Оставаться на стороне защиты. (Интервью с Алексеем Варламовым).

«Русский Журнал»: «Мы живем в обществе, где артисты востребованы, а писатели нет», — сказали вы однажды. И еще, что литература сейчас «не только нарушает многие традиционные запреты, говорит о том, о чем говорить прежде не было принято, но все больше и больше всеобщему безумию уподобляется, гоняясь за читателем и превращая его в заложника занимательности». Что же, и впрямь у нашей словесности так плохи дела?

А.В.: У словесности дела складываются по-разному. Но сама по себе она независима, самодостаточна и по большому счету проживет без читательского спроса. Побегает, побегает за тиражами и успокоится. Займется прямым делом — творчеством, которое само диктует чуткому автору, что, как и о чем писать. А вот равнодушие к писателям плохо для общества, ибо люди пишущие, упорно и долго думающие над своими темами и преданные своим замыслам, люди, на время выпадающие из общего потока и способные приподняться над отравленным телевидением массовым сознанием, могут увидеть и сказать то, что не видит и о чем молчит большинство. Так что плохи дела не у словесности, а у без-словесности.

РЖ: Вы всегда оставляете «свет в конце туннеля», хотя сам «туннель» копаете глубоко. Например, как-то раз вы заявили, что мировая позитивистская мысль в кризисе, ибо исчерпаны все прогрессистские и утопические идеи, начало которым было положено эпохой Просвещения. Наш мир уже на пороге аннигиляции, а в России общечеловеческий кризис наиболее ярко выражен, потому «наш опыт бесценен». Что же это за опыт, и насколько он обнадеживает?

А.В.: Мы хлебнули в ХХ веке столько, сколько не выпало, пожалуй, на долю ни одного народа. Разве что китайского, но они смело перешагнули через сотни миллионов жертв, объявили Мао Цзедуна национальным героем, и устремились в будущее. Мы так не можем, мы обречены смотреть не только вперед, но и оглядываться назад, на тот ад, через который прошел наш народ, и наблюдать за тем, как трудно, болезненно, с какими чудовищными потерями мы из него выходим. Мы много страдали, а страдание не бывает послано просто так, в нем непременно есть смысл. К русской истории, как к никакой другой, применим не только вопрос почему, но и вопрос зачем? Найти на него ответ сложно, но если кто и способен его дать, то именно искусство, и литература, в первую очередь. И она этот ответ дает — Пушкин в «Годунове», Платонов в «Чевенгуре», Солженицын в «Архипелаге Гулаге».

РЖ: Известно, как вы, профессор МГУ, были обеспокоены новыми приемами преподавания и проверки знаний, в частности ЕГЭ. Уменьшилась ли острота проблемы за последний год?

А.В.: Острота проблемы совсем не уменьшилась. Я не понимаю, что происходит в головах людей, которые принимают решение о сокращении преподавания литературы в школе. Как им не страшно за будущее своих детей, страны — эта какое-то умопомрачение, если не прямое преступление. Что-то вроде проекта поворота северных рек. Но тогда удалось всем миром отстоять, теперь, похоже — нет. И это невосполнимая беда. Даже если через несколько лет мы одумаемся и вернемся к преподаванию литературы в должном объеме, будет обворовано целое поколение.

РЖ: А может быть, дело не в том, как преподавать литературу, а в том, что при всей пестроте современных персонажей, умный и уважающий себя человек — большая редкость?

А.В.: К школьному преподаванию литературы это не относится, оно должно быть ориентировано на классику. А современная проза? Литературой невозможно управлять, либо что-то ей предписывать. Она живое существо, которое развивается по своим законам, она сама знает, что ей нужно, и если на ее теле появляются болезненные наросты, если чего-то ей остро не достает, значит, так надо и через эти испытания ей нужно пройти. Но может быть, поэтому так возрос интерес к документальной прозе, к биографиям, что здесь встречаются подлинные герои. Есть они и в художественной прозе. У Бориса Екимова, Леонида Бородина, Андрея Волоса, Захара Прилепина, Олега Павлова, Алексея Иванова, Александра Кузнецова-Тулянина. Другое дело, что не все из этих авторов востребованы в полной мере, и произведений многих из них читатели просто не могут добраться.

РЖ: Однажды вы признавались, что вам как автору не хватает «нормального православного критика, своего рода духовника для литературы», который бы взял на себя труд читать горы современных произведений и давать им некую оценку с «христианской, миссионерской и пастырской точки зрения». Почему нет таких людей? Может быть они не востребованы обществом?

А.В.: Про духовное сословие хорошо сказал Пушкин в письме к Чаадаеву: «Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и все. Оно не принадлежит к хорошему обществу». Я уже не раз замечал, что священники по-прежнему носят бороды, а вот хорошего общества как не было, так и нет. Наша земная Церковь при всех изломах ее истории сохранилась куда лучше, чем гражданское общество. И священники, о которых вы говорите, есть, но давать оценку литературным произведениям — это не совсем их епархия. Есть те, кому интересно этим заниматься. Но без того, что нужно мне, могут свободно обойтись другие писатели.

РЖ: Один очень заметный критик высказался, что тома для серии «ЖЗЛ» вы «гоните» один за другим ради заработка. Он же упрекнул вас в парадности портретов. Насколько объективна подобная оценка?

А.В.: Я не хочу лицемерить и не буду отрицать возможности дополнительного заработка как одного из мотивов своего сотрудничества с серией «ЖЗЛ» (хотя на детективах или «женских романах» можно было бы заработать неизмеримо больше). У меня есть недостаток — я не могу работать медленно. Физически не могу. Это сродни охотничьему азарту — хочется как можно больше и скорее написать. Тем более что материал во всех книгах поразительный, он завораживает, подчиняет себе и, пока не напишешь, пока не освободишься, не можешь спокойно жить. Когда же работа заканчивается, начинает чего-то не хватать, тоскуешь по новому герою, и так до бесконечности. Что касается парадности, то меня так часто упрекали за «очернительство» Пришвина ли, Грина ли, Алексея Толстого или Григория Распутина, что эти упреки в идеализации героев даже чем-то приятны, они уравновешивают критику справа и свидетельствуют о том, что не все у меня так мрачно.

РЖ: Из всех ваших персонажей серии «ЖЗЛ» больше всего в прессе обсуждался Алексей Толстой. Непростая личность, в которой вы разглядели интересную черту — оправдание государственности. А вам эта черта свойственна?

А.В.: Я симпатизирую идеологии государственничества, но не до такой степени, чтобы оправдать все делающееся от имени или в интересах государства. Мне ближе пушкинская позиция, высказанная в «Медном всаднике». Противоречие между государством и личностью есть неразрешимая трагедия, в которой нет ни правых, ни виноватых. Но задача писателя всегда оставаться на стороне защиты. Чаще личности, но бывает так, что и государства. Государство не может быть самоцелью, оно лишь средство, но очень важное средство, чья слабость в конечном итоге бьет по человеческим судьбам. Мы через это прошли в 1990-е годы, и именно это десятилетие сделало меня государственником.