Рэй Брэдбери: «Почему мы все-таки жалеем книги?»
В издательстве «Молодая гвардия» вышла первая попытка большой русскоязычной биографии великого американского фантаста Рэя Брэдбери.
Писатель-фантаст Геннадий Прашкевич, который уже опубликовал в серии «Жизнь замечательных людей» биографии коллег по цеху — Жюля Верна и братьев Стругацких, написал книгу о Рэе Брэдбери. И это именно книга о писателе, про писателя, а не классическая биография — последовательное и скрупулезное жизнеописание. Результат получился двоякий. Для почитателей таланта великого американского фантаста книга будет интересна как собрание редких интервью и фактов, но может смутить обилием цитат из и так известных произведений.
«Русская планета» с разрешения издательства «Молодая гвардия» публикует фрагмент из книги Геннадия Прашкевича «Брэдбери», посвященный его книге «451° по Фаренгейту»
Повесть «451° по Фаренгейту» вышла в свет 10 октября 1953 года.
Тираж книги в твердой обложке был невелик — 4250 экземпляров; зато в мягкой обложке — сразу четверть миллиона! «Я мог спокойно выйти на пенсию, живя на роялти только от одной этой книги», — удовлетворенно вспоминал Брэдбери.
Повесть стала бестселлером. Ее читали и обыватели, и интеллектуалы.
Все в повести поражало. И ремесло пожарных, и книги, давно ставшие символом отверженности и опасности.
Или вот — Механический пес.
Он вроде бы спит, но в то же время бодрствует.
Он вроде бы жив, и в то же время он — как мертвый, в этой своей мягко гудящей, мягко вибрирующей металлической конуре, расположенной в конце темного коридора центральной пожарной станции. Бледный свет неба проникает в конуру сквозь узкое окно, и блики играют на медных, бронзовых и стальных частях странного механического зверя, на гранях рубинового стекла...
Но Механический пес не игрушка.
По первому же сигналу он бросается в погоню за жертвой — на восьми своих ловких, подбитых резиной лапах. Буквально через несколько секунд игра заканчивается. Цыпленок, кошка или крыса, любое животное, в том числе человек, не успев пробежать и нескольких метров, оказываются в лапах беспощадного пса. Четырехдюймовая стальная игла, высунувшись, как жало, из поблескивающей морды, впрыскивает жертве дозу морфия...
Помни об ужасном Механическом псе!
Помни о вечно бодрствующем!
Уничтожение книг...
Уничтожение мировой культуры...
Уничтожение всех основ сложившейся жизни...
Но вопреки многим мнениям повесть «451° по Фаренгейту» написана вовсе не о том, как люди бездумно и бесцельно сжигают свой бесценный опыт, уничтожают ими же накопленные невероятные знания, неповторимые чувства. Эта повесть вовсе не о том, как люди сжигают книги и уничтожают собственную мировую культуру. Нет, повесть Рэя Брэдбери написана о том, как люди спасают свой бесценный опыт и свою (мировую) культуру.
«Видите ли, они говорят, что я необщительная... — говорит взбунтовавшемуся пожарному девушка Кларисса Маклеллан. — Странно. Потому что на самом деле я очень общительная. Все зависит от того, что понимать под общением. По-моему, общаться с людьми — значит болтать вот как мы с вами. — Она подбросила на ладони несколько каштанов, которые нашла под деревом в саду. — Или разговаривать о том, как удивительно устроен мир. Я люблю бывать с людьми. Но собрать всех в кучу и не давать никому слова сказать — какое же это общение? Урок по телевизору, урок баскетбола, бейсбола или бега, потом урок истории — что-то переписываем, или урок рисования — что-то перерисовываем, потом опять спорт. Знаете, мы в школе никогда не задаем вопросов. По крайней мере большинство. Сидим и молчим, а нас бомбардируют ответами — трах, трах, трах, — а потом еще сидим часа четыре и смотрим какой-нибудь учебный фильм. Где же тут общение?.. К концу дня мы так устаем, что только и можем либо завалиться спать, либо пойти в парк развлечений — задевать гуляющих, или бить стекла в специальном павильоне для битья стекол, или большим стальным мячом сшибать автомашины в тире для крушений. Или сесть в автомобиль и мчаться по улицам — есть, знаете, такая игра: кто ближе всех проскочит мимо фонарного столба или мимо другой машины... Вы заметили, как теперь люди беспощадны друг к другу?»
