Николай Коняев «Рубцов жил, как библейский пророк»

Прозаик, публицист, председатель Православного общества писателей Санкт-Петербурга обращается к жизни и творчеству Николая Рубцова не впервые: его книга о лирике и «провидце» вышла в начале нулевых. В преддверии 80-летия со дня рождения поэта (в январе 2016 года) Коняев переиздал его биографию — на сегодня это самое обстоятельное исследование.

культура: Писать о Рубцове, наверное, непросто. Много тайн, белых пятен в биографии.
Коняев: В какой-то момент тоже был этим озадачен. Странно: короткая жизнь поэта пришлась на канцелярский век, период, когда каждое движение человека сопровождалось какой-нибудь справкой, а он «выпадает» на месяцы, а то и годы, будто исчезает куда-то. Но, кажется, мне удалось найти объяснение. Система, требующая прописок, выписок, записей в трудовой книжке, была рассчитана на среднестатистического человека, привязанного к дому, семье, производству. А Николай Михайлович не укладывался в общепринятые рамки, жил, как библейский пророк. С ним вообще все время случались удивительные истории. Вот, например, после семилетки в детдоме его отправляют в Ригу, поступать в мореходное училище. Приехал, выяснилось — по возрасту не подходит. Надо возвращаться. А денег-то дали только на билет в один конец. Что делать в большом незнакомом городе ребенку из села? Но он как-то выпутывается. Никаких биографических фактов, только гениальное стихотворение. «Я в фуфаечке грязной / Шел по насыпи мола / Вдруг откуда-то страстно / Стала звать радиола». Дальше про фиалки, мальчишескую мечту о море, нетрезвых морячков, которые хохотнули и назвали младенцем, автобус и попытку продать на толкучке фуфайку. Каждому слышится что-то свое в простенькой мелодии, и поэтому диссонансом в нее врывается крик, требующий уже не сопереживания, а сострадания: «Кроме моря и неба, / Кроме мокрого мола, / Надо хлеба мне, хлеба! / Замолчи, радиола».

культура: Загадки тут неудивительны. Многие говорят о мистицизме Рубцова, его провидческом даре и даже способности предчувствовать собственную судьбу. 
Коняев: В его стихах ощущается приближение потусторонних сил. И хотя поэту ставят в вину неточности, алогизмы, все его «расхлябанные следы», «пустынные стога» и «распутья вещие» не имеют отношения к небрежности. Это поиск подлинного, соответствующего стиховой ситуации смысла, освобождение живой души слова из грамматико-лексических оков. Даже «дуновение ветра» или «шум осеннего дождя» не осознаются как штампы — в такой они помещены контекст. Когда Николай Михайлович работал, он впадал в состояние мистического транса — недаром в его текстах так много пророчеств. Он видел будущее. Вспомним: «Я умру в крещенские морозы, я умру, когда трещат березы». Это же точное описание обстоятельств его гибели. Или другое известное стихотворение, «Посвящение другу». «Замерзают мои георгины. / И последние ночи близки. / И на комья желтеющей глины / За ограду летят лепестки...» Там есть строка «Не порвать мне мучительной связи / С долгой осенью нашей земли, / С деревцом у сырой коновязи, / С журавлями в холодной дали». Дни непогоды — это же чертеж нашей жизни, проект времени, в котором Рубцов не жил и не знал, что оно наступит.

культура: И уж совсем мистические строки: «В горнице моей светло, это от ночной звезды»...
Коняев: Если рассуждать с точки зрения житейской логики, выходит какая-то нелепица. Как может быть светло в комнате от ночной звезды? Зачем матушке идти за водой ночью? Но о чем идет речь? Это сновидение. Он засыпает и видит во сне умершую мать, она приносит воду, но это не та вода, в которой мы умываемся, стираем, моем посуду. Живая вода, вода памяти, которая все воскрешает. Ошарашивающий смысл. Поэт может общаться с живыми, с мертвыми, со всеми. Конечно, обладая таким даром, он был уязвимым для темных сил. Тем более, будучи человеком чрезвычайно духовным и просветленным, церковной защиты не имел...

