Житие строителей пирамиды

 Ред­кая пти­ца до­ле­тит до се­ре­ди­ны Дне­п­ра. Не каж­дый Ман­дель­ш­там про­чтёт вто­рую по­ло­ви­ну «спи­с­ка ко­раб­лей». И толь­ко са­мый от­важ­ный сту­дент фил­фа­ка ри­ск­нёт прой­ти че­рез дре­му­чую тол­щу «Рус­ско­го ле­са».

К со­жа­ле­нию, за­ко­но­да­те­ля­ми ли­те­ра­тур­ной мо­ды, как пра­ви­ло, ста­но­вят­ся имен­но те, кто при­вык бро­дить вдоль опуш­ки оте­че­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­ры, не ри­с­куя за­би­рать­ся в ча­щу и труд­но­про­хо­ди­мые ме­с­та. А уж об уча­ст­ках, где рас­тут де­ре­вья, по­са­жен­ные в го­ды со­вет­ской вла­с­ти, и го­во­рить не при­хо­дит­ся. Там, с точ­ки зре­ния не­по­гре­ши­мых экс­пер­тов, в из­буш­ке на труп­ных нож­ках жи­вёт кро­ва­вый де­душ­ка Гу­лаг. Це­лым и не­вре­ди­мым он от­пу­с­ка­ет лишь то­го, кто зна­ет вол­шеб­ное сло­во «соц­ре­а­лизм» и при­но­сит ему в по­да­рок про­из­вод­ст­вен­ный ро­ман в пе­ре­плё­те из че­ло­ве­че­с­кой ко­жи. Жи­ли­ще это­го ли­хо­го упы­ря ок­ру­же­но из­го­ро­дью, на ко­лья ко­то­рой на­са­же­ны го­во­ря­щие го­ло­вы со­вет­ских клас­си­ков, из­ры­га­ю­щие не­цен­зур­ные про­кля­тия в ад­рес Па­с­тер­на­ка и Брод­ско­го. Од­на из та­ких го­лов ста­ра­ни­я­ми ли­бе­раль­ных кри­ти­ков и те­о­ре­ти­ков за­гри­ми­ро­ва­на под че­ло­ве­ка, по­хо­же­го на Ле­о­ни­да Ле­о­но­ва.

Во­об­ще на­до ска­зать, что про­фес­си­о­наль­ный рос­сий­ский ин­тел­ли­гент в ос­нов­ной сво­ей мас­се ма­ло чем от­ли­ча­ет­ся от бул­га­ков­ско­го Ша­ри­ко­ва. Ес­ли жерт­ва экс­пе­ри­мен­тов Фи­лип­па Фи­лип­по­ви­ча Пре­об­ра­жен­ско­го лю­би­ла по­вто­рять сло­во «Абыр­валг», то ин­фи­ци­ро­ван­ные пе­ре­ст­ро­еч­ным жур­на­лом «Ого­нёк» са­мо­дель­ные мыс­ли­те­ли склон­ны к то­му, что­бы при каж­дом удоб­ном и не­удоб­ном слу­чае кри­чать: «Со­вок, со­вок!» Да и зна­ки ок­ру­жа­ю­щей че­ло­ве­ка ре­аль­но­с­ти они обыч­но чи­та­ют за­дом на­пе­рёд, вы­да­вая это со­мни­тель­ное уме­ние за симп­том бо­же­ст­вен­ной му­д­ро­с­ти и не­зем­но­го про­ис­хож­де­ния.

Для лю­дей дан­но­го ти­па Ле­о­нид Ле­о­нов ви­но­ват уже тем, что со­вер­шил мно­же­ст­во долж­но­ст­ных пре­ступ­ле­ний про­тив утон­чён­ной ду­хов­но­с­ти: был чле­ном прав­ле­ния Со­ю­за пи­са­те­лей, де­пу­та­том Вер­хов­но­го Со­ве­та СССР, ла­у­ре­а­том Ста­лин­ской и Ле­нин­ской пре­мии. Его да­же не рас­ст­ре­ля­ли в 1937-м, что, ра­зу­ме­ет­ся, не ле­зет ни в ка­кие во­ро­та и три­ум­фаль­ные ар­ки.