«А раз все стало массовым, то и упростилось, — вторит Клариссе Маклеллан другой герой. — Когда-то книгу читали лишь немногие — тут, там, в разных местах. Поэтому и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но когда в мире стало тесно от глаз, локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось, учетверилось, содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до известного стандарта. Этакая универсальная жвачка. Вы понимаете меня, Монтэг?
Постарайтесь представить себе человека девятнадцатого столетия — собаки, лошади, экипажи — медленный темп жизни. Затем двадцатый век. Темп ускоряется. Книги уменьшаются в объеме. Сокращенное издание. Пересказ. Экстракт. Не размазывать! Скорее к развязке!
Произведения классиков сокращаются до пятнадцатиминутной радиопередачи. Потом еще больше: одна колонка текста, которую можно пробежать за две минуты; потом еще: десять-двадцать строк для энциклопедического словаря... немало было людей, чье знакомство с "Гамлетом" ограничивалось одной страничкой краткого пересказа в сборнике, который хвастливо заявлял: "Наконец-то вы можете прочитать всех классиков!"... Понимаете?..».
Монтэг начинает понимать.
Бунт в этой ситуации неизбежен.
«Огромный язык пламени вырвался из огнемета, ударил в книги и отбросил их к стене. Монтэг вошел в спальню и дважды выстрелил пламенем по широким постелям; они вспыхнули с громким свистящим шепотом и так яростно запылали, что Монтэг даже удивился: кто бы подумал, что в них заключено столько жара и страсти. Он сжег стены спальни и туалетный столик жены, потому что жаждал все это изменить. Он сжег стулья, столы, а в столовой — ножи, вилки и посуду из пластмассы — все, что напоминало о том, как он жил здесь, в этом пустом доме, рядом с чужой ему женщиной, которая ушла и уже забыла его и мчится сейчас одна по городу, слушая только то, что нашептывает ей в уши радио – "Ракушка"». И пес! Механический пес!
Пес, будто ворвавшийся в повесть из страшных детских снов Рея Брэдбери!
Это чудовище делает мощный прыжок, взвивается в воздух фута на три выше головы Монтэга. Растопырив паучьи лапы, сверкая единственным зубом — тонкой прокаиновой иглой, он рушится на пожарного, и тот, наконец, встречает его струей пламени. Вокруг металлического пса мгновенно завиваются прекрасные огненные желтые, синие и оранжевые лепестки. Пес отбрасывает Монтэга вместе с огнеметом футов на десять в сторону, и страшная игла уже почти касается его ноги, но как раз в этот момент пламя с новой силой подбрасывает механическое чудовище в воздух, выворачивает металлические кости из суставов, вспарывает его брюхо. Красный огонь брызжет во все стороны, как из внезапно взорвавшейся ракеты...
Но почему мы все-таки жалеем книги?
Почему так медлим, так страшимся освободиться от них?
В конце концов книга действительно — всего лишь носитель, самый обыкновенный, можно сказать, самый банальный носитель информации, каким для шумеров были обожженные глиняные таблички, а для египтян — папирус, а для доисторических людей — стены их закопченных пещер. Почему странные (а может, нормальные — у Брэдбери это определить трудно) люди упорно прячутся в сырых подвалах, в темных лесах, на берегах глухих рек и молчаливо хранят в своей памяти то, что категорически запрещено законом, что жестоко выжигается из действительности?
Меня всегда мучила некая тайная схожесть романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро» и повести Рея Брэдбери «451° по Фаренгейту». Чтецы Закона у Герберта Уэллса вбивают азы морали в сумеречное сознание полулюдей-полуживотных, а странные люди Рея Брэдбери так же упорно стараются сохранить все то, что у них отнимают. Правда, в отличие от уэллсовских Чтецов Закона герои «Фаренгейта» не просто понимают, они знают, что их будущее определено именно их уникальностью. Память каждого человека входит в некую общую память, поэтому покушаться на память даже одного отдельного человека — это покушаться на память всего человечества. Вспомним мрачную мантру Чтецов Закона: «Не лакать воду языком — это Закон. Разве мы не люди?» «Не есть ни мяса, ни рыбы — это Закон. Разве мы не люди?» «Не ходить на четвереньках — это Закон. Разве мы не люди?» «Не охотиться за другими людьми — это Закон. Разве мы не люди?»
«Не обдирать когтями кору с деревьев — это Закон. Разве мы не люди?»
