Находки в «Хижине Лесника»
В серии «ЖЗЛ» вышла книга об академике Курчатове
«Делайте в своей работе, жизни только самое главное. Иначе второстепенное, хотя и нужное, легко заполнит всю вашу жизнь, возьмет все силы, и до главного не дойдете» — эти слова академика Курчатова, взятые эпиграфом для новой книги о нем, с полным основанием можно отнести и к автору. Доктор исторических наук Раиса Васильевна Кузнецова более сорока лет служит главному делу своей жизни в Доме-музее
В этом двухэтажном домике — «Хижине Лесника», как называл его сам Игорь Василевич — мы и встретились, чтобы поговорить о новой книге, вышедшей в серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия».
Академика Курчатова и все, чем он занимался, тщательно оберегали от посторонних глаз. И при жизни, и после. А теперь книг о нем и публикаций читать не перечитать. Что вас подвигло, Раиса Васильевна?
Раиса Кузнецова: Когда только начинала, у меня не было мысли писать о нем книги. Абсолютно. Просто собирали, анализировали, накапливали материалы и предметы, которые характеризовали его научную деятельность и его окружение. Постепенно я врастала в жизнь его семьи, старалась проследить, куда тянутся корни — к дедам и прадедам. Одновременно знакомилась с людьми: и родственниками, и окружением Игоря Васильевича — «курчатовцами», как называют тех, кто с ним работал.
С годами стало приходить понимание, что я должна поделиться с людьми тем, что узнавала сама. В музее, когда проводим экскурсии, мы о многом рассказываем — и школьникам, и взрослым посетителям, которые далеко не всегда связаны с чем-то атомным. Но устный рассказ это одно, а переложить жизнь известного человека на бумагу — совсем другое.
Выходит, все сорок лет и шли к этому?
Раиса Кузнецова: Можно и так сказать. В 1988 году издали первую книгу, где я была составителем. Это воспоминания того поколения курчатовцев, которые непосредственно с Игорем Васильевичем работали, плечом к плечу. Мы записывали их на магнитофон, как только появилась возможность о чем-то открыто рассказать. Ответственным редактором того сборника был академик Анатолий Петрович Александров. А в редакторской группе — Игорь Николаевич Головин, профессор, доктор наук, который был у Курчатова первым заместителем, и Николай Александрович Власов — он работал в циклотронной лаборатории Института атомной энергии и выезжал на многие испытания ядерного и термоядерного оружия. С 1956-го по 1987-й он к тому же был заместителем главного редактора журнала «Атомная энергия», созданного по инициативе Курчатова. Мы удачно с ними объединились и быстро, к 85-летию со дня рождения Игоря Васильевича, выпустили ту книгу.
А затем появилась вторая — «Курчатов в жизни». Это большая книга по материалам личного архива, который я собирала многие годы. Помню, как тогда еще говорили: какой «личный архив»? Он же засекреченный, секретный…
И впрямь: академик секретный, значит и архив такой же. Весь описан и по секретной описи сдан.
Раиса Кузнецова: А я тогда говорила и сейчас скажу: не может человек, даже самый секретный, не оставить следов в том месте, где он жил, где бывал сам или находились его близкие. И как романтик верила: обязательно что-то найду. Я поехала на родину Игоря Васильевича, походила по его следам на Урале. Побывала в лесничестве, где они жили, встречалась с ветеранами. Еще были люди, которые знали эти семьи — кое-что важное привезла оттуда. Тогда же познакомилась и подружилась с родственниками его и его жены. В итоге собрался архив, в котором многое соединилось.
В 1982 году, когда описывала все, что находилось в доме-музее, нашлись чемодан, сундук старый, заполненный бумагами, какие-то стопки писем в столах. А еще коробочка, перевязанная яркой лентой, с пометкой: «Письма мои и Игоря». Это Марина Дмитриевна оставила наследство — и свои письма, и письма, которые Игорь Курчатов получал в 1921—1924 годах от Веры Тагеевой, с которой познакомился во время учебы в Симферополе и стал переписываться…
Он назвал ее Капеллой, она в ответ — Орионом. В стране гражданская война, разруха, а влюбленные романтики не переставали мечтать?
