. Типольт, служивший с Тухачевским в одной роте. — В нем постоянно чувствовалось внутреннее напряжение, обостренный интерес к окружающему».

Воздух фронта заставлял бурлить кровь, пьянил воображение... А сосредоточенность и внутреннее напряжение никак не мешали Тухачевскому временами попросту ребячиться. «Скучая во время долгого окопного сидения, — рассказывали его приятели-офицеры, — он смастерил лук-самострел и посылал в недалекие немецкие окопы записки обидного содержания. В промежутках между сражениями такими же записками договаривались о перемириях для уборки раненых или убитых, оставшихся между окопами. Об этой затейливой выдумке простодушно вспоминали и позже». Тухачевскому тогда был 21 год.

С 25 января по 4 марта 1915 года Семеновский полк принимал участие в Ломжинской операции. 19 февраля под Ломжей Тухачевский попал в плен. Обстоятельства, при которых это произошло, стали предметом острых дискуссий в белоэмигрантской среде в 1920-х годах и замалчивались в советской историографии. Бывшие царские офицеры, в большинстве своем не простившие подпоручику «измены», склонны были трактовать его пленение в амплитуде от неумелости до трусости (и то и другое не выдерживает критики: к февралю 1915-го Тухачевский, как уже упоминалось, имел блестящую — до неправдоподобности, если бы не сохранившиеся документы — боевую биографию). В сталинское время официальная идеология приравняла плен к предательству, и эта подробность биографии красного маршала держалась под спудом. (Кстати, по той же причине практически нет советских исследований, посвященных пребыванию солдат и тем более офицеров в плену во время Первой мировой)/

«Весь горизонт, от края до края, светится смутным красноватым заревом. Оно в непрестанном движении, там и сям его прорезают вспышки пламени над стволами батарей... Грохот первых разрывов одним взмахом переносит какую-то частичку нашего бытия на тысячу лет назад. В нас просыпается инстинкт зверя — это он руководит нашими действиями и охраняет нас. В нем нет осознанности, он действует гораздо быстрее, гораздо увереннее, гораздо безошибочнее, чем сознание... Быть может, это наша жизнь содрогается в самых сокровенных тайниках и поднимается из глубин постоять за себя», — Ремарк трансформировал «быт» боя в эпическую ирреальность.

Командир Семеновского полка генерал-майор И.С. Эттер так описывал сражение 19 февраля: «С 8 часов утра неприятель стал буквально осыпать снарядами тяжелой и легкой артиллерии, поражая главным образом восточную часть леса и район... к северу от леса, что у Витнихово. В 11 часов утра на восточную часть леса началась неприятельская атака. 5-я рота — частный резерв правого боевого участка — была немедленно двинута для непосредственной поддержки, а 2-я рота полкового резерва направлена из деревни Витнихово к резервному окопу 5-й роты. Ураганный огонь, перенесенный неприятелем вглубь по резервам, отсутствие ходов сообщения замедлили движение поддержки, 5-я же рота понесла большие потери и подошла к южной опушке, потеряв всех офицеров и половину нижних чинов. Южная опушка была занята неприятелем. В это время наши правофланговые роты в лесу (6-я и 7-я роты) были обойдены справа из окопов соседней роты. 6-я и 7-я роты... не отступили, приняли удар, произошла рукопашная схватка, и почти никто из них не вернулся».

Значительная часть «принявших удар» была убита, остальные, за редким исключением, взяты в плен; среди последних был и Михаил Тухачевский.

Офицер Семеновского полка Г. Бенуа вспоминал, что в феврале 1915 года под Ломжей «после упорных и тяжелых боев» полк, «имея далеко впереди себя 6-ю роту (где находился Тухачевский. — Ю. К), окопался и занял оборону. Ночью, перед рассветом, поднялся густой туман. Пользуясь им, как дымовой завесой, батальон немцев обрушился без выстрела с гранатами на передовую роту. Силы были неравны. Ротный командир был убит, многие солдаты геройски погибли и только человек сорок успели, отстреливаясь, отойти к своим. Человек тридцать попали в плен, вместе с ними получивший удар прикладом по голове подпоручик М. Тухачевский, которого подобрали в бессознательном состоянии».

