Владимир Новиков: «Люблю ли я воду?»

 В "Малой серии" ЖЗЛ вышла новая биография Александра Сергеевича Пушкина. Интервью с автором книги.

Исследование жизни и творчества "первого поэта России" - третья книга Владимира Новикова в жанре биографии. До "Пушкина" в ЖЗЛ выходили "Владимир Высоцкий", выдержавшая семь переизданий, и, чуть позже, "Александр Блок", переиздавали которого дважды.

 Отрывки из жизнеописания Пушкина были впервые опубликованы в мартовском номере "Нового мира", а теперь "опыт доступного повествования" (именно такой подзаголовок дал своему труду автор) вышел отдельным изданием в издательстве "Молодая гвардия".

- Когда вы приступали к работе над биографией Пушкина, какие задачи перед собой ставили?

- Помочь новому читателю (прежде всего молодому), который о Пушкине знает немного и несистематично, но должен делать вид, что «в курсе» (по-современному – «в теме»). Перефразируя старое присловье: кто и шутя и скоро пожелает жизнь Пушкина узнать, уж знает. Чтобы такой эффект был по прочтении.

- Зная ваш метод работы, понимаю, что вы скрупулезно изучили все (или же большинство) доступные источники. Когда примерно окончательно были исчерпаны все биографические возможности пушкинистики, чтобы настал новый этап, концептуальный?

- Рубеж – начало 1980-х годов, когда вышла строго-биографическая  книга Стеллы Абрамович «Пушкин в 1836 году (Предыстория последней  дуэли)» и две «концептуальные» книги: «Александр Сергеевич Пушкин»  Ю. Лотмана и «Поэзия и судьба» В.Непомнящего.

 Лотман дал либеральное (иным словом – вольнодумное) прочтение биографии классика,  Непомнящий – православное. Здесь, однако, на мой взгляд, завершается и «концептуальный» этап. Двадцать первый век располагает к новому, если угодно, постконцептуальному подходу. И он распространяется не только на Пушкина.

- Какие собственные открытия, большие или не очень, вы сделали во время работы над книгой?

- Отрефлектировал для себя главный творческий прием Пушкина: без биографического кровообращения, только «по текстам» его не видел, не  чувствовал. А из мелочей – понял, наконец, почему так беспощадно бомбил  Пушкин своими эпиграммами Михаила Каченовского: тут дело не только в разнице взглядов. И то, и то есть в книжке, себя цитировать не стану.

 Ну, и еще из истории с географией. Влюбился я как-то лет десять назад в один дом на Фонтанке – дом Устинова, впоследствии дом Петровых. Описал его в одном своем прозаическом сочинении: домик-то сам по себе колоритен.  А Фонтанка сплошь пушкинским присутствием отмечена: и дом у Калинкина моста, где поэт жил после Лицея, и Тургеневы, и Оленины. Дом Устинова на пересечении с Гороховой в первый ряд достопримечательностей не попадал,  хотя питерские пушкинисты, наверное, про него ведали.

 Так вот приятно было узнать, что именно здесь живали родители Пушкина, и он заходил к ним, чтобы отведать печеного картофеля, которым его Надежда Осиповна  заманивала.

- Пушкин – уже третья ваша книга в жанре «ЖЗЛ». Сначала был «Высоцкий», затем «Блок».  Меняется ли ваш метод от книги к книге?

- Менялся радикально. Ключ к «Высоцкому» искал полгода. Сам он о себе не написал ни строки. В устных рассказах говорил не про себя, а про Большой Каретный и про Таганку. И я решил вести рассказ от его лица - не на «я», но в форме несобственно-прямой речи. При этом в книгу вмонтированы аналитические главы, где о поэзии Высоцкого говорю от своего имени, как исследователь. Такое двуголосое построение.

 Блок, наоборот, в дневниках, записных книжках и письмах выговорился основательно. О нем повествую сугубо в третьем лице, без вольностей (скажем, Любовь Дмитриевну «Любой» не именую). Тут задача была – показать сплав житейского и поэтического, сопрячь эти два начала композиционно и интонационно.

 Ну, а с Пушкиным все определил компактный объем. Сразу решил писать не «романно»,  а новеллистически. Короче, еще короче! Можно об этом эпизоде рассказать одной фразой? Нет? А двумя? И никаких ретардаций, ретроспекций – вперед! Но есть общее в трех книгах.

 Повествование преобладает над рассуждением, разговорная интонация над письменной. Для меня немыслимы академические клише типа «характерной особенностью является» или «занимает особое место в творчестве».

 «Пишем для человека, а не для соседнего ученого», - этот завет В. Шкловского, услышанный Ольгой Новиковой и мной в 1982 году, стал для нас обоих вечным ориентиром.

- Я правильно понимаю, что в вашей внутренней вселенной Высоцкий равен Пушкину, Пушкин Высоцкому, а Блок им обоим?

- В моей голове (не решусь назвать ее «вселенной») главное соотношение – не равенство, не тождество (знак = ), а эквивалентность (для нее в математике есть знак ~ , тильда). Эквивалентность – это равносильность. С этой точки зрения Пушкин ~ Блок ~ Высоцкий.

 Но я никому это положение не навязываю. Оно, возможно, неприемлемо для эстетов. Но с ним внутренне согласны те, для кого жизнь ~ искусство, то есть искусство и «неискусство» находятся в тех же отношениях эквивалентности.

 Эквивалентность – это соответствие несхожих материй. «В последний раз твой образ милый…», «По вечерам над ресторанами…», «Сегодня я с большой охотою…» - строки разные по химическому составу, но сходные по динамике.

- Что вы понимаете под динамикой?

