Моцарт оттепели
О том, что герой этой книги гений, я впервые услышал в 1963 году от моего друга Вилия Петровича Горемыкина. Это был известный кинооператор отдела «Хроника» творческого объединения «Экран» Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию. Слов на ветер он не бросал и краснобайством не отличался. К сожалению, в книге «Шпаликов» Горемыкин появляется единожды и говорится о нем вскользь в связи с песней «За семью заборами». Запеть в те времена, как пишет Анатолий Кулагин, означало обнаружить лазейку для внедрения критической мысли в общественное сознание, найти возможность довести ее до ума порядочных людей «в обход цензуры и печатного станка».
Кстати, уточню факты, изложенные в книге. Шпаликов сочинил эту песню в электричке по пути в подмосковную Жуковку, куда он ехал на день рождения Горемыкина-младшего вместе с первой женой, сценаристом Натальей Рязанцевой, и с небольшой компанией общих с ними друзей. В Жуковке находилась дача Горемыкина-старшего — Петра Николаевича Горемыкина, одного из руководителей оборонной промышленности СССР, в сталинские, тогда еще недавние, времена успевшего побывать в робе заключенного. Последние две строфы песни были дописаны позднее Александром Галичем.
Вот часть стихотворения, сочиненная молодым поэтом, выученная всей компанией и хором спетая имениннику и его отцу: «Мы поехали за город./ А за городом дожди,/ А за городом заборы,/ За заборами вожди./ Там трава несмятая,/ Дышится легко,/ Там конфеты мятные,/ „Птичье молоко“./ За семью заборами,/ За семью запорами,/ Там конфеты мятные,/ „Птичье молоко“./Там и фауна, и флора,/ Там и елки, и грачи,/ Там глядят из-за забора/ На прохожих стукачи./ Ходят вдоль и около,/ Кверху воротник…/ А сталинские соколы/ Кушают шашлык!». А вот строки, дописанные Александром Галичем: «А ночами, а ночами/ Для ответственных людей,/ Для высокого начальства/ Крутят фильмы <…> И, сопя, уставится/ На экран мурло:/ Очень ему нравится/ Мэрилин Монро».
Уже яснее ясного, в этом шутливом стихотворении выражено отношение Шпаликова к миру, в котором, по словам его друга Галича, «Понимая, что нет в оправданиях смысла,/ Что бесчестье кромешно и выхода нет,/ Наши предки писали предсмертные письма,/ А потом, помолившись: „Во веки и присно…“,/ Запирались на ключ — и к виску пистолет!..» Спустя 13 лет после дружеского застолья в Жуковке 37-летний Геннадий Шпаликов поступит так же, как герой этого стихотворения. С одной оговоркой. Никакого письма он не оставит, а вместо пистолета воспользуется своим шарфом.
Компания близких друзей Шпаликова, как известно, состояла из Александра Княжинского, Андрея Тарковского и Андрея Кончаловского. Об этих людях Кулагин пишет обстоятельно и с пониманием их значения в творческой судьбе своего героя. А вот о другой компании, душой которой были Вилий Горемыкин (при обращении к нему без упоминания отчества его называли Вили или Виль) и Александр Ширвиндт, в книге почти ни слова. И напрасно. Ведь существовать в дружеской атмосфере свободомыслия и благожелательности означало для Геннадия Шпаликова дышать полной грудью и не впадать в депрессию.
Горемыкин-младший относился к однокашникам Шпаликова по ВГИКу, хотя и учился на курс его старше, и вызывал уважение своим бесстрашием и верностью друзьям, готовностью при любых ситуациях и обстоятельствах прийти им на помощь. Виль работал в горячих точках: в Чили, во Вьетнаме и почти три года на корпункте в Афганистане. Трудно было по его отношению к людям и вообще к жизни предположить, что он выходец из номенклатурной семьи и приближен к первым лицам Советского государства. На протяжении многих лет он сопровождал в зарубежные страны с кинокамерой в руках генеральных секретарей ЦК КПСС — от Хрущева до Горбачева, снимал их официальные визиты. Он и умер 6 июля 1989 года на летном поле в Страсбурге во время проводов Горбачева на родину.
