Стоит ли читать Быкова о Маяковском?
Дмитрий Быков. Тринадцатый апостол. Владимир Маяковский: трагедия-буфф в шести действиях. М.: Молодая гвардия, 2016
«Тринадцатый апостол» Дмитрия Быкова — книга, не предполагающая легкомысленной рецензии на полторы странички со схематичным пересказом сюжета в начале и бодрым тизером в конце. Этот неподъемный (килограмм веса) том так туго набит мыслями, филологическими инсайтами, историческими параллелями, внутренней полемикой, кропотливым фактологическим крохоборством, эмоциями, скороговорками и длиннотами, что попытка перемещаться по нему в сколько-нибудь быстром темпе чревата риском навеки в этом лабиринте потеряться. Каждое предложение приглашает к дискуссии. Каждая деталь, каждый третьестепенный персонаж тянет за собой отдельную повествовательную линию — иногда сплошную, иногда прерывистую. Каждая идея проговаривается многократно, всякий раз немного по-другому, вынуждая читателя едва ли не поминутно отлистывать назад, чтобы проверить — так кто же был самым верным учеником Маяковского, Равич или все же Кирсанов? Маяковский — он для Быкова кто, Христос, Арлекин или скорее Дон-Кихот?..
Пожалуй, это первое — хотя и определенно не главное, — что нужно сказать о новой книге Дмитрия Быкова: ее мучительно неудобно читать, особенно поначалу. Не став (вопреки первоначальным планам) включать «Тринадцатого апостола» в серию «ЖЗЛ», издатели поступили осмотрительно и гуманно — по сути дела, книга эта не биография, но циклопическое (на восемьсот страниц) расхристанное эссе, плохо отредактированное и, похоже, местами ни разу не перечитанное самим автором. Не связный рассказ, но все, что Быков когда-либо читал, слышал, думал или только собирался подумать про Владимира Маяковского.
Поэтому не слишком удивительно, что первое впечатление от погружения в книгу — абсолютный хаос. Автор ссорится с героями или иронизирует над ними (иной раз кажется, что его разговор, скажем, с Горьким или Сельвинским самоценен и не нуждается в присутствии свидетелей, то есть читателей), кого-то критикует, кого-то утешает и подбадривает. Он приводит цитаты из поэтов, в которых чувствует влияние Маяковского или, наоборот, прозревает его предтечу, а после словно бы предугадывая читательский вопрос, сам себя тормозит: «Что, не видите родства? Сейчас объясню…» — и дальше на пару страниц, забыв обо всем, с головой ныряет в глубинный анализ текста. Главу о Шкловском он пишет на манер темной и рваной прозы Шкловского, а главу о Чуковском — в духе язвительной и хлесткой критики самого Корнея Ивановича. Из фрагментов воспоминаний (если Быкову надо привести цитату, он не мелочится — есть в его книге цитаты и на три, и на пять страниц), из собственных мыслей, из стихов и воздуха времени он собирает портрет Маяковского-человека, любовно добавляет детали, а после сам с собой спорит, стирает получившуюся картину, рисует заново — и вновь возвращается к исходному варианту.
Читать «Тринадцатого апостола» как биографию невозможно, да и не нужно. Этот компендиум разнородной информации представляет собой скорее заготовку для будущей биографии, причем не одной, а двух или даже трех. Не статую, но огромную глыбу каррарского мрамора — очень красивого, спору нет, но первозданно дикого.
Впрочем, кто сказал, что статуя так уж лучше мрамора? Конечно, читателю (и почитателю) изысканно выверенного «Пастернака», в котором не было ни одной лишней строчки, трудно смириться с этой хаотической мощью. Однако если отрешиться от собственных ожиданий, то окажется, что «Тринадцатый апостол» книга в некотором смысле не менее замечательная — и уж точно не менее важная.
Во-первых, если читерским образом заглянуть в оглавление, то выяснится, что среди бурлящего хаоса все же прослеживается некоторая путеводная структура — условная и зыбкая, конечно, но тем не менее. Книга поделена на шесть частей (неслучайно ее подзаголовок — «трагедия-буфф в шести действиях»), у каждой из которых имеется сквозная тема: «Выстрел» концентрируется вокруг самоубийства, «Голос» — вокруг сценических выступлений Маяковского, «Главарь» повествует главным образом о времени, когда поэт фактически руководил литературной жизнью страны. Внутри «действий» тоже есть определенный повторяющийся паттерн: в каждом имеется глава «Двенадцать женщин», рассказывающая о возлюбленных Маяковского, и глава «Современники», в которой речь идет о важных людях, сыгравших ту или иную роль в жизни поэта (почти все они начинаются на один манер — «С Горьким получилось очень нехорошо», «С Хлебниковым получилось не совсем хорошо»). Более того, при всем обилии расползающихся в разные стороны протуберанцев книга в целом имеет некое подобие кольцевой композиции: начавшись с рокового выстрела, им же она и заканчивается.
А во-вторых — и это самое важное, — в этой книге есть такие странные, непопулярные и, вроде бы, совершенно не обязательные вещи, как величие и благородство.
Быков, в своей публицистической ипостаси известный как беспощадный острослов, на сей раз ни о ком не говорит по-настоящему дурно, ни с кем не сводит счетов. Его взгляду присуща подлинная мудрость и глубина, исключающая возможность мелочного раздражения и неприязни: даже о Горьком — едва ли не самом отталкивающем персонаже книги — он говорит так, что в нем виден в первую очередь сложный живой человек, а не мелочный, мстительный и непорядочный (распускал о Маяковском грязные и лживые слухи) литератор средней руки. Взобравшись на недосягаемую высоту и оттуда, из поднебесья, обозревая воссозданный им мир, Дмитрий Быков демонстрирует при этом неотъемлемые свойства локального бога — всепонимание (но не всеоправдание) и всперощение (но не готовность к тотальной амнистии).
Что же до величия, то оно закономерно следует из масштаба авторского дарования и замысла: не всякий день встречаешь книгу, внутри которой живет, дышит, ворочается целый мир — огромный, несуразный, хаотичный, многообразный и потому особенно живой. Мир, в который можно надолго уйти, притворив за собой дверь, чтобы не сквозило снаружи.
Ну, и последнее замечание. Быков не был бы самим собой, если бы наряду с сырыми, написанными словно бы начерно фрагментами в его книге не встречались пассажи такого кристального совершенства, что их хочется — пользуясь словами Пастернака — носить с собою, знать на зубок, шататься по городу и репетировать. Словом, ни разу не биография Маяковского и вообще черт знает что, а не книга, но определенно одно из важнейших литературных событий года. А тех, кому нужна хорошая, умная и по-хорошему традиционная биография поэта, позволю себе перенаправить к книге шведского слависта Бенгта Янгфельдта «Ставка — жизнь», благо ее как раз переиздали, так что теперь она снова доступна в бумаге.