Лев Данилкин. «Ленин: Пантократор солнечных пылинок» (2017)
Данилкин в одном ряду с Горьким и Солженицыным выглядит пока что, мягко говоря, странновато, но у него есть по крайней мере одно огромное преимущество перед этими великими писателями: он человек нашего времени. То есть он не только перелопатил полное собрание ленинских сочинений. Но и хорошо помнит классический ныне постмодернистский рассказ Пелевина «Хрустальный мир», в котором Октябрьская революция объясняется тем, что два декадентствующих юнкера слишком увлеклись кокаином, и не менее классический прогон Курёхина и Сергей Шолохова «Ленин — гриб». А, как уже было сказано, в год столетия русской революции выход новой книги о Ленине был неизбежен.
Но это единственное, что в этой книге предсказуемо. Все остальное — полная неожиданность. Сменив изящный макбук глянцевожурнального обозревателя на полноразмерный десктоп биографа, Лев Данилкин остался столь же независим и резок в суждениях. Почему он называет атеиста Ленина византийским эпитетом Христа? («Пантократор» — «Вседержитель»); кого подразумевает под солнечными пылинками??? Ответ занимает 700 с лишним страниц. С которыми стоит ознакомиться.
«Ульянов бросает якорь в Мюнхене в сентябре 1900 года. Пожалуй, из всей эмиграции следующие семь месяцев — период, наиболее глубоко погруженный в туман неизвестности: «глухие витки», как говорят ракетчики. Никогда больше — разве что в квартире Фофановой — он не будет до такой степени озабочен минимизацией контактов с внешним миром: только по почте, через сеть подставных лиц, иностранцев.
Постоянная угроза — обнаружат, выдадут — вынуждает его вести «жизнь с поднятым воротником»: доктор Верховцев из «Тайны третьей планеты». Он отращивает себе «иностранные» усы, разговаривает загадками, делает вид, что это вовсе не он, и круг знакомств у него тоже соответствующий: мужчины, скрывающиеся под подозрительно немужскими именами (Жозефина, Матрена, Нация), женщины — под еще более подозрительными (Эмбрион, Дяденька, Зверь, Абсолют, Велосипед); все они морочат голову полиции, родственникам, соседям — и выдают себя за тех, кем не являются — болгар, глухих, психопатов.
Такого Ленина — пронизанного тайными тревогами, очень зависимого от неконтролируемой им ситуации, травмированного, почти гротескного, немного романтичного авантюриста — мы обнаруживаем на протяжении его карьеры нечасто — потому что «обычно» он был скорее прагматичным, склонным к макиавеллическим практикам склочником, которому сложно симпатизировать; иногда, однако, он вдруг ставил все на одну карту — и, хочешь не хочешь, начинаешь болеть за него: так было осенью 17-го, когда он практически в одиночку уговорил партию взять власть, не дожидаясь Учредительного собрания, — и так было в 1900-м, с «Искрой».