Интервью Л.И.Сараскиной "Российской газете"
Время "Бесов". Уроки Федора Достоевского от автора новой биографии великого писателя Людмилы Сараскиной.
В издательстве "Молодая гвардия" в серии "Жизнь замечательных людей" вышла биография Ф. М. Достоевского, написанная нашим известным литературоведом, лауреатом премии "Большая книга" (за биографию Солженицына) Людмилой Сараскиной. В ноябре этого года весь мир будет отмечать 190 лет со дня рождения великого русского писателя. Но насколько он актуален в современной России? Об этом наш корреспондент поговорил с автором книги.
Лучше поздно, чем никогда
Российская газета: Это первая биография Достоевского, написанная без идеологических препон и с учетом всех известных документальных источников и научных исследований. Но почему так поздно?
Людмила Сараскина: Предыдущая биография Достоевского в жэзээльской серии вышла ровно 30 лет назад, в 1981 году. Ее автор, Юрий Селезнев, не имел тех источников, без которых сегодня невозможна ни одна работа о Достоевском. Это прежде всего трехтомная "Летопись жизни и творчества" писателя, вышедшая в Санкт-Петербурге в 1993-1995 годах. Да и Академическое собрание сочинений Достоевского в 30 томах к началу восьмидесятых было осуществлено только наполовину.
Мне трудно сказать, почему полная биография не появилась хотя бы в начале 1990-х, когда "оковы пали" и цензура ослабла. Правда, не только на Западе, но и в России выходили интересные книги о молодости Достоевского, о позднем периоде его жизни, о людях из его окружения; создавались словари и энциклопедии, печаталось множество статей в сборниках и альманахах. Я и сама 17 лет назад написала книгу о подруге Федора Михайловича - Аполлинарии Сусловой, затем - о его товарище по делу петрашевцев Николае Спешневе, а в 1996-м дерзнула развернуть биографию Достоевского из точки времени романа "Бесы" ("Федор Достоевский. Одоление демонов"). Инициатива нового жзээльского Достоевского принадлежит издательству "Молодая гвардия" и ее генеральному директору Валентину Федоровичу Юркину - мне было предложено написать биографию Достоевского сразу, как только вышла моя книга о Солженицыне. Несомненно: такое предложение - огромная честь и великое счастье. Должна, однако, заметить, что на биографию Достоевского (как и на жизнеописание любого другого гения) ни у кого нет монополии - каждый волен публиковать свою версию.
Сын за отца не отвечает?
РГ: В вашей книге опровергаются злостные мифы о Достоевском. Со школьной скамьи нам внушают, что его отец был пьяницей, распутником и был убит своими же крестьянами. У такого отца мог ли воспитаться такой сын?
Л.Сараскина: Миф о кончине Достоевского-отца всегда жгуче интересовал биографов Достоевского-сына. "Бродячая" версия о насильственной смерти Михаила Андреевича, якобы убитого своими крепостными крестьянами, "нравится" многим интерпретаторам Достоевского - она скандальна, она "проливает свет" (то есть бросает тень) на характер писателя и сюжеты его романов. "Все желают смерти отца... Не будь отцеубийства - все бы они рассердились и разошлись злые", - презрительно бросает суду Иван Карамазов. Появись неотразимые свидетельства естественной смерти Михаила Андреевича, биографы, полюбившие легенду о растленном пьянице-отце, были бы, мне кажется, сильно разочарованы и тоже бы "разошлись злые".
Я пыталась показать, как, за недоказанностью, рассыпается насильственная версия - она не имеет ни одного свидетеля-очевидца и основана лишь на показаниях лиц, которые весьма противоречиво пересказывают историю убийства со слов тех, кто тоже не был свидетелем-очевидцем и питался лишь слухами. Мне хотелось, выражаясь юридическим языком, добиться прекращения дела за отсутствием события преступления. Мог ли Достоевский назвать своих отца и мать "лучшими, передовыми людьми своего времени" (а он именно так их называл), если бы доверял версии о жестоком крепостнике-отце, задушенном мужиками в поле? Думаю, что не мог бы. Никогда.
Преступление и наказание
РГ: В сериале Владимира Хотиненко Достоевский стоит в смертном колпаке перед дулами ружей. Это устойчивый образ биографии Федора Михайловича, но из вашей книги следует, что это тоже миф.
