Вездесущий затворник
В издательстве «Молодая гвардия», в серии «ЖЗЛ» готовится к публикации книга о Валентине Катаеве. Исследовать биографию классика советской литературы взялся Сергей ШАРГУНОВ, яркий прозаик, лауреат независимой премии «Дебют» и государственной премии Москвы в области литературы и искусства.
культура: Обычно монографии пишут ученые — историки, архивисты, литературоведы. Почему Вы вдруг решили попробовать себя в этом жанре?
Шаргунов: Я исходил из своей любви к Катаеву, к его книгам, языку, удивительной стилистике, в которой главное — приключения красок. Писатель он первоклассный, и, если абстрагироваться от идеологического детерминизма и начать говорить о хорошей литературе как таковой, просто невозможно не обратить на него внимания.
культура: Говорят, у Бунина было два ученика по разные стороны света — Владимир Набоков и Валентин Катаев.
Шаргунов: Да, с Буниным их связывали самые теплые отношения. Бунин следил за творчеством своего ученика из Парижа, присылал ему вышедшие в эмиграции книги. «Дорогой учитель Иван Алексеевич» — обычное обращение Катаева в письмах. Его проза, темпераментная, объемная, раскованная, наследовала от критического реализма, сохраняла бунинскую четкость и строгость. Однако при всей удивительной катаевской литературе до сих пор не появилось ни одной его полнокровной биографии. В советское время выходили достаточно унылые, дидактичные книги с огромным количеством умолчаний, в которых яркая, колоритная личность Валентина Петровича оставалась за скобками. В наше время о Катаеве, если и пишут, то какие-то нелицеприятные вещи. Как и Алексея Толстого, его упрекают в конформизме, называют приспособленцем. А он был вне политики. Кроме того, многие обстоятельства его биографии стали проясняться только сейчас.
культура: Тот факт, что Катаев был белогвардейцем, а потом перешел к красным, известен давно.
Шаргунов: Он прошел Первую мировую, дважды ранен, переболел тифом, вместе с братом Евгением угодил в застенки одесского ЧК, был приговорен к расстрелу. В последний момент ему велели отойти в сторону. Потом перешел к красным. И в белой контрразведке, судя по всему, ему тоже довелось побывать.
культура: Что его так бросало?
Шаргунов: Это судьба города Одессы, там за время Первой мировой и Гражданской войны власть менялась 14 раз. Сначала были украинские националисты с немецкими штыками, потом пришла Антанта, затем правили красные, после белые и снова красные. Катаев менял взгляды, но он искренне любил свое Отечество. О белогвардейском прошлом в советские годы, конечно, не распространялся. Тогда об этом никто не говорил. И хотя на Валентина Петровича пытаются навесить ярлык приспособленца, он был человеком, безусловно, храбрым. Осмеливался возражать самому Сталину, покровительствовал Мандельштаму.
культура: В одном из интервью жена писателя Эстер Давыдовна Катаева рассказывала, что очень боялась визитов Мандельштама, которого к тому же и недолюбливала…
Шаргунов: В то время Мандельштама уже нигде не принимали. Все опасались иметь с ним дело, кроме Катаева. Он еще и деньгами семью поэта поддерживал, а когда Мандельштама посадили, ходатайствовал за него. Катаев не менял своего отношения к человеку, какие бы тучи над тем ни сгущались. Когда Зощенко травили, приехал к нему в компании двух красоток на автомобиле с открытым верхом, украшенном воздушными шарами. Позвал кататься. Устроил праздник.
культура: Любил широкие жесты?
Шаргунов: Ему нравилось жить хорошо. И в отличие от многих других, строивших на людях постные физиономии, будучи романтиком, этим бравировал. Иногда даже эпатировал публику. Мог взять и сказать, что главное в жизни — деньги. Ездил по ресторанам, угощал дам черноморскими устрицами. Охотно покровительствовал всем, кто в этом нуждался. Ничего не жалел для друзей. Одних только литераторов, которые состоялись благодаря ему, десяток.
культура: Кто, например?
Шаргунов: Без Катаева не было бы Эдуарда Багрицкого. Они познакомились в Одессе, где вместе с Олешей, Бондариным и Нарбутом работали в ЮгРОСТА (Южное бюро Украинского отделения Российского телеграфного агентства. — «Культура»). Багрицкий писал юморески в одесские газеты под псевдонимом «Некто Вася», и, скорее всего, этим бы его карьера и ограничилась, если бы Катаев не пригласил Эдуарда в 1925 году в Москву. Ильф и Петров — полностью его креатура. Брат писателя Евгений Петрович Катаев служил инспектором в одесском уголовном розыске, затем работал в одесских газетах, где и познакомился с Ильей Файнзильбергом. В Москву их привез Катаев, придумал им фабулу романа «12 стульев». Подарил Кису Воробьянинова и практически все сюжетные ходы. Говорят, Катаев стал прототипом Остапа Бендера.
культура: Значит, Остапа придумали все-таки Ильф и Петров?
