Лев Данилкин — о том, почему первого космонавта любят без мантр и искусственной мифологизации.

Лев Данилкин уверен, что доживи Юрий Гагарин до середины 1980-х годов, его неминуемо вынесло бы в политику. Считает, что к настоящему Гагарину мы приблизимся не раньше, чем будет опубликован его дневник. И рад, что дочери первого космонавта запретили использование его имени в маркетинге.

— Вы пишете, что полет Гагарина был чем-то вроде Красной Пасхи, он стал популярнее «Битлз», Мэрилин Монро и Че Гевары. Как именно этот полет изменил мир?

— Одно дело всю жизнь прожить в запертом пространстве. И совсем другое — получить доказательства, что выход в принципе есть и ТУДА можно попасть. То есть полет Гагарина дал нам принципиально другое ощущение мира — что человек не привязан к Земле, что пространство для маневра есть, что если всё кончится — это не конец. Плюс краткосрочный — хотя как краткосрочный, вот 60 лет уже отмечаем — эффект: ощущение причастности к победоносной нации.

— Можно ли считать полет Гагарина оправданием «советского проекта»? Многие говорят: «да было трудно, были репрессии, дефицит, плановая экономика, но ведь был и Гагарин».

— «Cоветский проект» задумывался как модернистский: изменение мира к лучшему на основе научных данных. Издержки для граждан оказались крайне высоки, нельзя оправдать истребление людей. Многие сегодня уверены, что советские 70 лет — это потерянное время, абсурдный эксперимент. Однако факт, что СССР удалось осуществить жизненно важную догоняющую модернизацию и обеспечить себе суверенитет. И вершиной, акме этого стало 12 апреля 1961 года. И если вы имеете хоть какое-то отношение к СССР, то вам есть чем гордиться.

Советский период никакой не абсурд — 12 апреля тому идеальное доказательство: мы до сих пор являемся не просто формальными наследниками, но бенефициарами деятельности Королёва и Гагарина. «Их», ставшее «нашим» 12 апреля позволило человечеству сделать огромный шаг в сторону космического «запасного выхода», который — не надо быть Гретой Тунберг, чтобы понять это, — рано или поздно понадобится.

Разумеется, кроме радужной стороны у этого триумфа были и менее приятные: например, именно успех в космосе позволил руководству СССР отвлечь внимание от жестокого, по-живому, разделения Берлина на два города летом 1961-го. И это тоже часть истории Гагарина, не вычеркнешь.

— На выставке-ярмарке Non/fiction вы говорили, что 12 апреля 1961 года и 9 мая 1945 года — две высших точки советского миропорядка. Стоит ли делать 12 апреля национальным праздником, выходным и выстраивать вокруг него современный «нацбилдинг»?

— Мне бы не хотелось, чтобы культ Гагарина из нынешнего абсолютно народного, низового, натурального, счастливого превратился в официальный с обязательными мантрами с трибуны и отдельной строкой в УК за оскорбление космонавтов. Мне кажется, живой культ Гагарина — с домашним отмечанием 12 апреля, с самопальными, похожими на святилища, музеями первого космонавта, с чтением стихов в детских садах, со считалочкой про «летит-летит Гагарин» — всё это часть нашей национальной идентичности. Не надо это никак регулировать и искусственно мифологизировать, редкий случай, когда и так всё хорошо, мы справляемся.

— Да, более того, Гагарин, как Достоевский и Тальков, — фигура масскульта. В пробках больших городов слушают «Гагарин, я вас любила», а чуть отъедешь от столицы, так там на заборе написано: «Юра, мы всё прохлопали» или «Юра, мы всё исправим».

— На самом деле это квазирелигиозный культ, и я, пожалуй, рад, что дочери Юрия Алексеевича запрещают использование его имени в маркетинге, иначе тут всё было бы в «гагарине» — от крекеров до новых моделей «Лады», и это девальвировало бы образ. Особенность этого культа в том, что Гагарин для людей 1960-х и сегодняшних воплощает несколько разные вещи.

Если раньше Гагарин был гарантией того, что в космос полечу и я тоже, то сегодня он один из «наших», такой прекрасный, лучащийся, лучший, неземной — свой. Не факт, что вам удастся полететь в космос, но зато, благодаря Гагарину, вы как бы УЖЕ слетали в прошлом. Он за всех нас слетал. Собственно, ровно вот это коллективное ощущение и транслируется посредством названия моей книги «Пассажир с детьми».