Л.Сараскина: В этом сериале будто нарочно собраны все самые "черные" версии биографии Достоевского. Ему приписаны - с легкостью в мыслях и равнодушием в сердце - все мыслимые и немыслимые грехи его героев: и Ставрогина, и Валковского, и многих других. Авторы фильма как будто опасались, что трагизма реальной жизни Достоевского им не хватит для рейтингового зрелища, и заманивали зрителя на крючок злых небылиц. Они не видят разницы между стоянием осужденного у расстрельного столба в смертном колпаке и ожиданием своей очереди стать к столбу. А Достоевский именно ждал своей очереди, и это совсем другое переживание. "Троих поставили к столбу для исполнения казни. Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты", - писал Достоевский брату в тот роковой день, 22 декабря 1849 года. Это не версия, это неопровержимый факт. Нам остается благодарить создателей фильма, что Достоевского все-таки не расстреляли на Семеновском плацу - ведь это было бы еще круче. Не могу понять одного: зачем артист Евгений Миронов согласился играть эту заведомую ложь.
РГ: Люди, читавшие "Архипелаг ГУЛАГ" и "Записки из Мертвого дома", иногда приходят к мысли, что царская каторга была курортом. Там и мясом кормили, и начальники были добрые. В самом деле царское правительство было таким гуманным? Что пережил Федор Михайлович на каторге и за что реально он был наказан?
Л.Сараскина: Когда думаешь о сцене казни петрашевцев (смертные рубахи, колпаки, расстрельная команда, а потом барабанный бой и помилование), понимаешь, сколько в этом политическом спектакле было мстительной жестокости. Равно как и в арестах, производимых строго по предписанию в 4 часа утра. Потом узнаешь, что привезенных в III отделение арестантов поили чаем и кофе, кормили завтраком и обедом, меню включало пиво и херес. Что комендант Петропавловской крепости генерал И. А. Набоков, герой войны 1812 года, заботился о питании узников и их пристойном содержании в казематах. Советские историки, усугубляя ужасы царского режима, любили рассказывать о пешем этапе арестантов из Петербурга в Тобольск в сорокаградусный мороз. Но никто пешком в Сибирь в 10-фунтовых ножных кандалах не ходил - государственных преступников везли в санях, меняли лошадей на станциях и кормили в трактирах. Своего фельдъегеря, славного старика Кузьму Прокофьева, который сделал много добра своим подопечным, Достоевский увековечил. И так во всем.
Писателя, осужденного на смертную казнь расстрелянием за чтение и распространение письма Белинского к Гоголю - письма, "наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти", Николай I помиловал, лишив всех прав состояния, осудив на каторгу и солдатчину. Но в Тобольске свое покровительство каторжнику оказали жены декабристов, и это имело решающее значение для его судьбы. Доктора Омского острога его лечили, подкармливали, разрешали писать и хранили у себя его самодельную тетрадку. Прокурор Семипалатинска барон Врангель предложил солдату свою дружбу и связи в столице. Каторга Достоевского - это история юридически абсурдного наказания, смягченного, часто в обход закона, человеколюбием и добротой тех, кто мог бы сделать его заключение адом. Царская каторга не ставила своей задачей ломать людей, не только узников, но и тюремщиков, менять их органически...
Вечный должник
РГ: Достоевский всю жизнь писал в долг, не имел никакой собственности и до самой смерти жил под страхом долговой тюрьмы. Может ли писатель, настолько зависимый от проблемы денег, писать шедевры? Это одна из величайших загадок Достоевского!
Л.Сараскина: Все так: Достоевский не имел никакой собственности, проживал до самой смерти в съемных квартирах, писал в "системе всегдашнего долга", скрывался от беспощадных кредиторов, угрожавших ему долговой тюрьмой, и порой невыносимо от этого страдал: он ведь не бравировал своей бедностью как доблестью, а изо всех сил старался ее преодолеть. При этом сумел написать непревзойденные по глубине произведения, став гением русской и мировой литературы. Несомненно, это явление феноменальное и непостижимое. Он пытался разгадать великую тайну Пушкина, нам хочется разгадать и его тайну. Случай Достоевского - это исключение из всех возможных правил; это одаренность такой силы и такого масштаба, которая преодолевает рабство нужды, кабалу денег. Мне кажется, что способность писателя создавать шедевры не зависит от размеров его кошелька - иначе сегодняшними гениями были бы "писатели с Рублевки". Какие романы написал бы Достоевский, владей он богатым имением и солидным счетом в банке, можно только гадать. Однако искушения богатством ему не довелось испытать.
