Интервью Л.И.Сараскиной журналу "Читаем вместе"
Этот толстый том с убористым шрифтом – плод многолетних трудов и изысканий, что чувствуется буквально с первых страниц книги. Как только начинаешь читать, сразу понимаешь, Сараскина не просто писала, она жила и живет своим Достоевским и знает его досконально, до мелочей. Но при этом, как настоящий ученый, постоянно сомневается и ищет все новые и новые подтверждения своим гипотезам. 800 страниц этого уникального тома новой биографии писателя не кажутся излишними. Более того, нет никаких сомнений, что автору пришлось ужимать объем, и дай ей волю, мы бы увидели работу как минимум в два раза большего объема.
Каждое слово подтверждено ссылками и цитатами, каждая фраза выверена и многократно обдумана. В этом и есть Сараскина. Она пишет только о тех, кого любит. Безоговорочно, защищая и отстаивая до конца. В интервью «ЧВ» Людмила Сараскина рассказала о работе над книгой и значении Достоевского для современного общества.
– Вы все время беретесь за глыбы нашей литературы, поднимая огромные исторические и психологические пласты. Почему после Солженицына Вы решили взяться именно за Достоевского?
– Только на такие глыбы, по-моему, и стоит тратить свое время, если ты историк литературы. Выбирая свой путь в профессии, я уговорила себя, что свою единственную жизнь не стану пускать на ветер, изводить на мелочи, эфемерности, забавные пустячки. Изучая такие мощные, колоссальные фигуры, проходишь уникальную школу познания, учишься видеть людей, характеры, человеческое поведение во всех его проявлениях; начинаешь понимать смысл писательского призвания.
За Достоевского я взялась не после Солженицына, а до него. Свою кандидатскую диссертацию по творчеству Достоевского я защитила еще 35 лет назад, а докторскую – 18 лет назад. Достоевский – мой постоянный, пожизненный «предмет». Именно он привел меня к Солженицыну. Это писатели единого русского поля. И то, что издательство «Молодая гвардия» захотело после моего «Солженицына» получить моего «Достоевского», – для меня стало завершением некоего цикла моей жизни.
– Вам не страшно браться за такие мощные фигуры?
– Конечно, страшно. А кому не страшно? Но страх преодолевается работой – только ею и ничем больше. Кроме того, известен рецепт: сесть с утра за урок этого дня и к ночи постараться выполнить его; работать ежедневно и думать о работе неотрывно. Тогда она становится неотъемлемой частью твоей жизни, и уже не так страшно.
– Вам самой столь близкое общение с гениями дает много или, наоборот, забирает?
– Дает колоссально много – и в человеческом, и в профессиональном отношении. Это вообще самые главные опыты моей жизни. Но на них и уходит моя жизнь.
– Ваша книга вышла в серии «Жизнь замечательных людей», хотя это мощная литературоведческая монография. Вы не боитесь, что читатели серии ее просто не осилят?
– Мои книги в серии «ЖЗЛ» – и о Солженицыне, и о Достоевском – рассчитаны (как и большинство книг этой серии) на серьезного и вдумчивого читателя, которого не остановят ни большой объем, ни строгое изложение материала. Я писала не для потребителя дамских романов и легкого карманного чтения. И не промахнулась. «Солженицын» выдержал уже два издания, тиражи повторяются, значит, на них есть спрос. То есть мои читатели существуют и их немало! И они пишут мне, что книга читается на одном дыхании. «Солженицын» переведен на французский и итальянский языки, заканчивается перевод на китайский, продвигаются переводы на английский и португальский. У меня есть основания надеяться, что повезет и «Достоевскому» – книга вышла всего месяц назад, а я успела получить замечательные, дивные отзывы на нее.
– Вы начинаете рассказ с оценки Достоевского большевиками. Вам это важно? С чем это связано?
– Мне важно было объяснить, насколько актуален Достоевский во все времена нашей истории. Большевики поняли, что «все сбылось по Достоевскому», ненавидели и боялись его, запрещали, искажали, объявляли врагом, которого надо оставить в культуре только потому, что «врага надо знать в лицо». Достоевского и сейчас пытаются приспособить к «бандитскому капитализму», смягчить его публицистический пафос, снизить уровень разговора о нем, а то и выставить его самого как больного неврастеника, запутавшегося игрока, графомана сомнительных нравственных качеств. Отношение к Достоевскому всегда было тестом на культурную состоятельность общества.