А вот брэдбериевский Грэнджер — один из хранителей умирающей культуры, не сыплет скрытыми угрозами, он просто предупреждает. Смотрите, предупреждает он, смотрите, как нас осталось мало. Каждый из нас важен и нужен.
И поясняет: вот перед вами, Монтэг, стоит мистер Фред Клемент. Когда-то он возглавлял кафедру имени Томаса Харди в Кембриджском университете, но университет превратили в Атомно-инженерное училище. А вот мистер Симмонс из Калифорнийского университета — знаток творчества Ортега-и-Гассета, таких больше нет. А это — профессор Уэст, в стенах Колумбийского университета он развивал учение об этике, про которую теперь уже и не помнят. Что касается лично меня, поясняет Грэнджер, то в свое-время я тоже написал большую книгу под названием «Пальцы одной руки: Правильные отношения между личностью и обществом»...
И далее в повести идет поистине фантастический текст.
— Вы ведь хотите читать разные интересные книги? — спрашивает бывшего пожарного неукротимый Грэнджер. — Ну, скажем, «Книгу Екклесиаста»?
И поворачивается к священнику:
— Есть у нас Екклесиаст?
— Да, — сдержанно отвечает священник. — Человек по имени Гаррис, проживает в Янгстауне.
— Вот видите, Монтэг. Нам всем следует вести себя очень осторожно. Опасайтесь случайностей. Если что-нибудь случится с Гаррисом, то это вы будете для нас Екклесиастом, вы должны запомнить нужный текст. И не волнуйтесь, если что-нибудь забудете. Ничто в мире не исчезает бесследно... И спрашивает:
— Хотели бы прочесть «Республику» Платона? И на согласный кивок Монтэга поясняет:
— Это я — «Республика» Платона.
И говорит, что если Монтэгу вдруг захочется прочесть Марка Аврелия, то и Аврелий у них найдется — это мистер Симмонс. А вон стоит у дерева Джонатан Свифт — автор весьма острой политической сатиры «Путешествие Гулливера». А вон отдыхает, прикрыв глаза, натуралист Чарлз Дарвин, нисколько, кстати, не похожий на свой прообраз, а рядом с ним — хмурый немецкий философ Артур Шопенгауэр, а дальше — знаменитый физик Альберт Эйнштейн, а вон тот невысокий человек — это мистер Альберт Швейцер. А еще с нами — Аристофан, Махатма Ганди, Гаутама Будда, Конфуций, Томас Лав Пикок, Томас Джефферсон, Авраам Линкольн, даже Матфей, Марк, Лука, Иоанн с нами. Мы теперь сами сжигаем книги, — нехотя признается Грэнджер. — Прочитываем, запоминаем и тут же сжигаем, чтобы при обыске, не дай бог, у нас ничего такого не нашли.
К сожалению, Монтэг, должен признаться, что в наших условиях микрофильмы себя не оправдали. Мы постоянно скитаемся, меняем города, меняем места обитания, пленку пришлось бы где-нибудь закапывать, а потом возвращаться за ней, — это сопряжено с риском. Лучше уж все хранить в головах, в памяти, где никто ничего не увидит, ничего не заподозрит. Вот все мы тут стоим и сидим перед вами — обломки и обрывки человеческой истории, литературы, международного права. Тут и Байрон, и Том Пэйн, и Макиавелли, и Христос. Наша общая задача — сохранить знания, скопленные многими поколениями, сберечь их в целости и сохранности. Ведь если нас уничтожат, Монтэг, то вместе с нами погибнут бесценные знания, которые мы храним. Как самые обычные граждане мы бродим по заброшенным дорогам, сплавляемся по рекам, прячемся в горах. Иной раз нас останавливают и обыскивают, но никогда не находят при нас ничего такого, что могло бы дать повод к аресту.
У нас гибкая, неуловимая, разбросанная по всем уголкам страны организация. Некоторые даже сделали пластические операции — изменили свою внешность и отпечатки пальцев. Нам нелегко, Монтэг. Вот почему мы с таким нетерпением ждем, чтобы поскорее началась и закончилась мировая война. Да, да, поскорее! Чтобы началась и закончилась. Война — это всегда ужас, но мы ее ждем. Сейчас нас очень мало, мы — ничтожное меньшинство, глас вопиющего в пустыне, но вот когда война закончится...
Прашкевич Г. М. Брэдбери — М.: Молодая гвардия, 2014