Политтехнолог Петр Верховенский
РГ: "Бесы" - наверное, самый загадочный роман Достоевского. Современники его не поняли, решив, что автор односторонне показал "новых людей". ХХ век подтвердил прозрения писателя. Но до сих пор до конца не ясно, что же все-таки он имел в виду под "бесами". Например, сегодня они есть в политике, социальной, интеллектуальной жизни? Как их распознать?
Л.Сараскина: Современники Федора Михайловича не захотели увидеть себя в зеркале "Бесов" и потому обвинили зеркало: дескать, кривое и безобразное, злобный пасквиль, клевета на русское общество, клинический бред, сумасшедший дом. А Достоевский верил, что болезнь беснования, которой одержима Россия по всей общественной вертикали, - явление временное, что страна исцелится сама и нравственно обновит больное европейское человечество. Однако все временное стремится у нас утвердиться навсегда, "переходный период" растягивается на долгие десятилетия, бесы плодятся и размножаются. Речь идет ведь не только о "наших" - нигилистах-разрушителях, уродливом гибриде политики и уголовщины; не только об идеологах смуты, повязавших своих адептов общими злодеяниями; не только о самозванцах, рвущихся к власти, не только о самой власти. Петр Верховенский, вождь "наших", отлично знает, на кого ему можно опереться.
"Наши не те только, которые режут и жгут, да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают... Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают!.."
Разве это не о нашем времени, не о наших бесах?
"Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей!.. Не надо образования, довольно науки!"
Разве этот пункт программы Верховенского не реализуется сегодня? "Одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь - вот чего надо!"
Похоже, Петр Верховенский снова пробился в политтехнологи...
РГ: В начале эпохи гласности весьма авторитетные идеологи нового времени (например, Чубайс) провозгласили "конец Достоевского". России нужны не страдальцы и мученики нравственности, а успешные, деловые люди. При всем цинизме в этой формуле есть что-то завораживающее для молодых. Что это, постулат новой морали, более приемлемой для XXI века, или просто нелюбовь к Достоевскому конкретных людей, которая была, есть и будет?
Л.Сараскина: "Конец Достоевского" провозглашали еще при жизни Достоевского. Не дождались. Он был посмертно репрессирован в конце 1930-х, но к началу 1970-х с оговорками реабилитирован. Вышеупомянутый приватизатор, впервые ознакомившись с сочинениями Достоевского после грандиозного ваучерного надувательства, понял, что в системе ценностей автора "Дневника писателя" ему и таким, как он, места нет и потому огласил свежую национальную идею - разорвать Достоевского на мелкие кусочки. Не сомневаюсь: только тем и запомнится этот великий комбинатор. Сегодня мы пожинаем плоды усилий многих "успешных деловых людей" с волчьим аппетитом и медным лбом, которые живут вне морали, не боясь ни Божьего, ни человеческого суда ("всё схвачено"). Они сеют ненависть, провоцируя оскорбленный народ, миллионы беспризорников и бомжей - жаждать социальной мести. Они цинично рассуждают, что электорат генетически подорван и не дерзнет пустить красного петуха. Боюсь, что они непоправимо ошибаются. Поразительно, как самонадеян нынешний "верхний слой", как глух к урокам истории, к урокам Достоевского.
Две родины - Русь и Европа
РГ: Вы касаетесь "государственнических" симпатий позднего Достоевского. Например, его почти дружбы с Победоносцевым. Сегодня это неожиданно вновь стало актуальным для деятелей культуры. Что сближало великого писателя и бывшего революционера с обер-прокурором Святейшего синода? Был ли здесь момент личной выгоды? Или, скажем мягче, писательской тактики... Только Победоносцев мог разрешить публикацию главы о Великом инквизиторе. Но вот Лев Толстой не пошел же на союз с Победоносцевым и был Синодом отлучен от церкви.
Л.Сараскина: Не вижу ничего дурного в государственнических симпатиях Достоевского: они честны и последовательны. "Я, как и Пушкин, слуга царю, потому что дети его, народ его не погнушаются слугой царевым, - писал Федор Михайлович за неделю до своей кончины и за сорок дней до гибели Александра II, царя-освободителя, которого искренне уважал и любил. - Еще больше буду слуга ему, когда он действительно поверит, что народ ему дети. Что-то уж долго не верит". Что же касается Победоносцева, то та дурная слава, которая досталась ему от его поздних современников ("великий инквизитор", "Торквемада", "простер совиные крыла"), была заслужена обер-прокурором Синода уже после рокового теракта, когда он в течение четверти века пытался "подморозить" внутреннюю политику государства, но так и не смог остановить процесс его разрушения. Инициатором регулярных общений с Достоевским в конце 1870-х был именно Победоносцев, принципиальный консерватор, поборник незыблемости самодержавия.
