По поводу книги Шубинского о Ломоносове

Только сегодня увидел, купил и прочел, наконец, книгу shubinskiy  о Ломоносове, уже в серии ЖЗЛ (первоначально она была в Вита-Нове). Впечатлился. Самой большой удачей книги является историко-литературная часть с подробным анализом литературной полемики ломоносовских и сумароковских сторонников, с  переводами немецких од, повлиявших на формальные приемы ломоносовской пиитики. Тем нем менее, позволю себе несколько общих мыслей совсем по другому поводу.
Очень понравилось, что автор ничего не скрывает: ни своей любви к объекту, ни слабостей и падений оного. Миф о Ломоносове как сыне Петра блестяще развеивается уже на первых страницах элементарным сопоставлением географии петровых дел в 1710 г. с географией и обстоятельствами жизни Василия Ломоносова. Миф о Ломоносове как мировом научном светиле не менее убедительно опровергается сопоставлением его передовых мыслей с трудами европейских коллег. Особенно хорош этюд о законе сохранения энергии. Банальная мысль, известная всему ученому свету и высказанная в конце письма в качестве подтверждения частным наблюдениям, в советские годы была сделана едва ли не главным достижением Ломоносова в естественных науках. Но, разумеется, это не разоблачение Ломоносова, а всего лишь исправление ошибок недавних исследователей-апологетов. Что же в сухом остатке, чего нельзя списать исключительно на позднюю мифологию? Похоже, только три аспекта деятельности Ломоносова. Это словесные науки (основание формального российского стихотворчества и применение теории штилей к русскому языку), основание Московского университета и воспитание сословия русских образованных людей. Естественнонаучные сочинения фрагментарны, мозаика безвкусна, а единственное открытие - атмосфера Венеры - сделано в области астрономии и не было признано современниками, поскольку бездоказательно. Все так и все не совсем так.
Ломоносов был на редкость удачливым человеком. Обстоятельства во всем ему благоприятствовали. Родился он крестьянином, но не крепостным. Обманом выдал себя в Москве сперва за дворянина, а потом за поповского сына, но после раскрытия обмана наказан не был. Раскрытие обмана стало причиной не брать его в далекую экспедицию, и благодаря этому спустя короткое время он оказывается в Петербурге. Вольф приезжает в Марбург именно тогда, когда туда должен прибыть Ломоносов, и отбывает в Галле ровно тогда, когда учеба Ломоносова заканчивается. Враждебно настроенный к нему Генкель, который мог бы долго распространять самые неприятные толки о своем несостоявшемся ученике, умирает в 1744 году и тем самым не может испортить Ломоносову избрание в профессора. Эйлер, который мог бы стать самым могучим соперником Ломоносова в российской Академии, уезжает из Петербурга перед поступлением Михайлы в университетские классы, а возвращается ровно через год после смерти последнего. Расцвет деятельности Ломоносова приходится на период патриотически настроенных соратников дочери Петра, тяготевших к просвещению. Таким образом удовлетворялось и его национальное чувство, и его тяга к наукам. Умер он тоже на редкость вовремя, поскольку Екатерина и ее приближенные предпочитали наукам архитектуру, военное дело и литературные забавы. Но это везение Ломоносова было отнюдь не случайно.
Миф о Ломоносове как о сыне Петра имеет под собой не генетическую, а психологическую и мировоззренческую основу. Их характеры и устремления очень похожи, их манера общения с людьми, пороки, страсти одинаковы. Как Петр хотел обустроить Россию политически, так Ломоносов обустраивал ее в сфере духовной культуры - как ритор, пиит, ученый, педагог, администратор. Ломоносов имел в себе задатки государственного деятеля, о чем свидетельствуют его проекты, связанные с мореходством, горным делом и демографией. Ломоносов претендовал на идеологию российской истории и на лидерство в литературе. Но от Петра его отличает весьма существенное качество. Если Петр приближал к себе талантливых людей и не боялся своего соседства с ними, то Ломоносов всем хотел заведовать один и не допускал рядом с собой слишком одаренных коллег. Это привело не только к конфликтам, а к отсутствию преемников ломоносовской линии в русской науке, задержав духовное развитие России как минимум на полтора столетия.
Тем не менее, следует сказать, что роль Ломоносова гораздо полнее и объемнее всех его частных заслуг. На каждое из трех столетий российской истории после Петра России было дано только по одному гениальному уму, который формировал картину мира и перспективу развития страны. Для осьмнадцатого века таким умом был Ломоносов, для последующих двух - Менделеев и Вернадский. Это не просто ученые, а в точном пушкинском смысле университеты российского преобразования. Каждый из них окинул взором идеи и теории всех предшественников и определил стране ее путь - как в масштабе национальной безопасности, так и в аспекте сосуществования с другими народами. Характерно, что все они были антропоцентристы, деисты, умеренные националисты, никто из них, несмотря даже на кадетство Вернадского, не болел либертарианством или, напротив, изоляционизмом. Для всех троих характерен глубокий интерес одновременно к естественным наукам и к философии. Пути их чрезвычайно похожи: все трое учились в Германии, преподавали в Петербурге, в зрелом возрасте работали консультантами при верховной власти, имели существенное влияние на политику в сфере промышленности и образования. Всем троим повезло избегнуть опалы, падения, все трое получали весьма существенные уколы от инородного научного сообщества. Удачу Ломоносова следует поместить именно в провиденциальную плоскость: без этой удачи Россия никогда не стала бы тем, чем она была триста лет подряд. И чем медленно перестает быть сегодня.
Напоследок приведу два факта, вероятно, неизвестных автору книги. Я был знаком с Наумом Михайловичем Раскиным. Это историк химии и горного дела, писавший научные биографии только тех людей, от которых не осталось портретов. Он терпеть не мог Ломоносова. Я долго его спрашивал, он отнекивался, но потом рассказал, что Ломоносов разбил колбу с кислотой об голову своего лаборанта Василия Клементьева. Клементьев после этого умер. Документы Раскин нашел в архиве Академии, но публиковать их ему не дали. И вот после этого случая Наум Михайлович задумал совершить главное дело своей жизни - написать биографию Иоганна Генкеля, того самого, с которым Ломоносов поссорился во Фрейберге. Оказалось, что у Генкеля тоже нет портрета. Все последние годы жизни Раскин собирал фотокопии документов Генкеля по немецким архивам. Но когда он написал книгу, сперва ее не разрешили напечатать, а через полгода после окончания работы Наум Михайлович ослеп и вскоре умер. Это был январь 1985 года. Книга так и осталась неизданной, сейчас лежит где-то в архиве Академии.
Так вот, я думаю, Наум Михайлович порадовался бы, прочитав в биографии Ломоносова объективный портрет замечательного профессора Генкеля, отмывающий этого специалиста от потоков лжи и клеветы, вылитых на него апологетами Ломоносова. Упоминание в книге Клементьева (хоть и без указания подлинной причины его ранней смерти) тоже принесло бы ему утешение.