«Новая газета» – о книге Александра Сенкевича «Венедикт Ерофеев».

Все, кому дорога родная речь, прочитали поэму Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки» (1969), и не по одному разу. Венедикт Ерофеев моментально стал нашим кумиром, в семидесятые, в мои студенческие годы, по реакции на скрытые цитаты из поэмы отделяли своего от чужого.

Написанное Венедиктом Васильевичем Ерофеевым умелый типограф наверняка сможет уложить в один пухлый том (надеюсь, вскоре появится академическое полное собрание текстов автора, работа эта очевидна и уже ведется), но, как его литературный тезка Беня Крик, писатель говорил не много, но «смачно». А еще — проникновенно, точно, неординарно, умно, поэтично, доходчиво, страстно и абсолютно свободно.

В конце 70-х представить себе такое было невозможно, как, впрочем, и сегодня, да и всегда, когда приходится столкнуться с явлением. Магия его емкой прозы вербовала поклонников во всех политических лагерях, рождая ощущение, что довелось прикоснуться к счастью.

Александр Сенкевич — индолог, поэт, прозаик, переводчик и путешественник — выпустил в ЖЗЛ книгу «Венедикт Ерофеев: Человек нездешний» (М.: Молодая гвардия, 2020), сделав подарок нам, а заодно и себе к грядущему восьмидесятилетию. Прежде он написал два жизнеописания — о Будде и о Блаватской, героях, отражающих его научные интересы, теперь же отважился на труд, лежащий в академической системе координат в совершенно ином измерении.

Книга о Венедикте Ерофееве, похоже, писалась по обету, следуя ведическим наставлениям, советующим постоянно разбираться в себе самом.

Жизнеописание замечательного человека — завуалированная возможность осмыслить прожитое. Недаром в самом начале повествования звучат пушкинские строки: «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» Пушкинские стихи — запрятанное признание автора, они куда точнее постулируют поставленную задачу, чем эпиграф из Гете: «Если человек займется исследованием своего организма или морального состояния, то непременно признает себя больным».

Книга получилась большая, более семисот страниц. Повествование, хоть и сказано в предуведомлении, что оно написано по законам музыкальной риторики, скорее следует буддийской традиции — ходит кругами, постоянно возвращаясь назад, описывая жизненные коллизии, передавая случившиеся разговоры, донося анекдоты, опровергая расхожие мнения, растолковывая слова и смыслы, оставленные прежними комментаторами и свидетелями нашего советского прошлого. Если поймать непростой ритм писателя, то можно освоить богатый объем представлений и рассуждений об эпохе застоя.

Жизнь блестящего ученика, окончившего провинциальную школу с золотой медалью и поступившего в МГУ на филфак, началась с удачи, но быстро вошла в ступор. Ерофеев от рождения был не как все, что подчеркивает биограф. Он вылетел из МГУ, еще дважды пытался получить высшее образование и каждый раз оказывался выброшенным в обыденную жизнь. Обреченный на скитания, он смирился с выпавшим жребием, а на деле выбрал такой непростой путь самостоятельно, и, похоже, не особо страдал от этого. Он читал, просиживая часы и дни в библиотеках — не правда ли, способ самообразования напоминает другого гения эпохи — Иосифа Бродского, которого, как подтверждает Сенкевич дневниковыми записями своего героя, Ерофеев очень ценил.

Так возникла жизнь вне системы, весьма распространенная в послесталинском СССР. Венедикт Ерофеев был одним из зачинателей этого молчаливого протеста, закончившегося в городских котельнях, которые сторожили будущие признанные поэты и рок-музыканты. С кем только Ерофеев не встречался, спорил, бражничал и говорил — этими голосами полон увесистый том ЖЗЛ.

