Предновогодний диалог двух наших авторов, Сергея Шаргунова и Азы Алибековны Тахо-Годи: Об истории, культуре, судьбе.

Аза Алибековна Тахо-Годи. Девяносто пятый год жизни. Острый взгляд, наступательный, но дружелюбный тон, седой пучок на макушке, бордово-цветочный халат, напоминающий одеяние пифии. Когда-то она славилась красотой.

Оставляет мне автограф в своей книге, и после аккуратно выведенного «Будьте счастливы» задумывается, рисует снежинку-сноску, и быстро дописывает: «Что понимать под счастьем?».

Дочка видного дагестанского революционера, а затем — советского государственного деятеля, в детстве она решила: доживу до семнадцатого года!

Может быть, тот детский секретик — разгадка ее долголетия.

Великий филолог, спутница жизни русского философа и писателя Алексея Федоровича Лосева.

Квартира на Старом Арбате, где Лосев жил полстолетия, а Аза Алибековна живет с 1945-го.

Полумрак. Стол завален словарями и церковными книгами. На стенах — морские пейзажи. В древней, но твердой руке молодцевато посверкивает подкова, награда Лосеву за лекции фронтовым кавалеристам. Рассказывал простым ребятам о Немезиде, Аресе, и Хароне, а вокруг, умножая геройства и смерти, разрасталась страшнейшая война.

Аза Тахо-Годи — православная христианка. Подозреваю, что и сама тайная монахиня, как был тайным монахом ее любимый профессор. И все же — сложно отделаться от ощущения — говоря о богах и богинях, их битвах, спорах и союзах, она относится ко всему этому не как к вымыслу. Для этой реальности — приглушен свет, плотно задернуты шторы, упразднены новости, и вообще, отменена современность.

Оттуда, из древнего моря она черпает силы, в нем купается, погружаясь на новые глубины.

Ничто не должно отвлекать.

Аза Алибековна ежегодно, по кругу без бумажек читает лекции об античности прямо здесь, в доме, торжественно чеканя имена и даты, но каждый раз добавляя что-то совсем свежее и неожиданное. Пифия, отрешенная от мирской жизни.

Кажется, и она сама впустила в себя дух какого-то античного существа. Быть может, дух несчастной черепахи, которую орел сбросил на голую голову Эсхила. Или той, из панциря которой бог Гермес сделал чудесную лиру.

А может, она — черепаха Бессмертия, которую ни за что не догнать быстроногому Ахиллесу, пускай он и бежит так, что сверкает на солнце его обреченная пятка.

А.Т.: Я очень рада, что вы пришли. А так бы, наверное, никогда бы и не встретились.

С.Ш.: Аза Алибековна, в ваших словах мне слышится вера в Промысел. Давно хотел этой встречи. И мой первый вопрос такой. А что вас радует в жизни?

А.Т.: Меня радует то, что я могу работать, что я люблю преподавать. И это меня поддерживает. Я всю жизнь это любила. И вы знаете, я ещё была девочкой, совсем небольшой, и уже тогда мне хотелось обучать того, кто не знает. Чтобы не просто так приходили ко мне играть. Это у меня, видимо, нечто врождённое. А вот Алексей Фёдорович потом, конечно, это всё основательно укрепил и даже говорил всегда, что преподаватель хороший и лектор хороший ещё должен быть и хорошим артистом. Тогда это действительно настоящие лекции.

С.Ш.: К вопросу об артистизме. Вы держите подкову. Можно посмотреть? Подарена, читаю гравировку, «конным отрядом, 101-й отдельный кавалерийский полк». Думаю, глубокий интеллектуал Лосев сумел пообщаться с этими конниками и доступно, и интересно…

А.Т.: Да. Он многим там читал. Он знал подход к самым простым людям. Это как раз самое важное. Представьте себе: кавалерия, а на них идут танки…

С.Ш.: А он им про Кентавров.

