Алексей Варламов: «Шукшинская триада “актер – режиссер – писатель” глубоко неслучайна»
Известный писатель Алексей Варламов рассказал о своей новой книге – новинке серии «ЖЗЛ» «Шукшин».
– Алексей Николаевич, расскажите, как вы решили написать биографию Шукшина.
– После всех написанных мной для серии «ЖЗЛ» книг мне казалось, что нужно поставить точку. Я писал роман «Мысленный волк», когда издательство всё-таки уговорило меня взяться за биографию Василия Макаровича.
Сразу скажу, что в результате я нарушил все обеты, которые сам же себе ранее давал. У меня было жесткое правило не писать про тех людей, которые жили и умерли относительно недавно. Во-первых, нужно, чтобы прошло время… Во-вторых, писать о человеке, у которого остались жена, дети, – большая сложность. Даже если ты не взаимодействуешь с родственниками, всё равно неизбежна проблема: о чем писать можно и о чем нельзя. Раньше подобный вопрос передо мной не стоял: все другие биографии я писал без оглядки на кого бы то ни было.
Кроме того, эта книга написана в несвойственной мне манере. Обыгрывая «Рассказы Шукшина», я дал бы ей такой подзаголовок: «Рассказы о Шукшине». Книга состоит из множества небольших главок… Не потому, что я хотел придумать какой-то новый принцип жизнеописания или сделать биографию более современной. Так получилось само собой: мне показалось, что небольшими главками, буквально по две–три страницы, писать про Шукшина очень удобно. Книга состоит из полсотни небольших главок, которые, конечно, связаны между собой. Вместе они хронологически выстраивают целостную биографию Василия Макаровича, но при этом каждая из них представляет собой некий законченный сюжет его жизни.
– Что поразило вас в биографии Шукшина?
– Судьбы писателей, которыми я занимался раньше и которые жили относительно давно, были в значительной мере исследованы. Известен был если не каждый день, то каждый месяц их жизни – что делали, где были, что с ними происходило… В биографии Василия Шукшина, который жил относительно недавно, есть годы – я не преувеличиваю, – о которых мы практически ничего не знаем. Он невероятно шифровал свою жизнь! Шукшин был человеком, который фактически существовал в «подполье». И в этом парадокс: с одной стороны, любимейший герой страны, которого все узнавали в лицо, который стяжал огромную славу; с другой стороны, страшная потаенность, нежелание раскрываться и рассказывать про себя всё, что есть. Эти тайные «пружины» биографии Шукшина превратили мою работу в крайне увлекательное исследование и даже расследование.
Надо признать, что оно осуществлялось словно против его воли. Вообще, когда ты пишешь биографию, ты как бы вступаешь во взаимодействие с героем – хотя его давно уже нет в живых. Разумеется, это метафора, но ощущается она почти физически: герой либо идет тебе навстречу (например, Алексей Толстой – как попутный ветер!), либо сопротивляется (как встречный ветер). Либо – ему всё равно. Например, Андрей Платонов был человеком, стоявшим вне всех этих литературных судеб, биографий, признаний… Ему было как бы неважно, пишут про него или нет. Хотя его биография стала для меня самой интересной и трудной.
– Получается, со стороны Шукшина вы чувствовали сопротивление?
– Да, ему не хотелось, чтобы какие-то факты, мотивы его жизни были раскрыты. Понятно, что у каждого есть маска, у каждого писателя есть некая внешняя стратегия, которой он следует. Но не каждому хочется, чтобы ты раскрывал суть этой стратегии, чтобы показывал разницу между создаваемым образом и тем, чем был человек на самом деле. Шукшин всегда ассоциировался у нас с бесхитростным, очень открытым русским человеком – простодушным, похожим на героев своих рассказов… Ничего подобного не было в реальной личности Василия Макаровича Шукшина! Это был чрезвычайно сложный и хитрый человек. Сложный – в прямом смысле этого слова, я настаиваю.