Шаргунов: Да, и когда они прочитали окончательную версию романа, где уже вовсю действовал Великий комбинатор, Катаев снял свое имя — изначально, согласно договору, на обложке должны были стоять три фамилии. Попросил подарить с гонорара портсигар. Они преподнесли ему золотой, правда, не мужской, а дамский… Вообще, в жизни Катаева много удивительных пересечений с другими знаменитыми современниками. В поезде он познакомился с Троцким, дружил с Фадеевым и Асеевым, дрался с Есениным. Виноват, кстати, был Сергей Александрович, который спьяну высморкался в скатерть на званом обеде у Асеевых. У Катаева провел свой последний вечер Владимир Маяковский…
культура: Писали, что Маяковский был с ним в сложных отношениях. Лиля Брик чуть ли не запрещала, по крайней мере отговаривала общаться с «Катаичем».
Шаргунов: Но Маяковский продолжал ходить к Катаеву. На этих вечеринках собирался весь московский бомонд. В свой последний вечер поэт находился там вместе с возлюбленной, актрисой МХАТа Вероникой Полонской. Был в тяжелом предсуицидальном состоянии, в разговорах не участвовал, не слушал острот. Все обменивался с ней записками, бросал эти клочки бумаги через стол. Позже недоброжелатели выдвигали версию, якобы Катаев подвиг Маяковского на этот шаг, крикнув: «Только не вздумайте повеситься на подтяжках!» Но, по-моему, это ерунда. Они соперничали, пикировались и дружили — ездили вместе на бега, резались до утра в «девятку». Вообще, когда пишешь биографическую книгу, узнаешь массу новых поворотов, невольно делаешь открытия. У меня даже возникла гипотеза, что булгаковский Шариков «родом» из стихотворения Маяковского. Владимир Владимирович когда-то написал эпиграмму в журнал «Красный перец», речь шла о неком приспособленце, который нахлобучил пролетарскую кепку и теперь вещает о высоких идеалах со страниц газет. Фамилию он носил Шариков. Примерно в те же годы Катаев познакомил Булгакова с Маяковским.
культура: Судя по всему, он был чрезвычайно общительным человеком. Когда только успевал работать?
Шаргунов: Несмотря на бесконечную активность, Катаев умудрялся оставаться тонким художником. Это был человек неукротимой энергии — мог выдавать по несколько разножанровых произведений в год. Но при всей своей коммуникабельности, для бесчисленных друзей и знакомых писатель оставался вещью в себе. «Вездесущий затворник», — сказал Андрей Вознесенский, работавший под его началом в «Юности» (журнал был основан по инициативе Валентина Петровича, который и стал первым главным редактором. — «Культура»). Но в жизни Катаева главным все-таки был его великолепный дар, который он не мог не реализовать. А еще — необыкновенная правдивость. Ничего не сочинял! Читаешь некоторые вещи, кажется, ну, это такие беллетризированные мемуары. Отправился с «красным попом» агитировать за советскую власть народ в предместьях Одессы. Потом попа убили казаки. Начинаешь копаться в архивах: действительно, был такой человек, очень популярный проповедник, в прошлом — солист Большого театра… Казаки и в самом деле его прикончили, сочли вероотступником. А сын Катаева, Павел Валентинович, рассказывал: как-то раз заметил отца, который, крадучись, следовал за ним в школу. Он работал над какой-то детской книгой, вот и решил понять, что чувствует ребенок, направляясь в школу по рассветным улицам, в полумгле.
культура: Для большинства Катаев — это в первую очередь «Белеет парус одинокий», «Сын полка» и «Цветик-семицветик». Какие его вещи любите Вы?
Шаргунов: Мне кажется, чем больше прочтешь — тем лучше. «Белеет парус…» и «Сын полка», конечно, обязательны, но есть еще целый пласт пронзительных мемуарных произведений — «Святой колодец», «Трава забвения», «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», «Алмазный мой венец». Он был мастером литературной живописи, ему присуще восприятие жизни как дара. Но этот праздник сопровождался ощущением трагизма бытия. Подобное было и у Бунина. Свой дар Катаев пронес через долгую жизнь. Уже в преклонных годах написал самые прелестные, емкие и юные произведения. Это пора его знаменитого мовизма — от французского mauvais (плохо). Автор со свойственной ему иронией заявил, что «в пору, когда все пишут хорошо, надо попробовать писать плохо». Произведения, оказавшиеся, по всеобщему мнению, отнюдь не «плохими», позволили Катаеву обрести «новое литературное дыхание». Одна из таких вещей «Уже написан Вертер» о пребывании в застенках ЧК.
культура: В основу лег личный опыт?
Шаргунов: И да, и нет. У лирического героя Димы был другой прототип — сын известного одесского литератора Федорова. То, как людей, раздетых догола, вперемешку мужчин и женщин, выводили на расстрел, — видел и сам Катаев. Он вообще всю жизнь ходил по краю — на допросах Катаева часто «выдавали», называли «сообщником». Есть стихотворение, написанное в 1936 году: «Небо мое звездное, от тебя уйду ль? Черное, морозное, с дырками от пуль». Такие настроения появились у него не тогда, а гораздо раньше. В этом и заключалась скандальная суть повести «Уже написан Вертер». Когда она вышла, многие думали, будто расстрелы начались в 37-м, хотя 20-е годы были не менее жестокими. Не знаю, чего ему до сих пор не может простить либеральная интеллигенция… Да, подписи ставил. Но и Платонов их ставил тоже.