А.Т.: А они задавали вопросы! Очень интересные. У нас сохранились газеты, ему в госпитале, где он читает лекцию, вопросы задают про античность: «А кто это такой? А это?». Он там и греческую мифологию вспоминал, и литературу. Эти люди за родину умирали.

С.Ш.: Телевизор не смотрите?

А.Т.: А тут нет телевизора, к счастью. Когда-то был, но потом он испортился. На этом дело и кончилось.

С.Ш.: Радио тоже не слушаете?

А.Т.: Когда это? Какое еще радио? Нет, тогда вообще работать невозможно, если ты будешь чем-то другим заниматься. Вот как Алексей Федорович работал всегда, так я тоже пытаюсь работать.

С.Ш.: Непрестанные раскопки античности?

А.Т.: А как же? Если я буду одно и то же читать студентам, мне самой будет скучно. Поэтому надо всегда обновлять курс. И я с удовольствием это делаю, потому что я сама много тогда узнаю. Иной раз забывается какое-то имя, и не успокоюсь, пока не вспомню.

С.Ш.: Может быть, в этой сосредоточенности ума причина вашего долголетия?

А.Т.: Девяносто четыре, прям кошмар какой-то. А все: «Ой, как хорошо»! И Алексей Федорович прожил девяносто пять. И мог бы еще жить. И это точно, он крепкий был очень. Не знаю. Девочкой я все время твердила: «Буду жить долго». Даже разные личности и психологи говорили, что я себя запрограммировала. Но разгадка другая. Просто нужно повторять Псалом двадцать шестой. Бог — наше прибежище и охрана. Интересно, между прочим, что на зданиях Оксфордского Университета, изображен щит, по бокам которого стоят быки, а на щите надпись: «Господь мой — Просвещение мое».

С.Ш.: Вы как-то сказали: «Культура пала». Культура пала?

А.Т.: А что вы хотите? Конечно. Какие школы у нас жалкие! А посмотрите, какое количество университетов. С ума сойти. А что это за университеты? Раньше их, наверно, даже какой-нибудь средней школой не называли бы.

С.Ш.: Но надо просвещать.

А.Т.: Ой, не говорите, новые поколения очень тяжелые.

Сейчас это общее у всех… Вот, спросите какого-нибудь студента с филологического факультета о самом простом, он с удивлением на вас посмотрит, потому что он ничего не читает. А все надеются на какие-то там, знаете… Как это? Интернет какой-нибудь! «А посмотрю-ка я в интернете»… А интернет — это тоже такое дело. Там столько всякой дряни и гадости, в этих интернетах. Пойди-ка разберись, это еще надо уметь и знать. А уметь — неохота, и знать — неохота. И вообще, трудиться не надо.

С.Ш.: Мне кажется, античные сюжеты — часто ужасные, часто прекрасные — пронизывают нашу повседневную жизнь.

А.Т.: Мы невольно обращаемся к этой древности. Часто для того, чтобы понять, что сейчас происходит. Ведь мудрые были люди. У них уже всё было! И подготовка была замечательная. Подготовка к чему? Подготовка к христианству. Вот что важно.

С.Ш.: Есть мнение, что Вергилий в своей 4-й эклоге предсказал Христа.

А.Т.: Ну там такая блаженная жизнь изображается, мирная жизнь, где нет врагов, где все любят друг друга. А ведь Господь говорил: «Любите друг друга!» Вот у меня здесь лежит Евангелие на четырёх языках: на греческом, на латинском, на церковно-славянском и на русском. И каждый день я читаю с утра. Это важнейшая заповедь — о любви.

Вы знаете ведь, кто первый сказал о Боге «Бог», а не «боги»? Там же богов полным-полно было, как и положено у язычников. Это был величайший мудрец Сократ. А если мы возьмём такого замечательного учёного, как Аристотель, у него целое учение о перводвигателе, который сам неподвижен, но движет всем миром. И он ещё называл этот перводвигатель «Идеей идей». И он считал, что всё, что мы имеем вокруг нас, имеет своё имя и глубочайший смысл. Поэтому, когда мы с Алексеем Фёдоровичем писали такие книжки, как «Аристотель», «Платон», то всегда хотелось продемонстрировать вот этот смысл. Потому что без смысла ничего нет. И без имени ничего нет. Попробуйте не назвать какую-нибудь окружающую нас вещь. Это же будет мир глухой и немой.

