Романтический реакционер
Константин Леонтьев - интересная, неразгаданная до конца фигура в истории русской культуры ХIХ века. Прозаик, публицист, философ, дипломат. Эстет, реакционер, полумонах. Оригинальный мыслитель, провидец, чьи сочинения восхищали Розанова, Бердяева, евразийцев и других русских властителей дум. Он не примыкал ни к каким лагерям и зачастую шел против течения. Его работы (активно переиздаваемые в России) в наши дни внимательно читают политологи, историки, обществоведы... Так кто же он такой - Константин Леонтьев?
Ответ на этот вопрос попыталась дать доктор философских наук Ольга Волкогонова в своей книге, вышедшей в издательстве "Молодая гвардия" (серия "ЖЗЛ"). Это самое подробное на сегодняшний день жизнеописание Леонтьева. Помимо биографической канвы, автор воссоздала идейную и эстетическую эволюцию своего героя, показала драматическую внутреннюю борьбу, которая шла в нем долгие годы.
Жизнь Леонтьева, как может поначалу показаться, вся состоит из незавершенных, прерванных, неудачных начинаний. Учился на врача - но, поработав недолго в этой области, бросил медицину ради литературы. Как писатель всегда находился во "втором ряду", а некоторые его романы так и остались незаконченными. Цельной эстетической теории не создал - лишь фрагменты, наброски, эссе. Неожиданно для всех ушел в отставку с дипломатический службы, сулившей карьеру и стабильный доход. Долгие годы собирался принять монашеский постриг - но не успел. Нескладно шли и его финансовые дела - выходец из старинной дворянской семьи, Леонтьев вынужден был продать за долги фамильное имение под Калугой... Он много печатался, но произведения его часто оставались незамеченными критикой, а философские и политические статьи вызывали резкие отповеди со стороны интеллектуального истеблишмента (как в левом, так и в правом лагере). А писать на заказ он органически был не способен.
Гениальные интуитивные прозрения Леонтьева рассыпаны по разным его сочинениям и даже личным письмам. Кроме того, его беллетристика сообщает исследователям много биографических сведений. "Возможно, эта сцена была навеяна Леонтьеву реальными событиями", - подобные фразы не редкость в книге Ольги Волкогоновой, проштудировавшей все повести и романы этого автора. Как писатель, Леонтьев воссоздавал тот мир, который был ему хорошо лично знаком. А жизнь его, если присмотреться, похожа на авантюрный роман. Он добровольно, в качестве военврача, пошел на Крымскую войну. Мог попасть в турецкий плен при сдаче Керчи, воевал в казачьем отряде, в одном из приморских городков встретил свою будущую жену (на свидания с ней уходил в "самоволку" и едва не попал под трибунал). После войны был семейным докто-ром в дворянском имении. Как дипломат, объездил весь юг Балканского полуострова - Салоники, Адрианополь, Янина, Афон; служил также на Крите. Пережил серьезнейший духовный переворот в возрасте 40 лет, отказался от многих "заблуждений молодости" и даже сжег некоторые рукописи. После отставки жизнь его протекала между редакциями, монастырями и собственным имением (где в 1870-е годы вокруг писателя завязался, по словам биографа, непростой "узел личных отношений"). Конечно, на фоне многих литературных современников - Льва Толстого, Достоевского, Островского - проза Леонтьева кажется не вполне совершенной. Но у нее были свои внимательные читатели: тот же Толстой высоко оценил цикл рассказов о жизни православных греков в Османской империи. Да и тот факт, что произведения Леонтьева регулярно публиковались в одном из ведущих отечественных журналов той поры - "Русском вестнике" Каткова - говорит о многом.
Из тех же "балканских" впечатлений соткалась и философская эссеистика Леонтьева. В Турции, Болгарии и Греции он видел взаимодействие нескольких цивилизаций - западноевропейской, тюркско-восточной и византийско-русской. Мир "среднего европейца-буржуа" Леонтьев безоговорочно отвергал. Ему была милее органичная, пестрая, "дикая" жизнь, которую он находил в маленьких греческих городках. Он не страдал религиозной и этнической ксенофобией: живописные, самобытные турки нравились ему больше, чем европеизированные на провинциальный лад болгары. В то же время ему было чуждо славянофильство, на этой почве он рассорился с Иваном Аксаковым, поначалу его привечавшим. Леонтьев, выступая против скучно-буржуазной размеренности, европейской обезличенности, культа равенства и утилитарности, был первым евразийцем - более чем за полвека до появления этого течения общественной мысли. Он даже путешествовать предпочитал медленно, считая, что торопливость - навязанная нам черта западного прогресса. И в быту, несмотря на вечное безденежье, он оставался патриархальным; носил нечто, напоминающее кафтан или подрясник, лишь бы не надевать пиджак европейского покроя.
Автор книги интересно прослеживает, как на протяжении всей жизни у Леонтьева складывалось его мировоззрение - культ эстетизма, византинизм, эллинофильство, "мифологический консерватизм". Система взглядов этого мыслителя интересна и во многом противоречива. И уж, конечно, она не сводится к желанию "подморозить Россию, чтобы она не гнила": эту цитату из его публицистической статьи позднего, "ультрареакционного" периода часто приводят как иллюстрацию леонтьевской политической философии. Но, вырванная из контекста, эта фраза упрощает взгляд на эту чрезвычайно сложную фигуру. Леонтьев был, можно сказать, романтическим консерватором, его правые взгляды были далеки от казенного шовинизма. Даже в самых своих яростных статьях о политике он оставался художником, эстетом. Его теория "цветущей сложности" сегодня привлекает внимание историков культуры. Не случайно одну главу книги открывает эпиграф из Эдуарда Лимонова - писателя, известного своими непримиримыми политическими взглядами. Между этими русскими радикалами, несмотря на разницу эпох и идеологий, немало общего. И в этом смысле Леонтьев - очень современный мыслитель.