Би­о­гра­фия Ле­о­ни­да Ле­о­но­ва, со­здан­ная За­ха­ром При­ле­пи­ным, вы­шла в свет че­рез год по­сле то­го, как в Пе­ре­дел­ки­но по­жар унич­то­жил да­чу пи­са­те­ля. В этом, ка­за­лось бы, чи­с­то внеш­нем сцеп­ле­нии «да­ле­ко­ва­тых» со­бы­тий за­клю­чён тем не ме­нее оп­ре­де­лён­ный сим­во­ли­че­с­кий смысл. Воз­ни­ка­ет ощу­ще­ние, что та не­ве­до­мая си­ла, ко­то­рая от­ве­ча­ет за ход не­бес­ных и зем­ных ве­щей, це­ле­на­прав­лен­но уби­ра­ет ма­те­ри­аль­ный рек­ви­зит ле­о­нов­ской жиз­ни, что­бы луч­ше бы­ла вид­на её ли­те­ра­тур­ная со­став­ля­ю­щая. Осе­да­ет пе­на про­шед­ших дней, они по­сте­пен­но ут­ра­чи­ва­ют свою «зло­бу», и, как спра­вед­ли­во за­ме­ча­ет При­ле­пин, нам всё боль­ше де­ла­ет­ся яс­но, «что имен­но по кни­гам Ле­о­но­ва, про­чи­тан­ным спо­кой­но, вни­ма­тель­но и бес­при­с­т­ра­ст­но, мож­но изу­чать то бе­ше­ное, тра­гич­ное, по­рой жут­кое, по­рой ве­ли­че­ст­вен­ное вре­мя». В от­ли­чие от мно­гих дру­гих пас­са­жи­ров двад­ца­то­го ве­ка, Ле­о­нов «рав­но умел оце­нить и раз­мах в ре­а­ли­за­ции ве­ли­че­ст­вен­ной ком­му­ни­с­ти­че­с­кой уто­пии, и сла­бость су­е­тли­вой и же­с­то­кой че­ло­ве­че­с­кой по­ро­ды, эту уто­пию ре­а­ли­зу­ю­щей». Кро­ме то­го, Ле­о­нов ни­ког­да не стре­мил­ся к са­мо­дов­ле­ю­ще­му рас­чле­не­нию еди­ной дей­ст­ви­тель­но­с­ти на не­при­ми­ри­мые про­ти­во­по­лож­но­с­ти, и по­то­му его про­из­ве­де­ния в оди­на­ко­вой сте­пе­ни да­ле­ки «как от пря­мо­ли­ней­ной ан­ти­со­вет­чи­ны, так и от ор­то­док­саль­ных соц­ре­а­ли­с­ти­че­с­ких по­ло­тен».

По боль­шо­му счё­ту кни­га При­ле­пи­на за­клю­ча­ет в се­бе, как ми­ни­мум, три би­о­гра­фии Ле­о­но­ва. Пер­вая би­о­гра­фия – чи­с­то внеш­няя, по­слуш­но иду­щая по хро­но­ло­ги­че­с­ко­му пунк­ти­ру и со­от­вет­ст­ву­ю­щая фа­бу­ле пи­са­тель­ской жиз­ни. Вто­рая би­о­гра­фия – по­та­ён­ная, скры­тая, пред­став­ля­ю­щая со­бой сю­жет­ное оформ­ле­ние той «ог­ром­ной иг­ры», ко­то­рую Ле­о­нов по­сто­ян­но вёл с ис­то­ри­ей, вла­с­тью и судь­бой. И, на­ко­нец, тре­тья би­о­гра­фия – это ис­то­рия о том, как в мас­со­вом со­зна­нии «вме­с­то раз­но­об­раз­но­го, сво­бод­но­го, уп­ря­мо­го, се­бе на уме Ле­о­но­ва по­яв­лял­ся Ле­о­нов мо­ну­мен­таль­ный, ор­де­но­нос­ный, од­но­знач­ный».