- Применительно к литературе/искусству я понимаю динамику по-тыняновски: энергичное соотношение всех элементов целого, непрерывное движение от начала теста до конца с набором скорости. В приведенных выше примерах стихотворения завершаются на энергетическом пике и смысловой кульминации: «Пред заточением его», «Я знаю: истина в вине», «А мне еще сильнее хочется!»

- А если еще проще?

- Живость, внутреннее движение.

- Вы до сих пор любите Высоцкого? Вообще, ваше мнение о своих героях меняется со временем или нет?

- Глагол «любить» для меня из другого дискурса – эротического и семейного. А применительно к поэтам… Я такую бы предложил аналогию: люблю ли я воду? Вроде нет, но пью ее ежедневно и жить без нее не могу.

 Когда в Фейсбуке вижу видеокадр Высоцкого со стрелкой – непременно слушаю,  и малоизвестные записи, и знакомые. С точки зрения языка вижу и слышу: что у Высоцкого казалось (даже мне самому) ошибкой или небрежностью, со временем предстает оправданной трансформацией. Блока продолжаю перечитывать по трехтомнику, где 1210 стихотворений в хронологическом порядке. Особенное удовольствие получаю от стихов «незасмотренных», тех, что у гурманов считаются «проходными». Пусть неброские, зато фальши нет нигде. Хорошо, что он так много написал. Есть, чем ежедневную жажду утолить.

 В рукописном отделе бывшей Публичной библиотеки недавно зачем-то выписывал для просмотра открытку с четырьмя строками из «Сиенского собора», посланную по почте малоизвестному господину В.В. Денисову. Просто чтобы в руках подержать, фетишистический трепет ощутить.

 Иногда хочется от героев отделаться и пожить собственной жизнью. Но – пристают. В Питер в последнее время ездил больше по пушкинским делам, а ноги вдруг вели на Николаевскую (Марата), чтобы вместе с Блоком протиснуться в подъезд к Евгению Иванову. Потом – на Малую Монетную, в еще одно блоковское жилище.

 А оттуда два шага до Каменноостровского проспекта, где Высоцкий с Золотухиным под утро выходят от Аркадия Райкина после долгих песнопений, садятся в такси, а шофер им разочарованно: «А сказали, что Райкин поедет!».

 В общем, это дело, наверное, пожизненное.

- В ваших словах сквозит  что-то безотчётное. Насколько культ Пушкина (как и культ Высоцкого или Блока) связан с «объективными показателями» «качества» их текстов? Или, находясь внутри культурной ситуации, обоготворяющей своих героев, мы поддаёмся всеобщему движению? Не является ли, скажем, нынешний Пушкин – продолжением конструкта 1937-го года?

- К культам не имею никакого отношения, с героями своих книг я достаточно фамильярен.  А что они мне интересны во всех проявлениях, так разве это дурно?

 Если я считаю «Евгения Онегина» текстом самого высокого качества из всех, написанных когда-либо на русском языке, влияет ли на меня 1937 год? А на современных студентов, считающих лучшим стихотворением «Если жизнь тебя обманет…»?

 Кстати, я не чужд и критического подхода. «Качество текста» поэмы «Возмездие»,  к примеру, оцениваю не очень высоко, цитирую слабые места – ни один блоковед  себе такого не мог позволить. Но тут возникает вопрос об условности самого понятия «качество текста».

 Реально ли оно вне учета личности автора?

 Скажем, я долгое время считал, что стихи Бродского – не самого высокого качества: монотонны, многословны, однообразно-ироничны. Двадцать лет назад даже опубликовал статью под названием «Нормальный поэт» (ехидно имея в виду, что поэт достойный, но отнюдь не гениальный).

 А потом стал с жадным интересом читать мемуарные материалы о Бродском (увидеть его «живьем», к сожалению не довелось). Чувствую, что этот человек интересен мне – больше, чем его стихи. Потом вдруг ощущаю связь личности с основным приемом. Делаю об этом доклады, пишу статьи.

 И эта эквивалентность личности и приема, поэтики и биографии для меня важнее, чем вопрос об абстрактно-вкусовой оценке. Здесь я вижу новый реальный горизонт исследования, возможность открытия неочевидных закономерностей.

 А всяческие likes and dislikes (в том числе и мои прежние) меня отныне не интересуют.

- Могут ли в будущем появиться фигуры, соразмерные Пушкину, Блоку, Высоцкому или Бродскому?

- В ближайшем будущем – нет. Для большой поэтической фигуры нужен большой Соавтор. То есть читатель, алчущий стихов, запоминающий их наизусть, считающий их как бы своими.

 «Друзья Людмилы и Руслана» ждали новых поэм и новых глав «Онегина». Певец Прекрасной Дамы в любом переулке встречал «бессмертно влюбленных в молву» поклонниц и поклонников своих. Таганскому Гамлету народные текстологи подносили самодельные машинописные фолианты с его текстами. А питерские и московские фанаты пророчили своему «Иосифу» неизбежного «Нобеля» уже где-то после «Горбунова и Горчакова». Так что сначала должна быть подготовлена читательская почва.

 А каким будет тот новый Поэт неблизкого будущего? Полагаю, он не станет слагать метрических рифмованных стихов и исполнять их – ровным ли голосом, нараспев или под гитару. Возможно, он вслед за Геннадием Айги выведет русский стих из провинциальной метрической клетки в широкое пространство верлибра, станет русскими словами слагать всемирные стихи (наша «непереводимость» - слабость, а не сила).

 А может быть, новый Поэт найдет какие-то мультимедийные пути – поэзия не обязана быть «бумажной». Главное – чтобы поэзия стала частью Жизни, а не литературы – неважно, по Некрасову  или по Верлену.