Тут пришло время вспомнить о важном условии, облегчавшим жизнь стремящихся не врать людей искусства. Речь идет, разумеется, о тех мастерах культуры, кто творил в вегетарианскую эпоху Леонида Брежнева. Охранную грамоту ленинского времени тогда заменяли личные симпатии к ним представителей высшей власти или же их детей. Для Шпаликова одним из таких заступников долгое время был Горемыкин-младший. Он часто «разруливал ситуацию», иногда возникающую у его товарищей по искусству, смотрящих не туда, куда предлагала партия.
В книге о Шпаликове психология поколения времени хрущевской оттепели восстановлена с точностью необыкновенной. И это несмотря на то, что Кулагина к сверстникам своего героя не причислишь, в 1963 году ему было всего-то пять лет. Он и бесстрастный хроникер происходящих в жизни Геннадия Шпаликова событий, и в какой-то степени его альтер эго. На наше счастье, писатель превозмог ученого. Кулагин находится не над схваткой, а в самой гуще битвы добра со злом.
В период короткой передышки и некоторого отхода от настырного и воинственного официоза, пропитанного ложью и лицемерием, порядочные и талантливые люди инстинктивно притягивались друг к другу. Так возникло сотрудничество совсем молодого, оканчивавшего ВГИК Геннадия Шпаликова с уже известным режиссером Марленом Хуциевым. Результатом стал сценарий двухсерийного фильма, у которого оказалась трудная судьба, — «Застава Ильича», опубликованный под названием «Мне двадцать лет» в июльском номере журнала «Искусство кино» за 1961 год. Картина находилась под запретом долгое время.
Многим было ясно, что буквально все, что сочиняет в прозе Шпаликов, как нельзя лучше подходит для кинематографического воплощения. По существу, это был тот же неореализм, известный нам по итальянскому кино, только с нашей российской спецификой, в котором соединялись чувства романтические и вполне земные. Еще Анатолий Кулагин обращает внимание на импрессионистическую манеру повествования, которой виртуозно владел Шпаликов, и свободу самовыражения его героев, что дало основание режиссеру Александру Митте назвать его «Моцартом оттепели».
В творческой среде разговоры о Шпаликове велись не на пустом месте. Тогда же в прокате появился фильм Георгия Данелии «Я шагаю по Москве». Фильм этот имел успех. Особенно запомнился молодой Никита Михалков, а также песня «А я иду, шагаю по Москве…». Он соответствовал представлению молодежи, что жизнь прекрасна и стоит того, чтобы задержаться в ней как можно подольше. Словно наперекор этому общему мнению Геннадий Шпаликов и Леонид Губанов предвидели свою раннюю смерть в 37 лет — это был, как они полагали, отмеренный свыше срок жизни творцов от бога.
Кулагин изучил и описал в книге о Шпаликове психологию поколения, «не затронутого родимыми пятнами мрачной сталинской эпохи». Ведь не все талантливые молодые люди, принадлежащие ему, превратились, как замечает писатель, в «дворников и сторожей», «предпочитая судьбу маргинала участию в официальной лжи». Оставалось немало и тех, кто не ушел от схватки и вел с реальностью той эпохи изматывающую позиционную войну.
Самонадеянность и нахальство сопровождало наше возвращение в мир естественных чувств и к жизни без вранья. Любая ложь вызывала отторжение. Кулагин приводит в книге реакцию Шпаликова на фильм режиссера Чеботарева «Крах» по роману Ардаматского «Возмездие». Его сюжет составляет история разгрома чекистами антибольшевистской организации Бориса Савинкова. Просмотр состоялся в Московском доме кино в 1969 году. Я был на премьере и помню, как Шпаликов неожиданно для всех со сцены чуть ли не обматерил создателей фильма за их бездарный и подлый поклеп на Савинкова.
Геннадий Шпаликов — поэт, писатель, режиссер — был из тех немногих людей культуры, кто не перетолковывал понятия о нравственности и добре в соответствии с последними решениями партии и правительства. Если он и отличался от многих людей, то огромным природным талантом, жаждой жить по правде и абсолютным неприятием фальши и пустословия. Именно об этом книга Анатолия Кулагина.