Раиса Кузнецова: Это правда. Сохранились и попали в книгу только письма, которые получал Орион. Курчатов их сберег. А те, что он писал Капелле, видимо, утрачены. Но даже из ответных писем Веры Тагеевой проступает талантливый и целеустремленный человек с распахнутой чистой душой и щедрым сердцем. Таким он был до конца жизни. Думал о деле и тех, кто рядом. Себя не берег, перенес два инсульта и умер в 57 лет. Но сколько сделать сумел!
После книги «Курчатов в жизни», которая издана Мосгорархивом к 100-летию со дня рождения Игоря Васильевича, я еще две монографии выпустила. Одна называется «Первый среди равных», а вторая — «И не было большего долга». В каком-то смысле эти две небольшие книжечки и легли в основу книги «Курчатов», которая вышла в серии «ЖЗЛ».
Когда договаривались об этой встрече, вы сказали, что «такого человека как Курчатов много не бывает»…
Раиса Кузнецова: А разве не так?! Он единственный в своем роде. И не только в масштабах нашей страны. Если взять мировой срез, таких фигур всего несколько десятков, может быть, сотня. И книги о Курчатове, которые уже выходили, мне хорошо известны. К слову сказать, в серии «ЖЗЛ» была только работа Петра Асташенкова, и это, заметьте, 1967 год. Книги Головина и других авторов выходили в других издательствах. И свою миссию — познакомить в пределах возможного с тем, что было тогда разрешено — они выполнили. Но это было уже давно. И мир, и наша страна с тех пор стали другими.
Вы говорите только о режимных ограничениях, что существовали вокруг всего атомного, а теперь во многом сняты?
Раиса Кузнецова: Не только. Я собирала все, что касается Игоря Васильевича. И в семьях близких ему людей, и среди учеников, коллег, у которых что-то могло остаться — какие-то записки, письма. Многое сохранилось в семье брата. Уже после смерти Бориса Васильевича Курчатова я дружила с его женой Людмилой Никифоровной. Она передала значительный семейный архив. В нем я нашла много писем матери Курчатова из блокадного Ленинграда.
Там же, в Ленинграде, умер отец Игоря и Бориса?
Раиса Кузнецова: Да. Тяжело заболевший летом 41-го Василий Алексеевич Курчатов не смог эвакуироваться в Казань вместе с другими членами семьи. Рядом с мужем осталась и Мария Васильевна. А когда его не стало, голодала в холодном одиночестве. В февраля 42-го ее все-таки вывезли, но дороги к своим она не вынесла. В бессознательном состоянии была снята с поезда в Вологде и помещена в госпиталь. Там же 12 апреля умерла…
Все это я уже знала, когда разбирала, можно сказать — расшифровывала и перепечатывала ее письма из блокадного Ленинграда — почти невидимые, написанные ослабевшей рукой. Я разбирала строчку за строчкой и пыталась представить, как Мария Васильевна пододвигала коптилку и слюнявила химический карандашик, чтобы хоть небольшую весточку подать детям…
Когда смотрела на письма матери, просто даже на ее почерк, я как-то по-особому начинала понимать, что происходило в те месяцы в Ленинграде. Словно была вместе с ними…
Нечто похожее и с романтической перепиской двух молодых людей — Веры и Игоря, когда они были студентами. Письма, как я уже сказала, сохранились у Марины Дмитриевны — жены Игоря Васильевича. Я их изучала, раскладывала по датам — получалось несколько стопочек, и в каждой — своя история. А все вместе — из биографии одного вполне конкретного человека.
Его как только ни называют: и символом эпохи, и богатырем в науке, причем везучим и благополучным — сделал одно, второе, третье. За что ему в качестве награды — звание академика и три подряд геройские звезды…
Раиса Кузнецова: Да, Курчатов — первый в СССР трижды Герой Социалистического Труда. Но как это было непросто и что стояло за таким признанием, понимаешь порой с неожиданной стороны. Когда строили на Урале первый реактор для наработки плутония, Игорь Васильевич там подолгу бывал в командировках. И в буквальном смысле залезал во все детали — самолично проверял и трубопроводы, и качество сварки. Когда ненадолго возвращался в Москву, Марина Дмитриевна с ужасом обнаруживала, во что превратилось его только что купленное пальто. А еще раньше, во время войны, занимался в Севастополе размагничиванием кораблей и тем самым защищал их от вражеских мин. Готов был сутками не спать, чтобы успеть как можно больше…
Таких историй, фактов набиралось все больше и больше. И в какой-то момент будто кончиками пальцев я ощутила: эта жизнь недосказана, недописана. Ее нужно обнажить там, где можно. А когда открыли архив президента, когда из Государственного архива РФ стали публиковать рассекреченные документы, я пришла к убеждению: атомный проект — главное в жизни академика Курчатова. Эту работу он считал своим святым долгом, служением Отечеству.
