Автор книги «Ленин: Пантократор солнечных пылинок» Лев Данилкин рассказал о своем видении роли Октябрьской революции в отечественном и мировом историческом процессе.

— У вашей биографической книги о Ленине весьма провоцирующий подзаголовок — «Пантократор солнечных пылинок»…

— Сама книга появилась благодаря «Молодой гвардии». Но название — громоздкое, претенциозно звучащее, — естественно, резануло редакторам слух. И товароведы отговаривали — кто будет читать книжку с таким названием? Но его оставили. Дело в том, что эта фраза — из «Философских тетрадей» Ленина, из его конспектов Гегеля о пифагорейцах: «душа есть солнечные пылинки». Феномен Ленина часто объясняют через его гипертрофированный инстинкт власти, представляя его как одержимого идеей мести и доминирования фанатика. Мне хотелось показать, что объяснить Ленина «в двух словах» — заведомо невозможно, он — как вот эти самые солнечные пылинки, которые одновременно и материя, и идея, и свет, и тьма, а свет не только делает зримым — но и ослепляет. Это название — метафора для Ленина-диалектика.

— Понятия «Ленин» и «власть» синонимичны?

— Мне кажется, мы часто путаем Ленина и ленинизм. Ленинизм — да, это методология перехвата и удержания власти, но я написал не биографию идеи, а биографию конкретного человека. Для самого Ленина власть была временным инструментом, способом преобразовать мир таким образом, чтобы люди и социальные классы не насиловали, не угнетали друг друга. Любая диктатура для Ленина — только временное явление, сам он не имел в частной жизни никаких черт тирана, но «по работе» — да, понимал важность власти и умел ею распоряжаться.

— То есть если бы во главе большевиков не встал Ленин, то Октября не было бы?

— Смотрите. Февральская революция 1917 года случилась в России в отсутствие Ленина, тот был в Швейцарии и о событиях узнал из газет. Весь 17-й год, вся эта ситуация двоевластия — Временное правительство и Советы — это трагическая ситуация, когда никакой «срединный путь» оказывается невозможен в принципе. Поэтому и Учредительное собрание, на которое все так надеялись, просто не смогло бы ни о чем договориться. «Октябрь», по сути, легализовал отмену частной собственности и выход из войны, и то и другое должно было произойти неминуемо. Ленин форсировал события и, как это ни парадоксально, скорее притормозил гражданскую войну, чем усугубил ее, вначале по крайней мере. И вот ровно потому, что большевики делали не то, что хотели, а то, что должны были, то, в чем состояла их историческая функция, миссия, — страна от Петрограда до Владивостока за несколько недель большевизировалась. И Ленину удалось из мало кому известного в публичной политике эмигранта превратиться в премьер-министра такой огромной страны, как Россия… Заговор тут точно ни при чем.

Читайте также: Лев Данилкин: «Главным было избавиться от иллюзии, что о Ленине уже всё написано».

— Предположим, что немцы его не пропустили через Германию в пломбированном вагоне. Или он еще раньше утонул бы в полынье в Финском заливе, спасаясь от полиции. Как тогда шел бы ход событий?

— Думаю, власть всё равно перешла бы к какой-то группировке, которая делала всё то же, что большевики. Страна объективно нуждалась в людях, которые в состоянии были конструктивно использовать силу разрушения, — а страна, армия, промышленность и без большевиков распадались. Но без Ленина всё было бы медленнее — и, скорее всего, Россия была бы оккупирована не только немцами, но еще и англичанами, французами, американцами — на месяцы и годы.

— Вы можете утверждать, что Ленин в октябре 1917 года спас Россию?

— Ленин очень быстро, по историческим меркам, страну из глубочайшего кризиса за волосы, но вытащил. Если бы он прожил еще лет семь — никто не посмел бы называть его «демоном разрушения». Поэтому, если так упрощать, то да, может существовать формула — «Ленин и Октябрь 1917 года спасли Россию».

— Значит, вы не считаете Ленина разрушителем российского государства…

— Ирония истории в том, что Ленин вернулся в Россию с книгой, в которой объяснено, что смысл революции — уничтожение государства, потому что государство — это машина насилия одних классов над другими. И еще даже не успев опубликовать эту книгу, он вынужден был эту самую машину насилия не только разрушать, а тут же создавать — практически с нуля, после того, как большевики и их союзники взяли власть. Еще одно свидетельство, что «судьба» сильнее конкретных личностей, что даже Ленин не был свободным актором истории, он оказался функцией и продуктом истории и географии. Эта география — на том историческом этапе — потребовала перезапустить государство, а не плясать на его руинах, и именно этот «перезапуск» Ленин и организовал благодаря своему даже не таланту, а именно гению.

— В книге вы иногда называете своего героя Ленин, иногда — Владимир Ильич, иногда — просто ВИ. Это сознательный авторский момент?

