Василий Авченко: «Фадеев: перезагрузка»
Захар Прилепин о творчестве советского классика и новом поколении
Кажется: это всё настолько неактуально, настолько быльём поросло, что даже речь об этом заводить не стоит. Фадеев какой-то, кто это? Это как Федин, только застрелился. Красивый был, на актёра похож. Что-то там писал про войну.
Человек очень часто существо легкомысленное, внушаемое. Современному человеку объяснили, что Фадеев — это уже неактуально, а если про актуальное — то это, скажем, к Сорокину.
Человек поверил.
И не знаю, нужно ли это доказывать, но, скажем, лично мне «Разгром» кажется на редкость современной книжкой, я внутри неё живу, и хорошо себя чувствую, потому что там точно есть жизнь, а какой-нибудь «День опричника» — напротив, кажется мне книгой старообразной и скушной; именно через «ш» — более того, выдуманной и неживой, и только столичные заворожённые хипстеры могут убедить себя в её, пусть даже и сатирической правдоподобности.
Василий Авченко, автор книжки о Фадееве, спокойно констатирует: «Разгром» дописывался в 2010 году приморскими партизанами, «Молодая гвардия» — Луганской народной республикой в 2014 и позже".
«Казалось, — продолжает Авченко, — партизаны и молодогвардейцы — „тогда“ и „там“, оказалось — сейчас и здесь. От прошлого к будущему ходит гулкое эхо, доказывая: всё на самом деле происходит сейчас, минувшее едино с ещё не случившимся. Все они рядом: молодогвардейцы и ополченцы Новороссии. Жизнь подражает литературе, не только фиксирующей, но и программирующей реальность».
Неприятие современным литературным истеблишментом Фадеева — в том числе, как человека определённого типа, выбирающего служение идее и государству — оно не эстетическое, оно на уровне физиологии.
Людмила Улицкая прозрачно намекает на Фадеева в рассказе «Писательская дочь»: «Он был палаческой породы, которой развелось от советской власти множество, коммунист и алкоголик, похоже, что с остатком совести, и покончил с собой через некоторый критический срок после смерти Сталина».
«Развелось от советской власти». А вы от кого развелись? «Покончил с собой через некоторый критический срок…» — что за «критический срок», о чём речь вообще?
Акунин вторит про Фадеева: «Политическая ангажированность завела в жизненный и творческий тупик». Бориса Акунина ничего в тупик не заведёт, он свободный человек, может себе позволить быть снисходительным к мёртвым.
Акунин (берём этого писателя только в качестве примера; желаем ему исключительно добра) и Фадеев — это не просто два разных писателя, это мир и антимир, вещество и антивещество, их профессии должны по разному называться.
Василий Авченко совершенно спокойно чеканит о Фадееве: «Жизнь его — великолепный сюжет с войной в юности, взлётом в зрелости и самоубийством в конце. За свои неполные пятьдесят пять он прожил несколько эпох — настолько спресованным было время. Фадеев — герой в двух смыслах сразу: боец, партизан, комиссар — и готовый литературный персонаж героико-романтического, антиобывательского типа. Прошедший огонь, воду (политый собственной кровью кронштадтский лёд) и медные трубы».
В каком-то смысле, Фадеев — квинтэссенция того, что особенно отвратительно литературным распорядителям новой эпохи; и его самоубийство — лишний козырь в их рукавах. «А! Значит, он всё делал не правильно, раз так завершил свой путь».
Между тем, Анна Андреевна Ахматова (мы все помним, сколько пришлось ей претерпеть от советской власти), узнав о самоубийстве Фадеева, сказала: «Я его не имею права судить».
Она — не имела, а эти, нынешние — право имеют. Не смешно ли это?
Пастернак сказал о Фадееве: тем выстрелом «он сам себя реабилитировал».
У современников, как мы видим, хватало масштаба и такта для осознания некоторых вещей.
Впрочем, образ Фадеева разрушили, конечно же, не нынешние литераторы, а само блудливое время, которое, вроде бы, четверть века назад отменило навсегда романтическую партизанщину и прочую молодгвардейщину.
«Из школьных программ Фадеева убрали, — пишет Авченко, — Под „Молодой гвардией“ теперь понимается прокремлёвское молодёжное движение. Профсоюзной библиотеки имени Фадеева, в которую я ходил студентом, во Владивостоке больше нет. Вместо неё в здание вселился Сбербанк. Фонды попросту сожгли на Горностаевской свалке».
Одну из ключевых ролей в ликвидации фадеевской библиотеки, не без мстительности отмечает Авченко, сыграл местный чиновник, на тот момент глава профсоюзов, позже выросший да депутата Госдумы от «Единой России».
Разор в российской культуре и слом всех советских иерархий случился вовсе не по причине активной «подрывной деятельности», простите, дорогой коллега, Акунина или любого из их внушительных рядов — полноте.
То, что мы имеем и не имеем сегодня — это наши нынешние патентованные государственные патриоты устроили. Им, признаемся, тоже «Разгром» не нужен — потому что в иных обстоятельствах эта книга может быть направлена против них. Да и нет никакого «Разгрома» в их понятийной системе.
Забавно, но ситуация вокруг образа Фадеева, его книг, его наследия, его музея, улиц его имени, заветов его — самым элементарным образом раскрывает наше время, наши дни — и сразу становится понятно, кто есть кто.
Что до самой книжки, то стоит отметить ключевую идею Авченко — взгляд на судьбу Фадеева, как человека с Дальнего Востока. Ещё ребёнком родители перевезли его в Приморье, там случилась первая его война, первая любовь, там он возрос — и туда мечтал вернуться всю свою жизнь. Дальний Восток как рай — светился и зазывал.
Авченко любит Дальний Восток, знает свой край, и лёгкий перекос именно в местную тематику, в книге имеется. Но хуже её не делает, и даже напротив.
Заодно читатель узнаёт, что именно всё-таки представляла собой японская интервенция и за кого воевали лидеры «белого движения». И против кого юный Фадеев. Будущий писатель, будущий сталинский любимец, будущий самоубийца. Герой отличной книжки Авченко. Про Фадеева обязательно кино ещё снимут. А про тех, кто нынче издевается над ним — не снимут никогда.