Ука­зан­но­му пре­вра­ще­нию спо­соб­ст­во­ва­ло преж­де все­го то, что по­сле «Рус­ско­го ле­са» (1953) пи­са­тель стал по­сте­пен­но де­мон­ти­ро­вать «ма­як» сво­е­го ли­те­ра­тур­но­го при­сут­ст­вия. В те­че­ние сле­ду­ю­щих де­ся­ти лет он пуб­ли­ку­ет лишь две но­вые ве­щи («Evgenia Ivanovna» и «Бег­ст­во ми­с­те­ра Мак-Кин­ли»), а с на­ча­ла 70-х за­ни­ма­ет­ся ис­клю­чи­тель­но воз­ве­де­ни­ем «Пи­ра­ми­ды». С это­го мо­мен­та, по­жа­луй, от Ле­о­но­ва от­де­ля­ет­ся его вир­ту­аль­ная офи­ци­аль­ная «тень» и на­чи­на­ет ве­с­ти впол­не са­мо­сто­я­тель­ное су­ще­ст­во­ва­ние. При­чём тень эта об­ре­та­ет мни­мую ося­за­е­мость не толь­ко в ор­то­док­саль­ных учеб­ни­ках и мо­но­гра­фи­ях по ис­то­рии со­вет­ской ли­те­ра­ту­ры, но и в мно­го­чис­лен­ных бас­нях не­ис­то­вых дис­си­ден­тов. Так, Ев­ге­ний Ев­ту­шен­ко, то ли на­слу­шав­шись ку­ли­нар­ных стра­ши­лок про Жда­но­ва, де­мон­ст­ра­тив­но по­жи­рав­ше­го гру­ды пер­си­ков на ули­цах бло­кад­но­го Ле­нин­гра­да, то ли на­чи­тав­шись ис­то­рий про Вин­ни-Пу­ха, под­верг­ше­го на­силь­ст­вен­ной кол­лек­ти­ви­за­ции все ку­лац­кие па­се­ки в Чу­дес­ном ле­су, со­чи­нил сти­хо­твор­ную ис­то­рию о том, как бес­сер­деч­ный Ле­о­нов ску­пил в го­лод­ном во­ен­ном Чи­с­то­по­ле весь мёд («Я рас­ска­жу вам быль про мед, / Пусть кой-ко­го она прой­мёт…»). Не от­ста­вал от Ев­ту­шен­ко и Со­лже­ни­цын, с дет­ст­ва при­вык­ший жить не по лжи. В зна­ме­ни­том ху­до­же­ст­вен­но-ис­то­ри­че­с­ком ис­сле­до­ва­нии осо­бен­но­с­тей со­вет­ской пе­ни­тен­ци­ар­ной си­с­те­мы он не за­был ус­та­вить пы­ла­ю­щий гне­вом перст на Ле­о­но­ва, ко­то­рый буд­то бы «за­пре­тил сво­ей же­не, урож­дён­ной Са­баш­ни­ко­вой, по­се­щать се­мью её по­са­жён­но­го бра­та С.М. Са­баш­ни­ко­ва». Апо­фе­о­зом рас­ста­ва­ния Ле­о­ни­да Ле­о­но­ва с са­мим со­бой, ре­аль­ным и не­вы­ду­ман­ным, стал ви­зит к пи­са­те­лю Ми­ха­и­ла Гор­ба­чё­ва. Мут­но­ре­чи­вый ген­сек, же­лая сде­лать при­ят­ное по­след­не­му со­вет­ско­му клас­си­ку в день его де­вя­но­с­то­лет­не­го юби­лея, за­явил, что на­хо­дит­ся в ще­ня­чь­ем вос­тор­ге от ро­ма­на Ле­о­но­ва «Бру­с­ки». Мож­но, ко­неч­но, дол­го сме­ять­ся над тем, как се­рий­ный убий­ца рус­ских ор­фо­э­пи­че­с­ких норм про­ва­лил ещё и ре­пе­ти­ци­он­ный ЕГЭ по ли­те­ра­ту­ре, но факт ос­та­ёт­ся фак­том: рас­па­да­ю­ще­е­ся мас­со­вое со­зна­ние стре­ми­лось уп­ря­тать Ле­о­но­ва в Ба­с­ти­лию кон­до­во­го соц­ре­а­лиз­ма, для вер­но­с­ти на­пя­лив на строп­ти­во­го уз­ни­ка же­лез­ную ма­с­ку Фё­до­ра Пан­фё­ро­ва.