С.Ш.: Правильно ли я понимаю, что идея «имябожия», которая была и у отца Павла Флоренского, и у Алексея Федоровича, это еще и мост между античностью и христианством?

А.Т.: Да, конечно. Это как раз очень важно.

И главное, что ведь тот же Сократ говорил о бессмертии души. И когда его заставили выпить яд, то он считал, что возрождается. Тело умирает, а душа вечная. Это же когда было-то? 399-й год до новой эры.

С.Ш.: Связь России с греко-римской цивилизацией не понять без знания о том, как менялась сама античность. А могли бы вы с присущей вам элегантностью рассказать об этом совсем сжато?

А.Т.: Вопрос, конечно, непростой. Если судить по Геродоту, а это 400-е годы до новой эры, мир был ещё очень ограничен. Считалось, что все земли находятся за Бореем. А Борей — это страшный северный ветер. Это так называемая гиперборейская земля. Та самая Скифия. Скифы мы… Именно в эту гиперборейскую землю иногда направлялось божество для того, чтобы посетить её, или даже боги. Когда родился Аполлон — знаменитое ведь божество — то путь направил ему отец. Зевс передал сыну роскошную золотую колесницу и лебедей, которые влекли её за собой. И что вы думаете? Он ведь в страну гиперборейцев отправился, а не куда-либо.

С.Ш. Вы говорите так горячо, как будто это и правда происходило…

А.Т.: А потом уже повернул к себе, в знаменитый Дельфийский храм. Там, где все предсказания совершались мировые. Так что туда все приходили великие люди, чтобы узнать судьбу.

Судьба — страшная вещь. Древние очень боялись судьбы. Но, между прочим, люди часто действовали против судьбы.

Судьба самой античности — пережить много разных периодов.

Греки потерпели сокрушительное поражение от македонского царя Филиппа Второго. А ведь это был отец Александра Македонского. А ведь Александр Македонский когда родился? Он родился в ту самую ночь, когда безумный Герострат сжёг храм Артемиды Эфесской. Вот всё отсюда и началось. А потом пришли римляне в 147-м году, захватили Коринф. Ну и после этого уже Греция вошла в орбиту Римской Империи. И мир стал совсем другим. Оказалось, что в связи с завоеваниями Александра Запад и Восток соединялись. Общий язык. Исчезли всевозможные наречия, диалекты так называемые. Оказалось, что можно жить по общему согласию.

Это то, что чрезвычайно отличало этот мир от классической древности. Потому что раньше жили в своём городе, в полисе, как полагается, но выйдя за стены, человек мог всё потерять. Он мог даже в рабство попасть, если у него не было каких-то особых связей с другим городом. А тут, видите, совсем иное ощущение. И вместе с тем возникли такие города, такие храмы, где мог найти защиту любой человек. Даже самый простой. Даже в рабском состоянии. И рождалось новое представление, новое понятие, которое называлось филантропия.

С.Ш.: И это было предтечей христианства.

А.Т.: Вот! Дружеское отношение к человеку — великое дело. Вот видите, как менялся мир? Постепенно менялся.

В 476-м году, как официально считается, западная античность прекратила своё существование. Но в 324-м году стала рождаться новая культура. Новый мир. Константин увидел в каком-то тумане вот этот самый так называемый Labarum — Крест. И сколько еще просуществовала Византия! Конечно, она была хранительницей прежних замечательных традиций. В христианской империи существовала платоновская академия. Вот чудеса! 500 лет. Мудрецы-то языческие…

Да, от Византии Россия столько всего взяла… Но и мы, между прочим, ей помогали всё время. А потом турецкая осада, натиск, и вы же хорошо знаете, как император византийский Константин XI сражался. Простой солдат так бы не мог сражаться. Он погиб за последний клочок земли Константинополя, 1453-й год. И началась новая Русь. При замечательном Иване Третьем — Великом.

