Пропущенный Герцен
Вышедшая книга Ирены Желваковой о писателе читается как горький упрек
|
Следовало бы написать о нем — «Научитесь выносить свободу!» «Любите свободу даже с ее неудобствами». Это — две заповеди из, естественно, десяти, взятые мною из «Декалога свободы Александра Герцена». Который составлен Иреной Желваковой и дан ею в качестве постскриптума к ее книге «Герцен» (ЖЗЛ, 2010). Вызывающие вполне дурацкие мысли: откуда знал? Как мог предвидеть, если и мы, «свободы» вроде дождавшиеся, не сумели смириться с «трудностями» и опять просимся в несвободу? А вот знал. И предвидел. «Герцен» — книга очень хорошая, горячо мною рекомендуемая. Мало того что она написана с той, простите повтор, впрочем, намеренный, свободой, каковую дает не лихой дилетантизм, ничем никому не обязанный, а с той редкой, что дается долголетним изучением предмета или объекта (в данном случае можно сказать: пожизненным, Желвакова, ко всему, несменяемый директор Дома-музея Герцена в Сивцевом Вражке). Книга, я считаю, по-своему героическая. Ибо, во-первых, писать после «Былого и дум», лучшего русского мемуара, настолько выворотно распахнутого, что он сравним разве что с «Исповедью» Руссо, и не проиграть в этом сопоставлении, воспроизведя образ человека живого, страстного, необыкновенно обаятельного даже в своих слабостях, — это кажется (казалось) почти безнадежным по своей рисковости делом. А во-вторых… Тут позадержимся. Книгу еще и пришлось писать в атмосфере, насколько я понимаю, глубочайшего равнодушия к тому периоду российской истории, которая была донельзя испакощена школой, — к периоду становления русской демократии. Только ли школой, однако, — хотя и, безусловно, виноватой в ритуальной коленопреклоненности? …Когда — уже очень давно — «тамиздат» доставил возможность восхититься набоковским «Даром» с его беспощадным квазипортретом Чернышевского, я приметил с неудовольствием: опус, якобы сочиненный автор-ским двойником Годуновым-Чердынцевым, вызывает у читавших роман наряду со мной какое-то слишком хищное, слишком плебейское восхищение… Плебейское — это при чтении-то духовного аристократа Набокова? Увы, да. И тут на одно противостояние школе не спишешь. Не задевает ли упоминание о плебействе и самого Набокова? Задевает, пожалуй, но не с тем, чтобы замарать, а чтобы понять, насколько аристократизм, ступивши ступенью ниже — ну двумя-тремя, но по той же лестнице, — перерождается в снобизм. Да разве только Набоков? Даже Пушкин… Да-да, спохватываюсь, достоинство Пушкина не может быть унижено правдой, но отметим, что аристократическое сознание — в отличие от демократического, интеллигентского — вроде племенного. Пушкин, Жуковский, Вяземский могут не только дружить с бесшабашным бретером и, главное, шулером Толстым-Американцем, но и гордиться его дружбой. Потому что «свой». И в то же время в число избранных брезгливо не допускается: «Никодим Невеждин из честного сословия слуг», он же, по Пушкину, «Ванюша, сын приходского дьячка». То есть достойнейший, благороднейший разночинец Николай Надеждин. У настоящего (не «революционного») демократа, для кого основной принцип — не всеобщее равенство, но всеобщее равноправие, это непредставимо. А мы? Не говорю о смешном, наподобие зацитированного никито-михалковского: «Я не интеллигент, я — аристократ» (с присовокуплением, что образец аристократизма — его отец, потому что всегда служил любой власти; вот где корень не по чину нашумевшего «манифеста»). Но и мы, беспородные, рядовые плебеи, как-то уж слишком мостимся именно к аристократам. Конечно, в своем, своеобразном понимании. Герцен, «бастард», родившийся, как нарочно, в рубежном 1812-м (если бы Пушкин оказался его ровесником, не успев сформироваться до 1825-го, рокового, где была бы его пресловутая гармония, его легкость?), попал в другую Россию, другую Европу; оказался свидетелем не аристократических заговоров, не слепого мужицкого бунта, а европейских революций; его делом стала не тайная борьба, а свободная мысль. Свободное слово, соблазнительно притягивавшее не привыкших к оному россиян: ему в Лондон слал статьи даже Победоносцев, правда, еще молодой, не оперившийся, не обретший «совиных крыл», осенивших помянутого Н.С., и сам царь, цитирует Желвакова, просил кого-то, так сказать, из «общих знакомых»: «Скажите Герцену, чтобы он не бранил меня, иначе я не буду абонироваться на его газету». Вот парадокс: традиция заговоров плюс, может быть, ревнивая очарованность той раскрепощенностью, той безграничной свободой, что были признаком аристократизма, давали неожиданный результат. Разночинный терроризм Желябова и Каляева — хоть отчасти, не от той же ли российской традиции и не от той же очарованности? (Мне кажется, есть над чем подумать. Во всяком случае, завидная раскрепощенность на другой временной ступени легко может перейти во вседозволенность.) Что до Герцена, то он привычно воспринимается по озорной балладе Коржавина «об историческом недосыпе». «Но декабристы разбудили Герцена. /Он не доспал. Отсюда все пошло./<…>Так началась в России конспирация: /Большое дело — долгий недосып./<…>Какая сука разбудила Ленина?/ Кому мешало, что ребенок спит?/<…>Пусть нам простятся морды полусонные,/ Мы дети тех, кто не доспал свое». И так далее. Хотя остроумный автор и оговорился в сноске, что речь не идет о реальном и обожаемом Герцене, а пародируется, конечно, Ленин с его периодизацией. (Очень похожей, добавлю от себя, на сказку о репке, только поддался означенный овощ не мышке, а свинье, подрывшей его под корень.) На деле Герцен пробовал не столько продолжить традицию того, что потом назовут «демократией», «либерализмом», «интеллигентностью». Говорю: пробовал, потому что ее-то как раз не подхватили. Или, подхватив, уронили. Ибо, если уроки аристократизма мы способны воспринять лишь по-снобистски, то уроки демократии, как легко убедиться, окинув взглядом историю и упершись в современность, не восприняты вовсе. Отчего и книга Желваковой, может, специально того не замышлявшая, читается как упрек. Горький. Нам — в целом, в массе — куда, кажется, понятнее потрясшие Герцена (говорит автор) слова его бывшего друга, раскаявшегося либерала Кавелина: «Народ русский — скот и выбрать людей… не умеет, а правительство — умница, все знает — и какую реформу куда поставить, и кого выбрать…». «Он должен был ответить». Ответил — и отвечает (из того же «Декалога»): «Теперь вы понимаете, от кого и кого зависит будущность людей, народов? — От кого? — Как от кого?.. Да от НАС С ВАМИ, например. Как же после этого нам сложить руки?» Станислав Рассадин 24.11.2010 |