Другой участник событий Ю. Макаров рассказывал об этом последнем для Тухачевского в 1915 году бое: «Веселаго схватил винтовку и довольно долго отбивался, но наконец упал, получив одну пулевую рану и две штыковых. С ним вместе бешено отбивались человек 30 его верных солдат. И все они полегли рядом со своим командиром. Человек 10 с прапорщиком Типольтом, раненным в руку, отстреливаясь, успели отбежать назад и присоединиться к полку. Человек 30 были забраны в плен и вместе с ними Тухачевский. Как говорили, он получил удар прикладом по голове и был подобран в бессознательном состоянии. Славная 6-ая рота фактически перестала существовать».

Воспоминания князя Ф. Касаткина-Ростовского вторят мемуарам Макарова: «Тухачевский, как передавали случайно вырвавшиеся из немецкого кольца люди, в минуту окружения, по-видимому, спал в бурке, в окопе. Когда началась стрельба, видели, как он выхватил шашку и, стреляя из револьвера, отбивался от немцев». Версии, как видно из процитированных фрагментов, совпадают. Справедливости ради следует сослаться на источник, предлагающий иное видение этого военного эпизода: очерк А. Н. Посторонкина. В конце 1920-х годов Русский заграничный исторический архив в Праге собирал мемуары белоэмигрантов, причем хорошо за них платил, что было для многих единственным источником существования. Посторонкин мог выполнить «социальный заказ», тем более что искренне ненавидел Тухачевского, перешедшего на сторону новой российской власти.

 «Немцы окружили с тыла 6-ю роту семеновцев, положение коей усугублялось поднявшейся метелью, ветром и ночной порой. При внезапном появлении противника, что называется, "на носу" и с тыла, постепенно и решительно окружавшего железным кольцом указанную роту, люди вначале достаточно растерялись от неожиданности, но потом оправились и вступили в отчаянную схватку, упорно отбиваясь штыковым боем от численно превосходивших их немцев. Командир роты, капитан, на ходу вступает в командование группами людей и в страшном штыковом бою пал смертью героя: он был убит, на его теле, найденном нами впоследствии и опознанном по тому лишь признаку, что на трупе был нетронутым Георгиевский крест, было обнаружено более 20 пулевых и штыковых ран, что указывает на упорную личную борьбу капитана Веселаго». Далее — о Тухачевском: «Подпоручик Тухачевский лежал в легком наносном окопчике и спал, завернувшись в свою черную бурку, по-видимому, в ужасный момент появления врага он спал или дремал. Пробужденный шумом, он с частью людей принял участие в штыковом бою, но, не будучи раненым и, вероятно, не использовав всех средств для ведения боя, был захвачен в плен...».

Бросается в глаза явная негативность оценок. Заметим: Посторонкин не только не воевал в той же роте, что и Тухачевский, он даже не был семеновцем...

При передаче в штаб фронта сведений о потерях Семеновского полка произошла ошибка, и в газете военного министерства «Русский инвалид» от 27 февраля появилось сообщение о гибели подпоручика Тухачевского. Его мать едва перенесла этот удар. Сопротивляться горю у нее уже не было сил: только что закончившийся 1914 год был тяжелым для семьи — умер ее глава Николай Николаевич, умерла 23-летняя дочь Надежда, выпускница Строгановского художественного училища. К счастью, ошибка скоро обнаружилась, и Мавра Тухачевская стала ждать писем от «воскресшего» любимого сына. Ожидание было долгим.

Для подпоручика Тухачевского, привыкшего за полгода к опасной, но в силу этого еще более упоительной для него фронтовой жизни, начались томительные будни немецкого плена. Два с половиной года он будет изобретательно и лихорадочно пытаться сократить время, бесстрастно отнимавшее у него деятельную жизнь. И, пожалуй, пять побегов из плена значат в его судьбе даже больше, чем пять добытых в бою орденов.

Кантор Ю. З. Тухачевский — М.: Молодая гвардия, 2014