Он всех собрал. Он и Новгород, и Псков прибрал к рукам. Женился на Софье Палеолог. И герб замечательный в 1490-м году, который мы видим и сейчас.

Ничто, в общем, не пропадает зря. Обязательно рождается новая культура.

С.Ш.: Писатель Алексей Толстой в начале 20-х посетил ваших родителей в Дагестане. Я слышал, что в «Хождении по мукам» присутствует ваша семья.

А.Т.: Это так, особенно переделанная часть — «Сестры». Он очень много записывал, когда был у моих родителей, очень внимательно слушал.

Толстой был у нас в 1923-м. А в 1925-м знаменитый полярный исследователь Фритьоф Нансен, который решил посетить Советский Союз, посетил опять-таки Дагестан, моих родителей, и жил у нас, и потом все вместе они отправились в замечательное место, на горячие источники.

И фотографии есть: Нансен, мой отец стоит, Алибек Алибекович, и Наджмудин Самурский, первый глава Дагестанской республики, и еще Джелал Коркмасов…

С.Ш.: Пламенные революционеры, большевики…

А.Т.: А как же! Это замечательное было посещение.

Отец все время всех просвещал и что-то основывал. То музей основал на Кавказе, то основал исследовательский институт там же, то основал театр драматический. Первый спектакль — Грибоедов «Горе от ума». Так что это его любимое было дело. И когда в Москву мы перебрались уже в 1930-м, то тоже у нас, так сказать, был свой музей, музей народоведения.

А еще, например, к нам приехал академик Иосиф Абгарович Орбели, директор Эрмитажа. Он все время связь держал с моим отцом, оставил характеристику его как всесторонне и исключительно образованной, выдающейся личности. И всегда призывал мою маму, чтобы она посетила Эрмитаж. А мама, у которой было нас четверо, не имела никакой возможности. И он присылал тогда нам открытки прекрасные, гравюры всевозможные. И я помню, что очень приятно было изображать себя больной, чтобы не идти в школу и лежать, и рассматривать эти сокровища, которые там, в Эрмитаже находятся.

С.Ш.: Я читал, что ваша мать и тетя Нафисат, внучка Шамиля, помогали спрятаться вдове генерала Корнилова и его сыну. Тайно от своих красных мужей.

А.Т.: В жизни семьи и в книге Алексея Толстого есть похожие эпизоды времени, когда один — красный, другой — белый. И двое сидят рядом и не должны ничего выразить, ни в коем случае. Иначе или один, или другой погибнет.

Революцию в Дагестане делали интеллигенты, образованные люди. Совсем не какие-нибудь слои бедняков. Кто-то из них даже в Сорбонне учился. Да, времена были тяжелые, но все равно, конечно, видимо время тогда пришло…

С.Ш.: Судьба?

А.Т.: Людей, которые понимали, что делается, их же попросту убивали. Как, например, великого князя Сергея Александровича, который видел, что все это правительство ничтожное. Все, кто управляет страной, это же уже ничтожества в то время были. Такого человека, как Столыпин, его же убили, причем, сами, можно сказать. Свой же Богров был направлен для убийства.

С.Ш.: А потом в 1937-м ваш папа-революционер был расстрелян, мама…

А.Т.: В лагерях сидела.

С.Ш.: И здесь почему-то мне хочется процитировать ваши слова о сущностной идее Алексея Федоровича Лосева: «Личность никоим образом не сводится к индивидуальности, начало ее сугубо мистическое, так раскрывается тайна нашей истории». В чем тайна России, идущей по мукам?

А.Т.: Ну, как в чем? Это же Родина. Как это может быть что-то иное? Поэтому, даже, если тебя Родина наказывает, то, может быть, она и бывает права, когда она наказывает. Ты должен это принимать, а вовсе, так сказать, не бунтовать и не действовать против чего-то…

Никогда он ничего против и не предпринимал, наоборот, все, что мог на пользу Родине, то он и делал. Вот это ведь важно, самое главное. Хотя и наказан был и сидел: и в Лубянке, и в одиночной камере, и в общей. И, между прочим, всюду лекции читал, когда уже перевели из одиночки в общую. Вот он не мог не работать. Так что это правильно, это все хорошо.

