Неистовый экспериментатор

Книга британской исследовательницы Хилари Сперлинг «Матисс», вышедшая недавно в молодогвардейской серии ЖЗЛ, стала интеллектуальным бестселлером на родине автора.

Сначала была почти пятнадцатилетняя работа над капитальной биографией французского классика модернистской живописи Анри Матисса, которого, по его словам, «всю жизнь тяготило бремя собственной оригинальности». Его младший современник Луи Арагон определил яснее и поэтичнее прочих: «Он поставил перед всеми будущими художниками задачу изобретать, непрерывно обновлять живопись, и именно это требование сделало зарю нашего века эрой новой живописи».

Затем из огромной двухтомной работы «Неизвестный Матисс» и «Матисс. Мастер», ориентированной на интеллектуальную публику,  выкроили биографию, доступную более широкому кругу читателей, в русский перевод которой допустили немалое число ссылок – весомая часть этих примечаний раскрывает мысли художника и людей, его окружавших.  

Матисс пришел в живопись на исходе века XIX, его талант расцвел в начале XX века. В России Матисс стал известен благодаря двум русским коллекционерам, скупавшим работы француза десятками. Это были Сергей Щукин и Иван Морозов, возмущавшие до крайности своими приобретениями московский патриархальный художественный мир, для которого передвижники уже были революционерами в живописи.      

После октябрьской революции покупки в Париже как отрезало, в 1948 году дошло до того, что полученные от собственников полотна разделили между Государственным музеем изобразительных искусств им. Пушкина и Эрмитажем. После чего упрятали в запасники. Когда очень выборочно туда водили иностранцев, те, конечно, недоумевали: «На Западе бум популярности, здесь своим соотечественникам не дают увидеть».

…Помню хорошо, как в нашу сельскую школу в шестидесятые годы начали возить репродукции самых разных художников десятками, развешивали под потолком, чтобы не утащили и не повредили. Однажды там появились импрессионисты и среди них знаменитые матиссовские красные рыбки в банке-аквариуме – непривычное искусство, которое никто нам из учителей не объяснял, но которое почему-то магнетически притягивало: мы, несколько пацанов,  приходили в школьный коридор в свободные послеобеденные часы, чтобы спокойно и подробно рассмотреть «картинки».

Много позже были посещения пушкинского музея, где неслись на синем фоне в безумной пляске красные танцоры рядом с несколькими другими работами неистового француза.

А западному зрителю тоже из «нашего» запаса ничего не показывали:  вплоть до 90-х годов ни одна из картин не выпускалась на международные вернисажи Матисса. Потому-то его творчество и нельзя было оценить в полном объеме, да и сегодня из-за материальных претензий родственников владельцев дореволюционных коллекций у нас побаиваются вывозить многих гениальных живописцев, среди которых и Матисс.

Анри Матисс – родоначальник живописной школы, названной одним из журналистов-критиков «дикими зверями», «fouves», отсюда «фовизм» в переиначенном с французского на русский. Современникам казалось, что с момента «фовисткого взрыва» картины Матисса сеяли смуту и хаос. Достаточно вчитаться в отчеты о выставках тех лет: скандалы и хохот.

А Матисс тем временем сочетает разрушительность новейшего искусства с ясностью и уравновешенностью французской традиционной живописи. Не следует упускать, что рядом творил Пикассо, существование которого заставляло работать на пределе возможностей, но Матисс шел своим путем, испанец из Парижа – своим.

Современный французскому живописцу российский критик после просмотра щукинского собрания заявил: «Это не вещи – а соки вещей». Матисс экспериментировал с изображением, но, пожалуй, его главное достижение в экспериментах с цветом, на его картинах цвет превратился в динамит. Художник объяснял: «…Я хотел только одного: чтобы мой цвет пел, не считаясь ни с какими правилами и запретами». Его цвет «пел», «кричал», «взрывался». Не случайно другой известный художник Франции Дерен воскликнул однажды, рядом с матиссовскими картинами: «Свет испускает повсюду мощный вопль победы». Этот вопль был настолько сильным, что Матисс боялся – сверкающие краски когда-нибудь ослепят его.

Собственное воображение художника имело невероятную мощь: он – единственный, кто смог противостоять в юности заезжему гипнотизеру на массовом сеансе. Учился у Гойи, копировал Шардена, пропадал в Лувре. Пытался с самого начала работы с кистью открыть тайну накладывания мазков как пламени. Цвет ради цвета! Этим девизом, пожалуй, можно объять всё творчество Матисса. «Любовь к краскам ради них самих», – его признание.

В учителях у него и Тёрнер, и Ван Гог, и, безусловно, Сезанн, картину которого он купил в самом начале своего творческого пути, разглядывая её в течение сорока лет, пытаясь постичь тайну живописного мастерства гения, подарил страшно вздорожавшее полотно музею.

Его называли «городским сумасшедшим», дурнем Матиссом, впрочем, как его только не оскорбляли, над ним издевались все, кому не лень, Аполлинер припечатал его как «дичайшего из «диких». Критики называли его работы бессмысленными, бесстыдными, инфантильными, уродливыми, болезненными, опасными для здоровья, бредом сумасшедшего. Живописец довольно долго был непонятен, как и многие из гениев, опережающие развитие искусства. Князь Щербатов фиксировал, что московские любители живописи реагировали на картины Матисса из щукинского собрания «словно эскимосы на граммофон».                    

А соперник Пикассо всю жизнь внимательно наблюдал «взглядом хищника». Пикассо и Матисс – два главных художника, оказавшие самое кардинальное влияние на развитие нового искусства. Скажем честно, Пикассо – более известен, его считают «первым», в этом, вероятно, сказались оценки интеллигенции, которая в основной массе ориентирована на распад, разрушение догм и устоев. Пикассо буквально производил хаос и уничтожение. У Матисса же в основе живописи – кричащей, взрывающейся, ослепляющей – лежало спокойствие и стабильность, хотя, далеко не все могли их ощутить, глядя на его работы. Пикассо вынужден был в итоге признать: «Матисс настоящий волшебник… То, как он работает цветом, похоже на чудо».

Живописец стремился к гармонии, современники видели разруху. В мире его воображения реальность обретала новые формы и смыслы, публика должна была дорасти до этого.

Немалым достоинством книги является то, что её автор была допущена к архивам потомков мастера, куда до этого никого кроме своих не пускали. Вдумчивый читатель легко прочтет между строк, что и в личной жизни художника было много горечи, и развод с верной женой случился не сам собой – жили как кошка с собакой десятилетиями. Да и с дочерью не все было просто. Сперлинг не педалирует тему, но всё ясно и без дополнительных разъяснений и авторских оценок.

Последние двадцать лет рядом с Матиссом была русская эмигрантка Лидия Делекторская, которая до Гражданской войны в России проживала в Томске. Это она подарила Эрмитажу и Пушкинскому музею изобразительных искусств все свои картины, полученные в подарок от художника, среди которых «самая выразительная с точки зрения колористического решения из всего им сделанного», над ней он долго размышлял, стремясь освободиться от всего лишнего, ­– «Натюрморт с раковиной». Принесла в дар и свои портреты, а также приобретенные у Матисса и подаренные им рисунки. И это наше счастье, в противном случае в стране бы не было работ художника послеоктябрьского периода, почти всё – в Америке.   

С выходом автобиографической работы Хилари Сперлинг о великом художники Матиссе серия ЖЗЛ закрыла ещё одну «живописную» лакуну. Издана книга, которую с удовольствием прочтут все, кто любит живопись.