– В книге очень глубокие изыскания корней Достоевского. Но Вы сами говорите, что для него это было маловажно. Почему же тогда этому уделяется такое большое внимание?
– Для Достоевского принадлежность к роду (который насчитывает более 500 лет, но о котором стало известно как раз благодаря самому прославленному его представителю) действительно мало что решала – во всех смыслах Федор Михайлович явился исключением из правил. Но это очень важно для нас – читателей и исследователей: мы видим, что человек из бедной и незнатной семьи, скорее даже разночинец, чем дворянин, может сделать себя сам и стать непревзойденным литературным гением. На примере Достоевского очевидно, как много зависит от самого человека, от его труда, от верности призванию, от силы дарования, которые обеспечены вовсе не родовыми связями. Феномен Достоевского невозможно объяснить его корнями – поэтому так важно было понять, каковы эти корни.
– Кто будет Вашим следующим объектом?
– Об этом я расскажу тогда, когда работа станет реальностью. Ведь совсем не все замыслы воплощаются и далеко не все планы выполняются. Моя работа как биографа и жизнеописателя связана с архивными поисками, обнаружением новых и редких документов. Биографическая книга обретает реальные контуры, когда «охота» приносит плоды, накапливается достаточно материала – так что можно садиться и писать. На стадии «охоты» следует, по-моему, помалкивать, чтобы не спугнуть удачу.
– Вы не боялись авторитета Ваших предшественников-изыскателей? Как к книге отнеслись коллеги?
– За несколько десятилетий моей работы накопилось столько всего, о чем я хотела сказать сама, что бояться авторитета предшественников, при всем моем к ним уважении, мне не приходило в голову. На книги о русских писателях ни у кого нет монополии – главное, чтó ты сам можешь сказать своего. Если сказать нечего, то нечего и браться. Опасения и оглядывания сопровождают того, кто пуст. Я писала безоглядно и безбоязненно, потому что успела накопить большой материал. Со многими коллегами я полемизирую в книге, выдвигая свои альтернативные версии по тому или иному вопросу биографии и по трактовкам романов Достоевского. У меня намечены выступления в музеях Достоевского в Петербурге, Москве, Старой Руссе, и я рассчитываю на серьезное обсуждение.
– Как Вы оцениваете недавний сериал о писателе?
– Я много писала о сериале «Достоевский» В. Хотиненко в центральной печати, говорила о нем на радио и на телевидении. Считаю его неудачей, провалом, культурным фиаско. Достоевский в сериале В. Хотиненко кто угодно, только не писатель. А как человек он вобрал в себя все самые «черные» биографические версии, все скандальные гипотезы «черных копателей». На Достоевского здесь воздвигнуты такие обвинения, за которые – будь живы его близкие потомки – авторам фильма пришлось бы отвечать в судебном порядке, как отвечают за клевету. Тенденция нашего телевидения такова, что если к биографии великого человека не приписать какие-нибудь особо скандальные приключения, не добьешься ни рейтинга, ни хорошей рекламы.
– Во время чтения иногда возникает ощущение перегруженности и теряется канва повествования. Это сознательный подход?
– Ну, такое ощущение возникает далеко не у всякого читателя – совсем не все мои читатели теряют при чтении «Достоевского» канву повествования. Я уже получила письма, где меня, напротив, упрекают, что книга короткая (это 830 убористых страниц!) и что хорошо бы ее дополнить (то же самое, кстати, было и с тысячестраничным «Солженицыным»). Но вы правы – я действительно хотела «нагрузить» читателя «Достоевского», ибо этот писатель сам из разряда сверхнагруженных. Школьников ныне «разгрузили» уже до такой степени, что литература вообще убрана из обязательных предметов; им предлагается читать не русскую классику, а краткое содержание отдельных романов и комиксы «по мотивам». Я противник облегченного чтения и легких наук. Если во время чтения человек только «отдыхает и отвлекается», он сильно недотягивает по части своего интеллектуального развития. Я исхожу из той точки зрения, что чтение – это труд, работа ума. А ум надо постоянно тренировать, держать в боевой готовности, иначе он разленится, атрофируется и перестанет функционировать, подобно любому человеческому органу.