Без Родины кто мы? Никто.

Если вы откроете, например, первую песнь гомеровской «Одиссеи», то там рисуется совет богов: что делать с Одиссеем, который находится в плену одной нимфы, которая его обожает и обещает ему бессмертие даже. А он сидит на берегу, слёзы у него текут, и он вспоминает дым отечества. Замечательные слова. Вот где слова-то эти мы впервые слышим. До Грибоедова.

С.Ш.: Пишут, что вы как дочь «врага народа» пережили много лишений, в том числе, запрет на учебу. Тяжко было?

А.Т.: Знаете, все зависит от людей. Мне-то хотелось в высшей школе учиться. А приняли в один институт имени Карла Либкнехта. Да еще видимо потому, что там заместителем директора был человек, который когда-то был заместителем моего отца. Профессор Иоаннисиани Александр Зиновьевич. Он меня туда не только принял, но и в общежитие устроил. Это уже было перед самой войной. Между прочим, здание это славилось тем, что принадлежало когда-то графу Мусину-Пушкину, великому собирателю древности. Поэтому мы, все студенты, очень гордились тем, что мы живем в таком здании старинном. Ну, что, тогдашняя молодежь, мы были ведь ни кола, ни двора… И хорошо было!

Потом война. Когда сибиряки пришли — ох, как мы их всех обнимали и целовали. Боже мой, какая была встреча, какие солдаты были! Все готовы были умереть, Москву чтобы не отдавать. И не отдали же.

Нас отправили в эвакуацию на Алтай, благодатное место.

Вернулись мы в 1943-м сюда, в 1943-м я окончила, и в педагогическом институте имени Ленина, где преподавал Алексей Федорович, открылось классическое отделение. И вот в это отделение надо было сдать экзамены, и тогда можно было уже быть принятой. И хорошо я помню, как я сдавала экзамен, и сидел человек, в черной шапочке, который, можно сказать, за тебя все готов был отвечать, потому что он тексты все знал наизусть.

С.Ш.: Его шапочка — это уже была скуфья тайного монаха?

А.Т.: Конечно. Все считали, что это обычная профессорская шапочка, что, мол, профессора очень часто носили такие шапочки. Но это была скуфья.

Это был 44-й, после чего я поехала на Кавказ навестить своих и потом вернулась оттуда, и вот в 45-м я приехала сюда, позвонила, и Алексей Федорович сказал: «Что-то вы, сударыня, загуляли основательно, приходите-ка на Арбат».

С.Ш. Вы пришли и с тех пор здесь?

А.Т.: Да.

С.Ш.: А можно ли сказать, Аза Алибековна, что Алексей Федорович привел вас к вере?

А.Т.: Здрасьте, привел к вере… Лосевы-то меня крестили.

С.Ш. Загадочный союз — Алексей Федорович и безвременно почившая Валентина Михайловна, в 1929-м постриженные афонскими монахами в Андроника и Афанасию. Что означало это тайное монашество?

А.Т.: Это был своеобразный вызов. «Вот вы уничтожаете все, а вот мы — наоборот пойдем». Тем более, к тому времени Патриарх умер, Тихон, святой человек.

С.Ш. Итак, Лосевы вас воцерковили.

А.Т.: Мне было двадцать шесть лет. Храм, где меня крестили, между прочим, в Переделкине, Преображения Господня. Он был построен в память знаменитого митрополита Филиппа Колычева, обличавшего царя. И меня туда, одна подруга Валентины Михайловны, сама вдова батюшки, и повезла.

А до этого я была верующая, Библию мне подарила гувернантка-француженка.

