«Текст должен быть неизбежностью»
Василий АВЧЕНКО — журналист и писатель, автор книг «Правый руль», «Владивосток-3000», «Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях», «Фадеев», соавтор романа «Штормовое предупреждение». Произведения автора входили в шорт-листы премии «Национальный бестселлер», «НОС» и Бунинской премии, в лонг-листы премии «Большая книга» и «Ясная поляна». И этот человек станет участником «Литературного перекрестка» в рамках Шукшинского фестиваля в 2019 году! Готовьтесь к встрече с автором, читая его издания в «Шишковке» и знакомьтесь с писателем поближе уже сейчас: Василий Авченко ответил на несколько вопросов накануне своего визита на Алтай.
— Писатели — люди разные, есть молчаливые, есть и разговорчивые. Но, наверное, некая погруженность в себя присутствует. Я могу молчать сутками, говорить не очень люблю. Предпочитаю не говорить, а писать, и это для меня — самая удобная форма высказаться. А потребность в этом есть: побуждает жизнь, идущая вокруг. Поводы возникают постоянно. Я живу во Владивостоке, а это особая, очень интересная реальность, которую хочется фиксировать. Вот это и было главным поводом для того, чтобы начать писать не только газетные заметки, но и книги. Те же японские машины, которые хлынули на Дальний Восток и заполонили всю нашу территорию, изменив образ жизни целого региона, — об этом надо было писать, и я начал: 10 лет назад в издательстве Ad Marginem вышла книга «Правый руль». Японская подержанная машина в ней стала метафорой, образом, поводом для рассказа о той жизни, которой мы живем. Но, конечно, я отразил то отношение к японскому автомобилю, которое выкристаллизовалось в 1990-е годы во Владивостоке. Это почти культ. Всегда удивительно, когда слушаешь разговор приморцев о машинах: сколько и каких-то особых словечек, и погруженности в тему, и любви. Даже девушки у нас способны увлеченно обсуждать привода или сайлентблоки. Этим могли бы заинтересоваться и психологи, и социологи: феномен автомобиля в жизни современного человека. Но сам я к автомобилям, признаюсь, несколько охладел. Наигрался, наверное. Или — возраст. К тому же Владивосток сам себя загнал в тупик тотальной автомобилизации. У нас — самый автомобилизированный город страны. Из-за этого уже не пройти нигде, не проехать, не припарковаться. Это неправильный способ развития.
— Мне бы хотелось, чтобы литературная жизнь происходила не только в столицах и крупных городах. Мы с товарищами часто шутим о том, что надо бы равномерно распределить писателей по стране, чтобы ни один уголок не остался неохваченным. Города, регионы — это интереснейшие и важнейшие цветы в большом российском букете. Всегда интересно читать не о каком-то абстрактном, а о конкретном городе. Своя — и очень активная — литературная жизнь происходит на Урале, на Волге, в Сибири… Прекрасно, когда есть «гении места», как Алексей Иванов на Урале или Михаил Тарковский на Енисее. Или взять отличную книгу «Дождь в Париже» Романа Сенчина, которая на самом деле — о Кызыле, где писатель провел детство и юность. Город или местность через литературу обретают голос, что очень важно и для самой этой территории, и для читателя извне. Еще Пушкин занимался историей освоения Камчатки, но, к сожалению, не успел довести свой замысел до воплощения. Как представитель Дальнего Востока, я стараюсь поднять какие-то местные темы. Их много, в одиночку здесь не справиться — нужны десятки и сотни авторов, режиссеров, художников и так далее.
— Когда Андрей Рубанов загорелся Владивостоком и решил написать о нем книгу, он пригласил меня в соавторы. Так появилось «Штормовое предупреждение». Я отвечал за местную специфику: как люди говорят, как ведут себя… Чтобы нигде не наврать. Действие книги происходит во Владивостоке, на острове Путятина, в море. Писать было просто: мы распределили обязанности, отвечали каждый за свое. Рубанов говорит, что ему особенно важно, как воспримут книгу во Владивостоке. Если хотя бы один юноша передумает отсюда уезжать — то задача-минимум уже выполнена. А мне больше интересно то, как воспримет книгу недальневосточный писатель. Она, кстати, уже вошла в длинный список «Ясной поляны». Скоро, кстати, должна выйти еще одна книга, написанная мной в соавторстве. Она документальная и посвящена Олегу Куваеву (1934−1975) — писателю и геофизику, автору знаменитого романа «Территория». Мы написали ее совместно с Алексеем Коровашко, филологом из Нижнего Новгорода, доктором наук и замечательным писателем (рекомендую его книги «По следам Дерсу Узала» и «Бахтин» в серии ЖЗЛ). Он взял на себя литературоведческую часть, я — дальневосточную и геологическую. Считаю, подробной книги о Куваеве нам всем очень не хватало. Это имя надо знать, помнить, читать его книги. Так что в соавторстве у меня уже немалый опыт, если вспомнить еще и фантастическую киноповесть «Владивосток 3000», написанную совместно с лидером группы «Мумий Тролль» Ильей Лагутенко. В этом случае, как и в случае со «Штормовым предупреждением», мы имели в виду экранизацию. Если получится снять фильм о Владивостоке и во Владивостоке — это будет прекрасно. У нас киногеничный город, который, к сожалению, редко попадает на большой экран.