— Выбор имени в тексте зависит скорее от ритма, от музыки фразы. Я, единственное, ни разу не употреблял слово «Ильич» — потому что так могли называть его современники, а сейчас это слово превратилось в собачью кличку, в синоним «кровавого палача». Ленин не был ангелом, и он — он тоже — несет ответственность за множество чудовищных событий, но даже это не дает права на такое мелкое презрение. Лучше уж «кровавый палач» — с ненавистью, но с уважением, чем «Ильич», с этими кавычками пальцами, есть такой омерзительный жест.

— Кто из актеров, сыгравших Ленина в кино, ближе всех подошел к тому образу, каким видите Ленина вы сами?

— Мне кажется, что это Иннокентий Смоктуновский в фильме «На одной планете». Он играет гениальность Ленина. Он у него и смешливый, и остроумный, и сомневающийся, и решительный; противоречивый — но абсолютно цельнолитой при этом. Его Ленин становится Лениным не потому, что он таким родился, а потому, что его таким сделали обстоятельства. И конечно, были работы Михаила Ульянова. Его Ленин был остроумным, зло вышучивавшим политических противников, Ленин, которому уже некогда тратить время на галантность, Ленин, которому, если надо задавить оппонентов своим интеллектом, делает это быстро и безжалостно. Это Ленин, который уже принял на себя ответственность за Гражданскую войну и за террор — и которого тошнит от интеллигентской нерешительности.

— Кто из современников с ним соизмерим?

— Ни Сталин, ни Троцкий не могут сравниться с Лениным по интеллекту — хотя Троцкий был выдающимся литератором и очень решительным, смелым, обаятельным человеком, а Сталин — неординарным организатором и, видимо, неординарно же безжалостным человеком. Но и тот и другой были учениками Ленина, боготворившими его, ощущавшими его превосходство — философское, интеллектуальное. Поэтому я не верю ни в политический, ни в бытовой конфликт между Лениным и Сталиным в 1922—1923 годах. Это позднейшая вольная интерпретация с очень значительной политической подоплекой.

Читайте также: «Ленин» и «Катаев» попали в десятку

— Какую книгу из всего наследия Ленина сегодня вы считаете особо актуальной?

— Это «Империализм как высшая стадия капитализма». Она объясняет не только весь двадцатый век, но и то, что происходит сейчас в Сирии, Ираке, на Украине — во многих странах мира. Там объяснено, что войны — то есть весь ХХ век и по сути и XXI, когда войны идут нон-стоп, — не трагическая нелепая случайность, а неизбежность.

— Почему?

— Потому что капитализм в своем развитии доходит до такой стадии, когда он просто не может не вести войн, — мир уже поделен и империи не могут не сталкиваться. Но Ленин не только объяснил «физику» этого процесса, но еще и понял, как им надо пользоваться, чтобы войны, в которые втягивает мир империализм, были по крайней мере не напрасны. Сейчас принято говорить, что социализм — какая-то блажь, утопия. Но Ленин показал, что во время войны в терпящей поражение империи до социализма — один шаг: производство уже по сути обобществлено, осталось только распределять доходы от него не в пользу узкого круга лиц, а — для всех. Это и есть социалистическая революция, она абсолютно логична, это не бредовая идея.

— Однако революции ни в странах ЕС, ни в США почему-то не происходят. Как вы это объясните, отталкиваясь от ленинских идей?

— Да, некоторые страны пользуются привилегией нейтрализовать свои противоречия — выводя кризисы «на аутсорсинг», на периферию. Так, вместо революций в Англии и Америке весь ХХ век трясло Азию, Латинскую Америку, Африку. Но когда-то и этот ресурс закончится — и кризис всё равно придет, в другую дверь. Собственно, очень может быть, что-то, что подается в прессе как «столкновение цивилизаций», сейчас — двух религий, — на самом деле гораздо лучше расшифровывается через марксистский код.

— Судя по взглядам на историю, вы — верный ленинец!

— Не всяк монах, на ком клобук.

— Ленин когда-то сказал: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно». Сегодня мы так же можем сказать о Ленине?

— Ленин сегодня никак не дискредитирован ни как политический философ, ни как экономист. Может быть, как практик, он принимал неверные решения. Но он не был сумасшедшим фанатиком-экспериментатором, одержимым инстинктом смерти, — ага, пусть мир погибнет, но я сделаю то, что задумал. Ленин умел отступать, умел быть гибким, он знал, что есть горы, на которые можно подняться, только спустившись несколько раз вниз. И в этом смысле было бы неуважением к жертвам советской истории просто взять и отказаться от всего этого периода как от «безумия».

— 7 ноября как праздник имеет смысл возвращать в календарь?

— Думаю, что это рано или поздно произойдет. Для этого надо, чтобы мы все вместе пережили тяжелую стадию психологической гражданской войны, которая до сих пор делит общество на красных и белых. И мы рано или поздно обязательно договоримся о согласии в понимании того, кто такой Ленин. «Шпион», «гриб», «палач» — это всё от изучения истории по бульварным газетам; от того, что многим современным художникам Ленин кажется непонятным. Но масштаб его фигуры в истории это не меняет.

«Вечерний Санкт-Петербург»