Дер­жать пи­са­те­ля в изо­ли­ро­ван­ной ка­ме­ре при­жиз­нен­но­го заб­ве­ния бы­ло удоб­но ещё и по­то­му, что воз­ни­ка­ла воз­мож­ность бес­пре­пят­ст­вен­но­го при­сво­е­ния при­над­ле­жа­ще­го ему ли­те­ра­тур­но­го иму­ще­ст­ва. На­при­мер, Чин­гиз Айт­ма­тов, как убе­ди­тель­но до­ка­зы­ва­ет При­ле­пин, «бес­хи­т­ро­ст­но по­за­им­ст­во­вал» у Ле­о­но­ва струк­ту­ру «До­ро­ги на оке­ан» для сво­е­го пер­во­го ро­ма­на «И доль­ше ве­ка длит­ся день…» («Бу­ран­ный по­лу­ста­нок»). Этот рей­дер­ский за­хват про­изо­шёл в 1980 го­ду, «ког­да в сре­де «вы­со­ко­ло­бой», за­да­ю­щей тон пуб­ли­ки чи­тать и по­чи­тать Ле­о­но­ва ста­ло не­сколь­ко да­же не­при­лич­ным – и, как след­ст­вие, ав­тор «И доль­ше ве­ка…» имел ос­но­ва­ния на­де­ять­ся, что ни­кто ни­че­го не уви­дит» (что, соб­ст­вен­но, и про­изо­ш­ло).

Кон­тра­банд­но­го Ле­о­но­ва При­ле­пин су­мел да­же об­на­ру­жить в твор­че­ст­ве Ни­ки­ты Ми­хал­ко­ва, чей фильм «Утом­лён­ные солн­цем» ока­зал­ся при вни­ма­тель­ном рас­смо­т­ре­нии кон­та­ми­на­ци­ей двух на­шу­мев­ших в 1930-е го­ды ле­о­нов­ских пьес – «По­лов­чан­ских са­дов» и «Вол­ка».

Пла­но­мер­но оты­с­ки­вая за­ма­с­ки­ро­ван­ное при­сут­ст­вие сво­е­го ге­роя в чьих-ли­бо про­из­ве­де­ни­ях, За­хар, ес­те­ст­вен­но, не за­бы­ва­ет и о том, что­бы рас­ши­ф­ро­вы­вать раз­но­об­раз­ные на­мё­ки и ал­лю­зии, та­я­щи­е­ся в про­за­и­че­с­ких и дра­ма­тур­ги­че­с­ких со­чи­не­ни­ях са­мо­го Ле­о­но­ва. В ка­ком-то смыс­ле он ста­но­вит­ся тем выс­шим на­да­д­ре­са­том, на «аб­со­лют­но спра­вед­ли­вое от­вет­ное по­ни­ма­ние ко­то­ро­го», по сло­вам Бах­ти­на, все­гда рас­счи­ты­ва­ет каж­дый пи­са­тель. А так как воз­ник­но­ве­ние по­доб­ной ин­стан­ции яв­ля­ет­ся ко­неч­ной це­лью лю­бо­го би­о­гра­фи­че­с­ко­го ис­сле­до­ва­ния, то сле­ду­ет при­знать, что кни­га о Ле­о­но­ве При­ле­пи­ну уда­лась.