Наталья Михайлова: «Барков не сводится к дурной славе»
Книга «Иван Барков. Пылкого Пегаса наездник удалой» предваряется цитатой из комедии Бомарше. Фигаро отвечает Графу на упрек в дурной славе — «а что если я лучше своей репутации?».
Доктор филологических наук, профессор, главный научный сотрудник Государственного музея
культура: Большинство читателей знают Вашего героя, как автора непечатных вирш. Как решились взяться за эту фигуру?
Михайлова: Четыре года раздумывала над предложением издательства, но потом согласилась. Мой интерес заключался в том, чтобы разрушить закрепившуюся за Барковым репутацию сочинителя-порнографа. Интересный поэт с трагической судьбой, умер в 36 лет. Ученик Ломоносова, человек обширных познаний, латинист, переводчик Горация и Федра, он знакомил русскую публику с античной поэзией, издавал сатиры Кантемира. Переводы снабжал биографическими очерками и примечаниями — каждый образец краткой и точной прозы. Баркову отдавали должное Пушкин, Новиков, Карамзин. Вот и нам, как мне кажется, следует отдать должное. Помните, как у Есенина: «Прокатилась дурная слава, что похабник я и скандалист». Но Барков интересен не только непристойными стихами.
культура: В книге Вы приводите эпизод, как Пушкин, беседуя с Павлушей Вяземским, сыном князя Петра Андреевича, сказал: «Вы не знаете стихов Баркова и собираетесь вступить в Университет? Это курьезно».
Михайлова: Так и есть, но в этом разговоре Пушкин шутил. Рекомендация юному другу непременно прочитать стихи Баркова, коль скоро он собирается стать студентом, сродни наставлениям гусарского офицера Зурина, советующего Петруше Гриневу привыкать к службе, а именно пить пунш и играть на бильярде. Кроме того, Пушкин ценил поэтический дар Баркова. «Пылкого Пегаса наездник удалой» — это слова Пушкина-лицеиста. О Баркове писали прозаики, драматурги, публицисты XX века. Андрей Битов написал культурологическое эссе «Барак и барокко» (Барков и мы). Леонид Зорин в пьесе «Царская охота», которая долгое время не сходила со сцены, была экранизирована, сочувственно отозвался о нем с помощью своего персонажа — пиита Кустова: «Ах, Боже святый, что за кудесник, таких уж нет. Все помнят одни срамные вирши, а знали б его, как знал его я! Как мыслил, судил, как верен был дружбе, а как любил безоглядно! Высокий был, ваше сиятельство, дух». Андрей Вознесенский в интервью газете «Московский комсомолец» объяснял: «Баркова у нас считают порнографом. Но в сравнении с тем, что происходит сейчас, это идиллическая, целомудренная порнография».
культура: Биографические сведения сложно было достать?
Михайлова: Их действительно очень немного. Под сомнение ставится даже отчество — то ли он Иван Семенович, то ли Иван Степанович. Сын священника, он учился в семинарии при Александро-Невском монастыре, собирался пойти по стопам отца, но судьба распорядилась иначе. В Петербурге при Академии наук был основан Университет, и профессор Ломоносов лично отбирал самых способных студентов среди семинаристов. Сохранилось заключение Ломоносова: «Я усмотрел, что он имеет острое понятие и латинский язык столько знает, что профессорские лекции разуметь может. Уповаю, что он в науках от других отметить себя может». Это была путевка в жизнь. Надо сказать, уже в студенческие годы Иван Семенович отличался буйным нравом, не раз был замечен в непорядках. За это его регулярно наказывали, даже хотели разжаловать в матросы. В Российском государственном архиве древних актов нашла любопытный документ о том, как Баркова забрали в Тайную канцелярию. Он спьяну шумел в студенческом общежитии, в шутку выкрикнул «Слово и дело». А это было очень серьезно — таким образом в те времена человек давал понять, что знает о заговоре против государя.
культура: В молодые годы кумиром Александра Сергеевича был Байрон и его Чайльд-Гарольд— отсюда дендизм как вызов обществу, провокационность, даже некоторое хулиганство. Это ведь удел аристократов, или представители более скромных сословий позволяли себе нечто подобное?
Михайлова: Большая разница, как мне кажется, когда маску денди надевают на себя аристократы и когда дерутся, шумят, отпускают шокирующие шутки такие люди, как Барков. Это не поза, не способ заявить о себе, а некоторый способ самозащиты.
культура: Срамная поэзия была частью провокационного имиджа?
Михайлова: На этот счет есть разные точки зрения. Считают, что, обращаясь к такого рода сочинениям, Барков расшатывал каноны классицизма, пародировал жанры — например, оду. Они обычно посвящались героям, полководцам, царям, а он обращался в своих произведениях к срамным местам.
Впрочем, связывать срамную поэзию только с Барковым — неправильно. Это давняя традиция, и не он ее придумал. Тут можно вспомнить и «Русские заветные сказки» Афанасьева, и лубки, и «Тысяча и одну ночь», и произведения античных авторов. Многое из его срамной поэзии, например стихи «В честь Вакха и Афродиты», не что иное, как перевод с французского. Французская фривольная поэзия изъяснялась эвфемизмами, а русский язык в его времена не был еще так обработан, поэтому многие вещи называли своими именами.
культура: Баркову многое и приписывалось?
Михайлова: Очень. «Лука Мудищев», это уже доказано учеными, вообще не его авторства, это более позднее сочинение. Пушкину тоже приписывали — и фривольные стихи, и вольнолюбивые, и афоризмы. Взять хотя бы строчку: «Ученых много, умных мало, знакомых тьма, а друга нет». Все думали, это Пушкин, а это Борис Федоров.
культура: Вы пишете о влиянии Баркова на Пушкина.
Михайлова: Оно же, несомненно, прослеживается. Например, рифма «вежды-одежды» встречается у Пушкина в стихотворении, посвященном свободе творчества «Поэт идет, открыты вежды», и у Баркова в оде «Кулашному бойцу». Можно сказать, случайное совпадение, культурная память, но если посмотреть по-другому… Может быть, в подтексте пушкинского произведения присутствует Барков, для которого тоже была крайне важна свобода творчества? Вообще, влияние Баркова встречается и в стихах Державина, и в поэме Майкова «Елисей, или Раздраженный Вакх», и в поэме Василия Львовича Пушкина «Опасный сосед».
культура: Анекдоты про Баркова тоже выдуманы?
Михайлова: Не все. Некоторые истории была записаны современниками. Пришел Барков к Сумарокову, который был очень амбициозным, считал себя первым поэтом России, выше Ломоносова, и попросил выпить. Ты, говорит, первый поэт, Ломоносов — второй, а я, Барков, третий. Сумароков очень обрадовался и налил водки. Тот выпил, а прощаясь, все-таки сказал правду. Еще одна забавная легенда приписывает Баркову авторство надписи на памятнике Петру I — «Петру Первому — Екатерина Вторая». Этого быть не могло, монумент установили после смерти литератора. Но Барков пользовался народной симпатией, а по такой логике — где быть любимому поэту, как не рядом с троном, — как ему не советовать царям?