Документальные тома «Атомный проект СССР» под редакцией Льва Дмитриевича Рябева — это, на мой взгляд, совершенно потрясающий исторический труд. Он дает правдивое, глубокое и документальное представление о том, что было совершено в 40−50-е годы в нашей стране, только поднимавшейся из руин войны, общими усилиями руководителей государства и промышленности, ученых, инженеров, технологов, рабочих, военных, включая, конечно, и труд огромного числа заключенных ГУЛАГа. Там есть и про то, как люди вручную, кирками разбивали промерзшую землю, чтобы подготовить котлован для первого промышленного реактора. Чтобы в конечном счете создать могучую державу и ядерный щит для нее и для нас.
При первом знакомстве с вашей книгой обратил внимание, что примечания в ней занимают 34 страницы. А общее число ссылок на источники — 822, если я не ошибся в подсчетах. В этом еще одна особенность, которая вызывает огромное уважение на фоне иных псевдодокументальных творений, где авторы исторических сенсаций не утруждают себя доказательствами…
Раиса Кузнецова: Вы говорите — 800, а я внутри себя улыбаюсь. Если б вы знали, сколько всего найдено, прочитано, собрано — в частных записках, в блокнотах, в архивных документах, в журналах и книгах — за те 40 лет, на протяжение которых я занимаюсь наследием Курчатова. Ведь я историк-архивист по образованию…
И даже защитили докторскую диссертацию. А в ядерной физике кто помогал разбираться? Ведь она на каждом шагу в тех документах, с которыми вы работали…
Раиса Кузнецова: Когда мне нужно было понять, какой-то физический процесс или химический, я шла, например, в лабораторию к физикам и химикам, которые работали с Борисом Васильевичем Курчатовым, и просила: ребята, объясните мне, пожалуйста, что такое королек плутония? Они в ответ: вот вам иголка, вот — микроскоп. Кладете иголочку под микроскоп, смотрите в окуляр. Увидели ушко — поделите пополам. Примерно так он и выглядел…
Устройство ядерного реактора при желании постичь не трудно. Тем более, что на территории института работает первый экспериментальный реактор Курчатова, который он запустил «в шесть часов вечера после войны» — 25 декабря 1946 года. Так что скоро будем отмечать 70-летие пуска Ф-1, на нем впервые в Евразии осуществлена цепная ядерная реакция.
Глубоко в технические вопросы я, конечно, не погружалась и читателей стараюсь не погружать. Но в главных вещах стремилась дойти до сути. Насколько это получилось, судить не мне.
Выход книги по обыкновению сопровождают презентацией. Вы что-то планируете?
Раиса Кузнецова: Пусть люди сначала ее купят, познакомятся, а дальше видно будет.
Но тогда это будет не презентация, а встреча с читателями…
Раиса Кузнецова: Вот и хорошо. А рекламировать свою работу я не хочу. Да и Курчатов не нуждается в рекламе. Люди, которые имеют сердце и душу, любят страну, в которой живут и сохраняют уважение к ее истории, найдут и прочитают эту книгу. Потому что таких людей, как Игорь Васильевич, надо помнить и высоко чтить.
Я работаю в Доме-музея Курчатова и люблю то, чем занимаюсь. По этому поводу у нас случился однажды утром диалог со священником из нашего храма. Встретились с ним на тротуаре, перед светофором. Узнали друг друга. «Здравствуйте, — раскланивается батюшка. — Куда спешите?» — «На службу». А он в ответ как будто даже с удивлением: «Это вы-то на службу? Это я на службу…».
А ведь Игорь Васильевич тоже служил. Но не в одном отдельно взятом храме, а всей своей Родине. И каждый из нас служит. Семьи, откуда я родом и куда вышла замуж, наполовину военные, и мне это с детства знакомо: «пошел на службу», «поехали на службу». Если задуматься всерьез, служение — это великое слово. Лично я служу памяти Игоря Васильевича Курчатова, памяти подобных ему и близких мне людей его поколения. А это, поверьте, открывает и творческий простор, и новые горизонты. Но я далеко не заглядываю. Мне бы Игоря Васильевича не подвести. И себе не изменить, говоря об этом человеке.