Похоже, Сенкевич, как и Ерофеев, всю жизнь делал выписки — книга получилась многоцветной, как авангардное полотно. В ней говорят критики, писатели, современные ему философы и давно умершие античные авторы, классики мировой литературы, любимые писатели, как, например, Оскар Уайльд — «маленький и нагленький салонный пророк, портящий кровь викторианским буржуа», как охарактеризовал его Ерофеев. Не с ним ли он ассоциировал и себя, всегда выступая против пошлости и вранья, носившегося тогда в воздухе? Пространные цитаты в книге то высыпаются, как из рога изобилия, то выстреливают — краткие, хлесткие, убойные, явно выхваченные из записной книжки, как из патронташа, нужные, чтобы подчеркнуть нюанс, высветить мысль, осадить примазавшегося к чужой славе напыщенного мемуариста.

Во время гонений на церковь Ерофеев усердно изучал богословскую литературу. «Библию он знал наизусть», — замечает Сенкевич, перечисляя извлеченные из записных книжек писателя цитаты из проштудированных трудов Киприана Карфагенского, Афанасия Александрийского, Боэция, блаженного Феодорита, епископа Кирского, Платона, Сократа, Сенеки, Мартина Лютера, а также современных ему религиоведов и богословов — Чарлза Генри, Джорджа Сартона, Карла Барта, Рудольфа Бультмана и других, о которых, возможно, не слышали обучавшиеся в семинариях. Сенкевич приводит выписку из писаний Мартина Лютера: «Бог таков, каким ты себе его представляешь», снабженную пометкой Ерофеева: «Очень хорошо». Недоучившийся студент впитывал знания, как губка, свобода выбора в чтении и наличие блестящей памяти делала его высокообразованным человеком. При этом, что подчеркивает Сенкевич, Венедикт Ерофеев не любил показывать свою начитанность, вел себя в умничающих компаниях тихо, больше отмалчиваясь и слушая. Водка, обязательная при всех застольях, смягчала душу, но, что подчеркивает книга, несмотря на поставленный диагноз алкоголика, Венедикт Ерофеев никогда не терял ясности ума — его огромный интеллект противостоял дурману, разрушавшему лишь тело, но не затрагивающему душу, память и все подмечающий ум. Веничка и тут был особенным, не как спивающаяся вокруг страна.

Выстраданная, написанная на разрыв аорты поэма «Москва – Петушки» пала на благодатную почву. Водка настаивалась на глубоких, бесконечных разговорах о сущностном: Хайдеггер, Будда и Христос были обязательными собеседниками в спорах, а нежный голос Венички, моливший: «Люди, не убивайте друг друга, ибо это доставляет мне огорчение» вместе с телеграммами Ленина, просившего расстрелять «хоть кого-нибудь... пожалуйста…» из «Моей маленькой Ленинианы», являлись частью окружавшего нас мира, открывали глаза, были глотками свободы в несвободном, прогнившем насквозь родном государстве.

Александр Сенкевич исполнил свой обет. Жизнеописание Венедикта Ерофеева — не академическое творение, подобное недавнему замечательному труду О. Лекманова, М. Свердлова и И. Симановского «Венедикт Ерофеев: Посторонний». Это книга раздумий и воспоминаний, где автор, не выпячивая себя, говорит о запутанном времени через прожившего бесшабашную, свободную и неприкаянную жизнь гениального поэта-дервиша Венедикта Ерофеева. Как тут не вспомнить слова паши арзрумского, сказанные Пушкину: «Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем, как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются».

Отличительной особенностью дервиша, как известно, является отсутствие собственности, ибо все вокруг — тварный и вещный мир принадлежит одному только Богу. Сенкевич, продолжив прерванную цитату, вслед замечает: «Как сказали бы верующие люди, он ходил перед Богом, а не прятался от Него». Венедикт Ерофеев был настоящим гражданином своего отечества. Он не искал славы, но и прижизненную, и посмертную славу снискал, и сделать умудрился много больше иных политических деятелей. Поэт Александр Сенкевич сумел поклониться гениальному современнику, ибо свободные гении и есть настоящие властелины земли.

Петр Алешковский, «Новая газета»