— Почему именно он идеально подошел на роль народного святого? Не потому ли, что он пример небывалого подъема социального лифта, а заодно и «каратаевский» тип, эдакий народный философ, чья жизненная стратегия сводится к «не нашим умом, а Божьим судом»?

— Религиозное почитание — довольно иррациональная вещь: почему в Италии пишут иконы с Марадоной, а в России — с Тальковым? С Гагариным связаны воспоминания о счастливом моменте истории. Все, кто тогда жил, помнят, где они были утром 12 апреля. И сам Гагарин был складный, ладный, красивый, и погиб он рано — странной, так и не объясненной загадочной смертью, видимо, не угодив кому-то. Это я транслирую коллективные представления в самом общем виде. Мне кажется, в сумме это может давать культ в хорошем смысле: народную любовь, приязнь.

— Вы много общались с людьми, знавшими Юрия Алексеевича. Например, ссылаясь на воспоминания его одноклассника, Льва Толкалина, вы пишете о чуть ли не полукриминальной юности первого космонавта.

— Не стоит всё же преувеличивать «неформальный» характер юности Гагарина — да, он вырос в послевоенной, очень бедной, наполненной дешевым оружием среде, но довольно быстро был мобилизован институциями, где ценится дисциплина и лояльность государству, которое настаивало, что монополия на насилие именно и только у него.

Возможно, застрянь он надолго в какой-то дворовой среде, он развил бы в себе черты, свойственные лидерам такого рода групп: у него были выдающиеся способности к адаптации — психологической и физиологической. Но он совершенно сознательно на наше счастье выбрал другой путь.

Что до «каким был в действительности», я точно знаю, что он был сложнее, чем «складный-ладный-веселый». Мы знаем, что он всё время менял — методично, упорно — свои профессиональные идентичности: переучивался и доучивался. Имеет смысл вспомнить еще одну ипостась Гагарина — одного из двух соавторов книги «Психология и космос», где он очень трезво описывает свой психотип: сангвинический.

Хотя он, конечно, не всегда был таким бодрым, знакомые отмечали его склонность к меланхолии и сентиментальности. Но я бы все-таки подождал детально реконструировать его характер, многое станет ясно, когда будет опубликован дневник Юрия Алексеевича, который он вел как минимум с 1961-го и до самой гибели.

— Рассказывают, что он проделал огромный путь от простого парня до светского человека, манеры которого вызывали восхищение на приемах в Букингемском дворце.

— Ну как «проделал»? Он и до того, как слетал, не то чтобы сморкался в занавеску. В конце концов, он с детства читал классику в диапазоне от Карамзина до Горького и от Золя до Хемингуэя. Он развивался в офицерской среде государства, которое только что победило в мировой войне, в котором всё было пронизано уважением к своей культуре, и эта среда была гораздо ближе к аристократической среде, описанной в «Войне и мире», чем к нынешним вульгарным манерам.

Я не склонен романтизировать такие вещи, но всё же простые люди эпохи культа образования и прогресса были гораздо — гораздо! — более сложносочиненными, чем нынешние. Шукшин и Гагарин в этом смысле очень типичны для своего времени.

— Какие перспективы открывались перед Гагариным, останься он жив?

— Я думаю, что, доживи он до середины 1980-х, его неминуемо вынесло бы в политику. Потенциал приязни электората у него был более значительный, чем у любого другого действовавшего тогда политика, плюс колоссальный дипломатический опыт, несколько образований, лидерские качества. Он был бы воплощением идеи прогресса, идеи успешного государства, тот, на кого возлагаются надежды на преодоление кризиса. Всё это позволяет увидеть в Гагарине идеального представителя харизматичной бюрократии. Выигрывает, особенно в долгосрочной перспективе, тот, кто не выглядит самозванцем, кто воплощает собой некую большую структуру — глубинное государство, если угодно.

— Название «Пассажир с детьми» отсылает к шутке Гагарина о том, что в старости он станет распорядителем в парке космических аттракционов для детей. Насколько освоение космоса обмануло его ожидания?

— Всё-таки между «пассажиром» и «пассажиром с детьми» есть разница, но в другую сторону — как «государь» и «милостивый государь». Обмануло ожидания, пожалуй, слишком сильно сказано: ничего глобально не изменилось. Да, в космосе несметные сокровища, «горы хлеба и бездны могущества». Но эйфория относительно их доступности прошла. Мы, в отличие от людей шестидесятых, тертые калачи, мы знаем, что вряд ли при нашей жизни даже и по орбите-то хоть разок слетаем — не то что «на Марсе будут яблони цвести». Будут, конечно, но нам этих яблок не попробовать, увы.

Дарья Ефремова, «Известия»