Андрей Мартынов — о книге Василия Молодякова «Валерий Брюсов».

Среди разнообразнейших архетипов, создающих культуру, можно выделить образ Сальери. Он символизирует некие негативные поступки, которые в реальности никогда им не совершались.

В отечественной культуре одним из таких многочисленных сальери несомненно является Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924). Биограф поэта историк литературы Василий Молодяков (университет Такусеку, Токио) подробно воссоздает его жизнь и одновременно развенчивает разнообразные мифы (а зачатую и просто слухи), которые начали возникать еще при жизни автора «Юпитера поверженного».

Исследователь реконструирует детство своего героя, историю его семьи. Именно от отца, сына крепостного крестьянина, ставшего торговцем пробкой, Валерий перенял любовь к чтению и сочинительству.

Ученый пишет о первых литературных опытах, о публикации вызвавших споры альманахах «Русские символисты» (вспомним едкую статью и не менее едкие стихотворные пародии на них философа и поэта Владимира Соловьева) и, наконец, о дебютном сборнике Chefs d’oeuvre. Касается Молодяков и перелома в отношении Брюсова, признания его творчества литературными элитами и читательской общественностью. Вскоре, при ближайшем участии мэтра стало функционировать издательство «Скорпион», появился знаменитый альманах «Северные цветы», начало печататься до революции и его полное собрание сочинений, а также трехтомное собрание стихов.

Принятие революции, ставшего к 1917 году вполне «буржуазным» автором было обусловлено не столько левыми взглядами, сколько государственнической позицией Брюсова. Симпатии к социализму он изжил еще в годы первой русской революции, когда, например, в письме к отцу от 3 июня 1907 года с иронией выражал надежду, чтобы депутаты от социал-демократических партий «не начиняли бомб, пусть (если уж это так сладостно) занимаются этим другие». Одновременно поэт жестко критиковал статью лидера большевизма Владимира Ленина «Партийная организация и партийная литература». По поводу провозглашенного в ней требования цензуры («партийного контроля») он не без оснований заявлял, что в них в реальности содержится менее всего «истинной любви к свободе». При этом Брюсов оставался критиком существующей власти, если видел, что она слабеет или же совершает, по его мнению, ошибки (подробнее см.: Валерий Брюсов. В эту минуту истории. Политические комментарии. 1902–1924. / ред. В. Молодяков. – М.: АИРО-XXI, 2013).

А. В. Луначарский

Первые контакты (точнее, переговоры) с новым режимом датируются, согласно утверждению Молодякова, маем 1918 года. Собственно сама служба Валерия Яковлевича в комиссариате (министерстве) просвещения началась не ранее июня. Она была вызвана осознанием, что большевики являются единственной реальной силой в стране. А потому, лишь сотрудничая с ними, возможно, еще спасти памятники культуры, защитить ученых, писателей, «единственное неуничтожимое достояние – русскую культуру». Следует также иметь в виду, что, как справедливо отмечал голландский славист Шенг Схейен, первый нарком (министр) просвещения Анатолий Луначарский изначально стремился основывать партийную эстетику на модернизме, в том числе и близкому Брюсову символизму, что облегчало автору Tertia Vigilia адаптацию к новому строю.

Парадоксально, но, размышляя о брюсовском сотрудничестве с большевизмом,  даже такой талантливый поэт, крайне неровный историк литературы и еще более пристрастный (а зачастую и просто несправедливый) мемуарист, как Владислав Ходасевич, вынужден был отрицать за Валерием Яковлевичем доносительство и иные бесчестные поступки, а также писал, что тот ни разу не отказал, ни одному просителю.

Впрочем, образ сальери был связан не только с пореволюционными деяниями поэта-символиста. Им предшествовали не простые отношения со многими коллегами Брюсова по литературному цеху. Ведь именно тогда критиком Юлием Айхенвальдом было опубликовано в сборнике «Силуэты русских писателей», эссе, в котором прямо заявлялось, что Брюсов – это всего лишь «преодоленная бездарность». Причем большинству читателей почему-то запомнилось последнее слово, хотя критик говорил о ее преодолении, правда, отказав литератору в наличии «дара». Тогда же имели место конфликты с Андреем Белым и Иваном Буниным (по мнению современников именно издание в «Скорпионе» бунинского сборника «Листопад» способствовало широкой известности молодого поэта), также подробно описанными Молодяковым. Впрочем, касаясь отношений с будущим нобелевским лауреатом, следует отметить, что, несмотря на все споры Валерия Яковлевича и Ивана Алексеевича, последний первоначально отказывался верить, что Брюсов «продался» красным и искренне защищал его в антибольшевистской печати.

В разнообразной критике Брюсова обращают на себя два парадоксальных, а потому довольно уязвимых момента. Во-первых, дореволюционная деятельность многих литераторов была гораздо более политически ангажированной.

