ЖЗЛ «Диккенс» Максима Чертанова: инструкция по освоению собрания сочинений классика
В серии ЖЗЛ вышла очередная биография Чарлза Диккенса — самого популярного английского писателя своего времени. Не обнаружив в книге ничего нового о жизни автора «Оливера Твиста» и «Барнеби Раджа», Игорь Кириенков размышляет о месте его произведений в современном литературном контексте.
Максиму Чертанову не откажешь в последовательности. Предыдущие его клиенты — Хемингуэй, Уэллс, Конан Дойл, Дюма, Твен, Дарвин, Эйнштейн — не фигуры, но институции: невозможно подсчитать, сколько ученых кормятся с их трудов и дней третье столетие кряду. В этом смысле Диккенс — выбор, пожалуй, слишком беспроигрышный: едва ли в истории был другой такой автор, пользовавшийся всенародной славой и обладающий сопоставимым академическим весом.
Другое дело, что после Пирсона и Томалин, Оруэлла и Честертона (почтительными цитатами из них унавожена чуть ли не треть книги) сочинять жизнеописание классика, не предлагая сколь-нибудь оригинального ключа к его личности и текстам, — занятие по меньшей мере бесполезное. Трудоголик и мот, филантроп и расист, христианин, откровенно пренебрегающий половиной из своих 11 детей, друг рабочих, ненавидящий чартистское движение, cтолп общества, чей тяжелый развод обсуждала вся страна, — грани этой личности можно при желании сложить в очень прихотливую геометрическую фигуру, но Чертанов, выглядящий в данном случае скорее коллажистом, чем самостоятельным исследователем, видит свою задачу иначе.
Его «Диккенсом» движет несколько утилитарная амбиция — установить внутри библиографии писателя иерархию, прочертить дорожную карту, в соответствии с которой неподготовленному читателю будет проще осваивать многотомное наследие мэтра. Таким образом главной интригой книги становится то, какой роман — малые жанры, отмеченные присутствием Диккенса (взять хотя бы цикл рождественских повестей, возродивших, по сути, этот праздник в Великобритании), в заезде не участвуют — в итоге возглавит пелотон. Аутсайдерами оказались «Тяжелые времена» и «Жизнь и приключения Николаса Никльби», набоковский любимчик «Холодный дом», предвосхищающий бюрократические фантазии Кафки, не попал даже в пятерку, а в лидеры выбились «Большие надежды».
И фаворит этот симптоматичен: осознанно или нет, Чертанов здесь следует за современной западной критикой, в которой хорошим тоном стало сопоставлять крупные во всех отношениях новинки — скажем, «Щегла» Тартт или франзеновский «Пьюрити» — именно с Диккенсом. Первую из них обозреватели довольно прямо сравнили с «Лавкой древностей», вторую — назвали «Netflix-версией «Больших надежд» (к слову, лишнее подтверждение изоморфности романа и сериала в текущей культурной ситуации). Иными словами, диккенсовский инструментарий, стремление пройти по реальности с плугом, зачерпнув по возможности из разных пород, его художественная модель, предполагающая добротный мир со стабильными границами и обязательной счастливой развязкой, — все эта, что уж там, замшелая литературная техника на наших глазах реабилитируется, как будто «Ада», «Любовница французского лейтенанта» или «Роман» так и не были написаны.
О чем может свидетельствовать реставрация традиционного — с закоулками и ларцами, злодеями и благодетелями — нарратива? В чем состоит востребованность ретардаций или, как сказал по поводу «Доктора Живаго» Ю.К.Щеглов, «авантюрно-мелодраматических» ходов в высокой прозе последних лет? На память приходят слова Аксенова: «Не бывает романов толщиной в палец»; следовательно, условно говоря, тургеневско-кутзеевская «школа» компактного письма, не так давно казавшаяся магистральной для интеллектуальной прозы, обречена. Похоже, гарантированный терапевтический эффект диккенсовских текстов, пресловутая атмосфера старой доброй Англии, так ненатужно воссоздаваемая викторианскими писателями, является единственным залогом того, что многотоннажный фикшн сегодня вообще будет прочитан.
Впрочем, тем, кто видит в этом консервативном развороте предательство символистских идеалов, все-таки есть чем утешиться. Согласно модной метамодернистской доктрине, под которую сейчас подверстывают членов престижного клуба «Великие американские романисты», новое искусство будет двигаться вперед посредством колебаний между крайностями — стилистической изощренностью XX века и искренностью XIX. Стоит лишь правильно оценить амплитуду маятника — и можно с уверенностью высчитать время, которое нам осталось ждать от теперешнего «Мартина Чезлвита» до следующего «Человека без свойств».