культура: Вы пишете, что ему свойственно осознание собственной несчастливой избранности. Его судьба и впрямь была несчастной. 
Коняев: Он рано остался без матери — она умерла в 1942-м, когда Николаю не было и шести. Старших детей забрала к себе тетка, а он и брат попали в Красовский детский дом, затем его перевели в приют в селе Никольское Вологодской области, где и окончил семь классов школы. Отец был жив, работал в вологодском горкоме партии. Женился во второй раз. Но детей не взял — то ли не мог найти, то ли не хотел. В стихах Рубцов отца хоронил — «на войне отца убила пуля», не мог его простить. Сиротской была и вся его жизнь: в 32 года впервые дали прописку, в 34 — получил крохотную квартирку в Вологде, в которой его буквально через два года и убили. Он был довольно сложным человеком, так и не научился строить отношения с людьми, налаживать быт. Жил с повышенной юношеской требовательностью, которую каждый из нас проходит, но постепенно изживает. Рубцов не смог. Зато это мироощущение позволяло ему писать гениальные стихи. 

культура: Он погиб при странных обстоятельствах. То ли убили, то ли умер от инфаркта.
Коняев: Грановская (гражданская жена) последние десять лет все время рассказывает, что не убивала Рубцова. Вопрос, погиб ли он от асфиксии или от сердечного приступа, остается открытым. Но убивал ли Дантес Пушкина? Дантес Пушкина не убивал, тот умер от перитонита, развившегося вследствие ранения. Грановская — поэтесса, яркая, сильная, самоуверенная. Недавно мы говорили по телефону, и она сказала, что по сравнению с ней Рубцов — мальчишка. Мне странно слышать, но у нее такое представление. Конечно, они выпивали, ссорились, наверное, и он был не прав. Да и она не набросилась бы ни с того, ни с сего. Николай Михайлович сложным был человеком... Но если бы рядом оказалась другая женщина, готовая отдавать, понимающая, с каким талантом имеет дело, трагедии бы не произошло.

культура: Чувствуется, Рубцов для Вас почти как близкий родственник. Вы были знакомы? 
Коняев: Знаком, к сожалению, не был. В 70-е, когда учился в Литинституте, актеры какого-то театра попросили Вадима Кожинова написать пьесу о Рубцове, а он почему-то перепоручил мне. Сначала очень сомневался: я же ничего о нем не знал, слышал некоторые стихи. Кожинов вручил сборник воспоминаний: возьмите, вам понравится. Читал всю ночь — в выстуженной комнате общежития, там было разбито стекло. Холода и усталости не чувствовал: казалось, читаю про себя, узнаю о себе самое главное — меня захватило это ощущение... Написал пьеску: ее поиграли, потом потеряли, а четыре года спустя взялся работать над рецензией к рубцовскому сборнику. С тех пор постоянно возвращаюсь к Рубцову. 

культура: Как-то объясняете этот «инсайт» в институтском общежитии?
Коняев: Думаю, это узнавание русской судьбы. Национальный характер у Рубцова — это ведь не только мотивы родной природы и отечественной истории (стихотворения «Видение на холме», «О Московском Кремле»). Национален сам лирический герой, с его исповедальностью, мужественностью, самоиронией, удалью и нежностью, жизнелюбием и тоской, с всеохватностью приятия мира и катастрофическим ощущением внутреннего одиночества. Чувство русской судьбы воплощено у Рубцова с ошеломляющей полнотой и глубиной. Даже в 90-е годы, когда литература мало кого интересовала, тиражи Рубцова нисколько не упали. Его сборники и сейчас издают гораздо чаще, чем других поэтов. Но в продаже вы их не найдете — расходятся мгновенно. Как довольно точно сказал поэт Глеб Горбовский: «В огромном хоре советской поэзии звучали голоса яркие, неповторимые. И все же — хотелось Рубцова. Требовалось. Кислородное голодание без его стихов — надвигалось...» И оно продолжается: без его стихов чего-то не хватает в воздухе.