Так, например, Константин Бальмонт неоднократно имел проблемы с законом. За участие в студенческой демонстрации и публичное чтение революционных стихов был исключен из университета и выслан из столицы. После участия (впрочем, довольно номинального) в декабрьском восстании 1905 года автор «Горящих зданий» вообще предпочел скрыться за границей. Отметим, что, согласно воспоминаниям сатирика Дона-Аминадо, он говорил, что лицо Брюсова, напоминало ему «нераскаявшегося каторжника».

Д. Мережковский и З. Гиппиус

В свою очередь еще один не менее, чем Ходасевич, пристрастный критик Брюсова поэтесса Зинаида Гиппиус до революции поддерживала террористов из партии эсеров (в первую очередь Бориса Савинкова), а также была автором антимонархического цикла стихотворений «Жизнеописание Ники».

В целом же, основной политический тренд Серебряного века, или, если брать шире, всего отечественного модернизма (в том числе так называемого религиозного возрождения) заключался в стремлении синтезировать идею социализма с христианством и, как следствие, в оппозиции существующему режиму. Например, Христианское братство борьбы, в которое входили такие философы, как Павел Флоренский, Владимир Эрн, Валентин Свенцицкий и отчасти Андрей Белый, декларировало «борьбу с самым безбожным проявлением светской власти – с самодержавием, кощунственно прикрывающимся авторитетом церкви, терзающим народное тело и сковывающим все добрые силы общества».

Поэтому не удивителен феномен сборника «Вехи», который действительно оценивался как «измена», не только профессиональными революционерами («энциклопедия либерального ренегатства» назвал ее ранее упомянутый Ленин), но и коллегами философами.

В подобном контексте умеренный консерватизм Брюсова воспринимался столь же негативно.

Во-вторых, следует сравнить постреволюционное поведение поэта с практиками литераторов, в дальнейшем пополнивших ряды Русского зарубежья. Тот же Бальмонт работал в Наркомпросе, готовил к изданию стихи и переводы, читал лекции. В день праздника Первого мая 1920 года в Колонном зале Дома Союзов в Москве прочел свое стихотворение «Песнь рабочего молота».

Ходасевич первоначально вел занятия в литературной студии московского Пролеткульта. В 1918–1919 годах служил в репертуарной секции театрального отдела все того же Наркомпроса. А в эмиграции, стремясь избежать полного разрыва с советской властью, долгое время воздерживался от тесных контактов с периодикой Русского зарубежья.

В свою очередь Гиппиус и Мережковский сотрудничали с руководимым Горьким государственным издательством Всемирная литература. Интересно, что, как и в случае с главой о Брюсове, глава в мемуарах Зинаиды Николаевны об Алексее Максимовиче была не менее пристрастна. Правда, при ее публикации, поэтесса столкнулась с цензурными запретами со стороны руководства журнала «Современные записки», проявивших солидарность со своим недавним соратником по революционной борьбе (его редколлегия состояла из эсеров). Брюсова в данной ситуации защищать среди эмигрантов было некому.

Некоторую пикантность критике Гиппиус придает факт письма Мережковского Брюсову от 25 мая 1919 года, также приводимого Молодяковым. В нем автор «Грядущего хама» просил поэта содействовать печатанию его и своей супруги книг в государственных издательствах, при этом оговариваясь: «я заранее согласен на все условия».

Иными словами, оппоненты Брюсова (Гиппиус или Ходасевич) или просто будущие жители Русского зарубежья (Бальмонт), чье поведение до эмиграции не вызывало сколько-нибудь серьезных отрицательных оценок в обществе, мало чем отличалась от деятельности оставшегося на родине литератора.

Кроме того, возможно, в подобном негативном отношении к классику не последнюю роль  сыграла его относительно благополучная судьба, на которую ранее уже обращали внимание исследователи (в частности, Иван Волков). Читатель болезненно падок на трагические биографии поэтов, а в данном случае не было ни расстрела, ни смерти в лагере (Гумилев, Мандельштам), ни самоубийства или, на худой конец, того же изгнания (Цветаева, Адамович).

Наконец, не надо забывать об осуждаемой, но по-человечески понятной и простительной зависти коллег по цеху. Ведь не каждый мэтр (а талантов в эпоху Серебряного века было не занимать) мог написать следующее:

Я сознаю, что постепенно

Душа истаивает. Мгла

Ложится в ней. Но, неизменно,

Мечта свободная – светла!

***

Я больше дольних смут не вижу,

Ничьих восторгов не делю;

Я никого не ненавижу

И – страшно мыслить – не люблю!

(«В горнем свете»).

Так что, по сути, комплекс антонио сальери следует относить не к Брюсову, а к его многочисленным критикам, что и показывает книга Василия Молодякова.

Андрей Мартынов, «Русская Idea»