Поэт — человек. Этим и интересен
Быков Д. Тринадцатый апостол. Маяковский: Трагедия-буфф в шести действиях
М.: Молодая гвардия, 2016. — 827 с.: ил.
Поэт — человек. Этим и интересен
«Наизусть знаю, что будут говорить: что это и не биография, и не наука, что автор не сидел в архивах (это его, автора, личное дело, не справки же мне предъявлять из этих архивов!), что нет научной методологии, да мало ли! Все это предсказуемо и пишется с единственным расчетом (не для читателя же): испортить настроение автору. Но автор к таким вещам устойчив. Жизнь Маяковского, его сочинения, связи и письма исследованы, перечитаны, расписаны по минутам. А теперь надо попытаться, наконец, понять: что это такое было?» И еще: почему нам до этого всего есть дело?
В поисках ответов на эти два вопроса совершаются все, пожалуй, литературные труды Дмитрия Быкова, этим они и хороши, и интересны, и востребованы. Не секрет, что каждая его новая книга сразу же наотмашь бьет рекорды по переизданиям и уж, наверняка, не для того массово покупается, чтобы потом красиво стоять на полке в домашней библиотеке. С «Тринадцатым апостолом» та же история: берут, берут, читают, стараются понять. Хотя это нелегко: автор не помогает читателю постепенно сойтись с героем, попривыкнуть к нему, предваряя его появление традиционными приемами — сведениями о родителях и прародителях, условиями их быта, краткими сведениями по истории и географии, а сразу начинает с главного — с Христа, Пушкина и револьвера. «Христос был за всех нас распят, Пушкин за всех нас убит на дуэли, а Маяковский за всех нас застрелился. Теперь нам можно этого не делать. Все три случая укладываются в борхесовскую схему „самоубийства Бога“ — один из четырех главных сюжетов мировой литературы. Револьвер Маяковского играет в его культе ту же роль, что крест в христианстве. В этом сопоставлении нет никакого кощунства. Евтушенко посвятил…» — так начинается пролог, где мысль автора стремительно эскарпирует по литературным символам и жизненным фактам, останавливаясь на названии ненаписанной книги Андрея Синявского «Новый Дон-Кихот».
Дав узнать читателям свой фирменный стиль, Дмитрий Львович немного сбавляет темп и становится вполне доступен рядовому вниманию и доверителен, невзирая на лица. В главке «Первое вступление» он так кратко и емко итожит судьбу литературного наследства Маяковского, что хоть в учебник литературы для лентяев вставляй — и будут все лентяи отличники. А затем просто и буднично, без всяких «спецэффектов» своей эрудиции и стиля, выговаривает сокровенное: «Маяковский — классический образец поэта: суеверный до мании, беспрерывно испытывающий судьбу, уверенный в своей проклятости и неуместности, верный в товариществе, ревнивый, завистливый в лучшем смысле, мнительный, страстный, неуправляемый, истеричный, дисциплинированный до фанатизма, когда дело касается работы, он воплощает тот же тип гения, что и нелюбимые им эстеты, и сама его жизнь, манеры, словечки — все эстетизировано до предела, временами до гротеска. И те, кто сроду не выучит наизусть ни одной его строчки, те, кому ничего не говорят его циклопические поэмы, фальцет его лирики и бас советской оды, — не могут устоять перед главным его творением: идеальной поэтической судьбой, бескомпромиссно выстроенной по высокому романтическому канону».
Так же спокойно, без всякого нагнетания напряжения автор книги отдает читателю то, на чем, казалось бы, следовало держать интригу и строить кульминацию. Выстрел, оборвавший жизнь поэта, раздается в «Первом действии» — так называется глава книги после пролога. Кто услышал, кто прибежал, кого вызвали из официальных лиц, что они делали, как выносили, куда повезли, какие слухи поползли
«Разговор о его биографии, которая вся вмещается в несколько абзацев или в 600 страниц хроники, состоящей из перечня публичных выступлений, — имеет смысл только как разговор о его эпохе и свойствах голоса… Биография у Маяковского была до 1911 года. Потом — география. Потом — библиография. Жизнь была, в общем, бессобытийная. Все главное успел до двадцати двух лет…»
Странно, как-то неожиданно — особенно по отношению к такой фигуре, которую привычно считать знаковой, эпохальной. В книге, особенно в начале, очень много сказано того, что сгоряча легко можно принять за какое-то развенчание или даже «разоблачение». Но это, разумеется, не так. Просто, по мнению автора, не талант и не биография — главное в Маяковском, а он сам. Это-то и подчеркивается, иногда с элементами эпатажа, иногда без. Очень часто — в сравнениях и сопоставлениях. Например, Маяковский — и Блок: «У меня на десять стихотворений пять хороших, а у него — два. Но таких, как его два, мне не написать». Маяковский — и Ахматова: «Эстрадность — их общая черта, собственную жизнь они сделали главным своим сюжетом… Утверждение собственного изгойства и собственной царственности их тоже роднит больше других современников». Гумилев — и Маяковский — «московский двойник Гумилева, по-своему развивающий две главные его темы — неутомимую экспансию героя-завоевателя и полную его беспомощность перед женщиной, которую он завоевать не может». Кроме литературных перекрестий, книга наполнена фактическими скрещениями судеб современников — в крупных и мелких событиях, разговорах, замыслах, чувствах, противоречиях. Огромное количество людей проходит перед читателем. Некоторые раскрываются с неожиданной стороны, некоторые остаются нераскрыты. Нельзя сказать, что и сам главный герой раскрывается полностью. Но с выходом книги знакомство с «Маяковским-человеком» можно считать наконец-то состоявшимся.