– Вы сумели приблизиться к Достоевскому настолько близко, как хотелось? Вы удовлетворены сделанным?
– Я смогла приблизиться к Достоевскому ровно на то расстояние, на какое он меня к себе допустил. Наши приближения к великим людям зависят не от нас, а от них: допускают они нас до себя или не допускают. Порой бывает так: ты пробиваешься изо всех сил, но чувствуешь непреодолимый барьер: что-то тебя не пускает. Я всегда отношу такие барьеры на свой счет – значит, мне не дано, я не получила желаемого уровня допуска. В случае с Достоевским я не чувствовала непреодолимого барьера, потому шла вперед и дошла до конца. Быть может, какие-то тайные тропы я не заметила, какие-то не одолела, но сознательно ничего не утаивала, старалась обо всем писать честно, в согласии со своим пониманием. Если бы я была совсем недовольна сделанным, я бы никогда не выпустила книгу. Но я поставила ею не точку в биографии Достоевского, а многоточие...
– Как Вы думаете, Ваш Достоевский поможет современному читателю? Или через некоторое время его образ опять начнут подавать с новых позиций...
– Поможет ли мой Достоевский современным читателям – об этом должны судить они сами. Я писала книгу не как медицинский справочник, не готовила ее как лекарство, учебник или методическое пособие. Мой «Достоевский» – это тот жизненный и творческий урок, который вынесла из его жизни и работы именно я. Может быть, мои впечатления найдут отклик. Мне ясно одно: Достоевский – писатель на все времена, и каждое новое время видит его по-своему. В 1920-е годы в нем видели одни смыслы, в 1990-е – другие, а в наше время вдруг всплыло то, чего раньше мы и не замечали. Так всегда бывает с многослойными и многосложными текстами (а биография писателя – это тоже единый текст, единое полотно): они постепенно, никогда сразу, редко целиком отдают свои тайны. Достоевского будут читать всегда – и всякий раз будут пытаться разгадать, что именно сегодня в нем можно найти. И я очень надеюсь, что пройдет время – и явятся новые биографы Достоевского, новые интерпретаторы, новые полемисты, новые сторонники и почитатели.
– Кто Вам ближе: Достоевский-писатель или Достоевский-человек? Или Вы их не разделяете...
– Я бы не стала специально увлекаться Достоевским-человеком, если бы он не был Достоевским-писателем. Более того, если бы он не был писателем, мы бы даже не узнали о его существовании, как мы не знаем о миллионах когда-то живших и ушедших людей. Но когда узнаешь Достоевского-писателя, Достоевский-человек притягивает к себе как магнит. Ведь что может быть интереснее, чем возможность понять, «откуда что растет». Тайна творчества скрыта в тайне человека. Эта тайна бесконечно волнует и манит. Вспомните, что сказал сам Достоевский в Пушкинской речи: «Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим мы теперь. Но Бог судил иначе. Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем». Мы же обречены, разгадывать тайну и Пушкина, и Достоевского, и Толстого.
– Над какой книгой – о Солженицыне или о Достоевском – было труднее работать?
– Каждая работа имеет свои трудности, совсем не похожие одна на другую. Как русский биограф Солженицына я оказалась первопроходцем, и в этом были трудности освоителя целины. Не было надежных источников, многое приходилось добывать самой, уточнять факты и обстоятельства, сверяться с документами, опрашивать свидетелей, работать с самим А.И. Солженицыным – ведь первое издание книги вышло еще при его жизни, а прижизненные биографии имеют свою специфику. Как биограф Достоевского (о ком написано море книг, созданы словари и энциклопедии) я, напротив, должна была, изучив всю главную литературу, прислушиваться к себе и, памятуя о хоре и оркестре, «петь свои ноты», вести свою партию. Оба эти опыта для меня как для литератора бесценны.
Беседовал Олег Фочкин