— Не стоит искусственно выжимать из себя текст — читатель всегда почувствует фальшь. Надо слушать музыку мира вокруг себя и музыку внутри себя. Потребность высказаться должна быть искренней. Тебе самому должно быть интересно то, о чем пишешь. Текст должен быть неизбежностью, иначе он не очень нужен даже тебе самому. Это как любовь.
Когда пишу, меньше всего думаю о том, чтобы понравиться какому-то реальному или воображаемому читателю. Понимаю: то, что интересно мне, вовсе не обязательно должно быть интересно кому-то еще. Но ориентироваться на чужой интерес не хочу. Хотя, конечно, текст пишется не ради самого текста, а ради того, чтобы его читали. Книга не живет, если ее не читают. Но интересным и важным для читателя может стать только то, что интересно и важно самому автору. Что касается славы — какая сегодня слава у писателей? Это же не актеры. Хотя, конечно, признание всегда ценно и приятно. Но, по-моему, если человек садится писать ради славы — то он обречен на неудачу. Здесь тонкие материи. К примеру, успех, что бы мы ни понимали под этим словом, не должен прийти слишком рано — это опасно.
— Писательство, как мне кажется, это тот случай, когда не человек выбирает занятие, а занятие — человека. Если человек пишет, если для него это образ жизни — он будет писать. Хорошо это или плохо — другой вопрос, но это такой тип личности, склад характера, и ничего с этим не поделаешь. Конечно, вспоминается и классическое «можешь не писать — не пиши». Пишущих сейчас много — это факт, и это хорошо. Тем более что сейчас у всех есть социальные сети, и каждый, так или иначе, пишет. Вообще письмо и чтение — важнейший навык, без этого интеллект не разовьется. Другое дело, что уровень пишущих разный, и читателей, если судить по ничтожным в сравнении с советской эпохой тиражам, сегодня мало. Хотя проблема еще и в системе книгораспространения, книготорговли, коммуникациях, критике, налоговой системе и так далее. Потенциал нашего читательского рынка куда больше, чем его сегодняшнее состояние. Остается надеяться на лучшее.
— Я давно мечтал побывать на Алтае. Этот регион интересовал и сам по себе, и в связи с Шукшиным — моим любимым писателем. Он для меня — близкий, родной человек, я его всего не раз перечитал, многое знаю наизусть. Это важнейший для меня писатель, режиссер, личность. Недавно в журнале «Алтай» я попытался сформулировать некоторые свои мысли о его книгах и фильмах. Это сложнейший художник, которого нередко воспринимают упрощенно, причем для такого восприятия многое сделал сам Шукшин — «зашифрованный» человек, как пишет его биограф Алексей Варламов. Помните, как в «Печках-лавочках» его герой Иван Расторгуев начинает рассказывать столичной аудитории о кобыле Селедке — прикинусь, мол, простачком, спрос меньше… В каком-то смысле это была жизненная и творческая стратегия самого Шукшина. Его рассказы только кажутся простыми — на самом деле это искуснейшая работа, глубочайшие смысловые уровни. Фильмы его — самый настоящий артхаус, не случайно однокурсником Шукшина был Тарковский. Формальные эксперименты, абсолютная творческая свобода, ответственность за каждую строку и каждый кадр, требовательность, даже беспощадность к себе — всё это Шукшин. Он абсолютно современен и будет современным очень долго. Он будет читаться и прочитываться по-новому в каждую следующую эпоху. И мне бы очень хотелось, чтобы феномен «великих сибиряков» второй половины ХХ века — Шукшина, Распутина, Вампилова, Астафьева — повторялся по-новому и на других наших территориях, чтобы в каждом регионе появлялись таланты не локального, а мирового масштаба. Может быть, это наивно, но тем не менее.