Писатель не боялся спорить со своим собеседником, уважая его ум и убеждения. "Поэму о Великом инквизиторе" Достоевский писал, не оглядываясь ни на Каткова, ни на Победоносцева; написав же, постарался убедить обоих, что умонастроение Ивана Карамазова присуще большинству мыслящих молодых людей и что это самый трезвый реализм. К счастью, ему это удалось. В сотрудничестве с Катковым и общении с Победоносцевым не было ни особой выгоды, ни специальной тактики; но помимо общности убеждений (неприятия радикализма) существовала еще и необходимость печататься. Ни один из толстых журналов Москвы и Петербурга не решился бы на публикацию "Братьев Карамазовых", а "Русский вестник" решился. Л.Н. Толстой радикально расходился с Победоносцевым именно в убеждениях, так что ни о каком союзе с обер-прокурором, особенно после 1 марта 1881 года, не могло быть и речи.
РГ: Патриотизм Достоевского. Можно его сравнить с нынешним патриотическим движением или это был патриотизм иного рода?
Л.Сараскина: Хочется провести границу между патриотизмом как потребностью ума и сердца и патриотизмом казенным, мундирным. "Я ничего не ищу, и ничего не приму, и не мне хватать звезды за мое направление" - вот, пожалуй, самая точная формула патриотизма Достоевского, никогда не примыкавшего к движениям или организациям "профессиональных патриотов". Его патриотическое чувство было широким, культурным и просвещенным - без агрессивных приоритетов крови и почвы. "У нас - русских - две родины: наша Русь и Европа... - писал он. - Европа нам тоже мать, как и Россия, вторая мать наша; мы много взяли от нее, и опять возьмем, и не захотим быть перед нею неблагодарными". "Надо учить молодежь, что непонимание Пушкина есть величайшая неблагодарность, что, не понимая Пушкина, нельзя назваться русским человеком". Благодарное и благородное ощущение причастности к родной культуре, к русскому языку было неотъемлемой частью его патриотизма. "Я не хочу мыслить и жить иначе, как с верой, что все наши девяносто миллионов русских (или там сколько их тогда народится) будут все, когда-нибудь, образованы, очеловечены и счастливы"- вот гражданский и патриотический символ веры Достоевского.
Это "когда-нибудь" пока так и не наступило...
РГ: Возможен ли сегодня писатель масштаба Достоевского? Если да - то какие задачи он должен ставить перед собой?
Л.Сараскина: Писатель масштаба Достоевского - это из разряда колоссальных космических событий. Появление Достоевского на пространстве русской литературы никем не прогнозировалось; его масштаб не был признан на родине при жизни. Вспомним грубую ошибку Н. А. Некрасова, редактора "Современника", который по поводу "Села Степанчикова" высказался столь жестко, что другого мог бы просто сбить с ног: "Достоевский вышел весь. Ему не написать ничего больше". Но Федор Михайлович устоял и тогда, и позже; и теперь его "конца" ждут только графоманы, укушенные змеей литературного честолюбия, и отдельно взятые экспроприаторы чужой собственности, которые больше всего на свете боятся пересмотра итогов приватизации. Мне кажется, что хотеть стать "новым Достоевским" - задача бессмысленная: ведь и Достоевский не стал играть предложенную ему роль "нового Гоголя", за что и был изгнан из кружка Белинского. Но именно Белинский увидел в авторе "Бедных людей" человека, который проник в тайну искусства. "Вот служение художника истине! Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным, и будете великим писателем!"
Служить истине, быть открытым для правды, ценить свой дар и пребывать верным ему до смертного часа - такой рецепт предлагал великий критик. Наше время более чем когда-либо способствует появлению большого таланта: опять "недоделанные" реформы, третья за столетие смена уклада, тектонические сдвиги в сознании людей, поединок исторических оценок и смыслов, огромный дефицит правды, неутоленная жажда справедливости. Ни один из "проклятых вопросов" так и не решен. Значит, писателю, который не зависит от моды, не боится собственного и чужого мнения, не ждет наград за свое направление, - карты в руки...
РГ: Кто будет героем вашей следующей книги?
Л.Сараскина: Еще не остыл и не исчерпался мой интерес к Достоевскому и Солженицыну. Не так-то легко уйти от них к другим, следующим. И, честно говоря, пока не хочется.