В качестве одного из эпиграфов к этой книге я взял слова Валентина Григорьевича Распутина, которые звучат примерно так: «Если бы на каком-то всемирном, всепланетном сборе надо было выбрать одного россиянина, то этим человеком по праву был бы Василий Шукшин». Поначалу я отнесся к этому высказыванию как к высокой похвале, гиперболе. Но потом убедился в невероятной точности слов Распутина. Дело не только в гениальной одаренности Шукшина, но еще и в его судьбе. Шукшин в своей жизни «прокатился» через всё, что было. Я думаю, что ни один русский писатель ХХ века – и даже русский человек вообще – не переменил столько социальных ролей, не пережил столько ситуаций, не вобрал в себя столько черт и примет своего времени, как Шукшин.
Судите сами. Он сын «врага народа» – человека, которого расстреляли без суда и следствия во время коллективизации. При этом он сделал свою карьеру благодаря коммунистам и советской власти. Если бы этой власти не было – не было бы никакого Шукшина, ибо в определенном смысле он плод ее социальной политики. То есть, с одной стороны, власть на него сильно давила (чудовищное детство, ибо сын «врага народа» – это не шутка), а с другой стороны, его приподнимала. Это обусловило двойственность его отношения к советской власти: Шукшин, с одной стороны, был членом КПСС, а с другой – люто ненавидел коммунистов.
Далее: Шукшин – крестьянин, который тем не менее покидает крестьянство очень рано. Мы привыкли считать Шукшина деревенским писателем, и формально это правильно, но надо учитывать, что в деревне Василий Макарович прожил всего несколько лет: немного в детстве, немного в отрочестве и потом, когда вернулся из армии. В сумме это будет лет семь или восемь. Всё остальное время он жил где угодно, только не в деревне. Конечно, он очень любил деревню, но по факту Шукшин не только деревенский человек. Он очень рано ушел из крестьянского сословия в рабочий класс, и в этом нет ничего оригинального. Так поступали многие – и как бы стыдились своего прошлого, стремились забыть свое происхождение. Шукшин же всё вбирал в себя: он «прибавлял» к крестьянству свой пролетариат. Точно так же к этому пролетариату он потом будет прибавлять интеллигенцию. Все эти советские реалии воплотятся в Шукшине в некий «комок» смыслов. Шукшин – это усложнение смыслов. И поэтому его триада «актер – режиссер – писатель» глубоко неслучайна! Она шла от свойства его натуры ничего не забывать и ни от чего не отказываться. Так создавалась его космическая личность, которая вбирала в себя как все достижения советской власти (в какой другой стране парень из глухой алтайской деревни станет студентом привилегированного советского вуза, каким был ВГИК?!), так и все ее провалы (у этого парня расстреляли отца, и он это скрывал, когда подавал документы во ВГИК, а потом переживал свою ложь как тягчайшее предательство по отношению к родовой фамилии). На этих противоречиях, на этих полюсах и зиждется феномен Шукшина. О своей судьбе Шукшин никогда никому не рассказывал, а всё, что говорю сейчас я, есть, если хотите, результат моей аналитической работы. Лишь однажды в одном интервью Шукшин произнес: «Я всегда ощущал себя зашифрованным бойцом».
– Какие еще открытия в судьбе Шукшина вы сделали?
– Интересно было проследить вхождение Шукшина в мир кино: он попадает во ВГИК, где его учителем становится Ромм, а сокурсником – Тарковский.
Что касается литературы, то сначала Шукшин приходит в журнал «Октябрь», затем уходит в «Новый мир». Надо представлять себе литературную ситуацию 1960-х годов: что такое сменить «Октябрь» на «Новый мир»… Еще одна чрезвычайно интересная, практически неизведанная тема – Шукшин и Солженицын. Шукшин преклонялся перед Солженицыным, а Александр Исаевич хорошо отзывался о Шукшине. Но, к сожалению, они никогда не встречались. Наталья Дмитриевна Солженицына любезно передала мне записи Александра Исаевича о Василии Макаровиче. Но: в конце жизни Шукшин едет в Вешенскую к Шолохову… Шукшин становится как бы между Солженицыным и Шолоховым, и эта коллизия тоже безумно интересна.
Как Шукшин относился к «Новому миру»? Почему он потом ушел в «Наш современник» и было ли это уходом или чем-то иным? Существует масса увлекательнейших вопросов, поэтому, пожалуй, ни одна другая книга не доставила мне как исследователю столько удовольствия. Во внешне простой, героической, яркой судьбе мне удалось увидеть подлинную глубину человеческой драмы, ее измерение и напряжение.
Сергей Коростелев