А еще раньше… Хорошо, что у нас была дома большая библиотека, и что я все время там лазила за книжками, и обнаружила в драме Генриха Гейне «Разбойники» молитву «Отче наш». Люди наши современные не понимают, насколько все было трудно. Самая простая вещь — найти Господнюю молитву… Откуда? Где? Чего? Родители мои были очень либеральны в этом смысле. Кстати, мать моя, Нина Петровна Семенова, еще и в лютеранство из православия переходила, чтобы можно было ей выйти замуж за отца, потому что лютеране разрешали браки религиозно смешанные. Хотя он только внешне казался мусульманином. На самом деле, он был неверующим человеком.

С.Ш.: Сложно было Лосеву уживаться с повсеместным насаждением марксизма в науке?

А.Т.: Нет. Алексей Федорович, во-первых, великолепно знал марксизм, лучше, чем сами эти, так называемые, марксисты, которые все только внешне хватали. А он, он же борец был всегда. Поэтому противника знал великолепно, чтобы бороться за те же самые книги, за которые он и сел, и попал в лагерь, где почти ослеп. Он Энгельсом, например, специально занимался. Когда стали заставлять всех в учебных высших заведениях изучать историю ВКПБ, четвертую главу, так называемую, о диалектике, для него это было смешно… Для человека, который был подлинным диалектиком…

Кстати, к вопросу о догматизме. В советское время не разрешали изучать позднюю античность. Считалось, что это упадок. И под это даже знаменитого Прометея обделили… Помните, как Маркс, его назвал? Первый мученик в философском календаре. Этого первомученика ведь в усеченном виде представляли. Если вы возьмете знаменитую, дошедшую до нас пьесу «Прометей прикованный», то там Прометей сам себе хвалу произносит. Там большой монолог есть, где он говорит о том, что он дал людям. Так вот, всегда говорилось — «дал людям огонь, украв искру огня из кузницы Гефеста». А вот дальше, всюду, во всех сборниках, хрестоматиях, отсекали. А Прометей говорил: «Я научил людей гаданиям, гаданиям по полету птиц, гаданиям по печени. Надо разрезать животное, найти печень и посмотреть, какого она цвета, в какой она оболочке, куда она направлена в организме этого животного. Без этого нельзя человеку жить». Вот вам, пожалуйста. Это все выбрасывай, дошли до определенного места и конец.

С.Ш. Аза Алибековна, подозреваю, что дело не только в советской цензуре. И на Западе те, кто знают выпуклый образ — Прометей наказанный за то, что дал людям огонь — не особо слышали про эти его гадания. Кстати, а ведь Лосев мог уплыть на философском пароходе, но предпочел страдания на родине…

А.Т.: Ленин, между прочим, очень хорошо сделал, что отправил целую группу большую-большую за границу. Потому что они все там, можно сказать, нашли свое место. А как же? А вот кто оставался, это другое дело. А, между прочим, Лосев в это время уже не только в голове имел свои книжки, но он уже все написал, и поэтому очень быстро потом, в двадцатые годы, сразу одна за другой выходили эти книги, восемь книг. Потому что уже все у него было готово. Он же обладал невероятной работоспособностью и вместе с тем — он же всегда говорил и писал об этом в своих дневниках — наука была его единственным утешением.

С.Ш.: И вера, в которую он вас крестил?

А.Т.: Этому он меня и научил. Раз крестил, значит, надо смотреть на то, как Господь пожелает тобой распорядиться. Вот что. Поэтому никогда не сетуй, не жалуйся, все это ни к чему, все это человеческие жалобы разные… Надо крепиться и помнить, что все в воле Господней находится. Так я считаю, и он этому учил. Я не говорю же о таких вещах, как преподавание и так далее, это само собой, конечно. Я же его ученица. Все, что можно было, он мне дал. Вот, дорогой Сергей.

С.Ш.: Вы верите, что Промысел определяет всё?

А.Т.: Конечно.

Аза Алибековна Тахо-Годи — филолог-классик, переводчик, доктор филологических наук, заслуженный деятель науки, заслуженный профессор МГУ, председатель культурно-просветительского общества «Лосевские беседы».

«Свободная пресса»