28 сентября доктору исторических наук, профессору кафедры истории России средневековья и нового времени Историко-архивного института РГГУ Игорю Курукину исполнилось 70 лет.

Игорь Владимирович — давний друг «Молодой гвардии». Для наших серий «ЖЗЛ» и «Живая история: Повседневная жизнь человечества» он написал целый ряд ярких, талантливых книг. Это — биографии русских правительниц Екатерины I, Анны Леопольдовны, Анны Иоанновны и ее фаворита Бирона, выдвиженца Бирона, а затем его соперника Артемия Волынского (сложившего в итоге голову на плахе), авантюристки, дерзкой претендентки на российский престол княжны Таракановой. Глубочайшие познания Игоря Курукина в истории России воплотились и в сборнике «Романовы». Читателям запомнились также такие его книги, как «Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного» (написана в соавторстве с А. А. Булычевым), «Повседневная жизнь Тайной канцелярии» и «Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина» (обе – в соавторстве с Е. А. Никулиной).

От всей души поздравляя Игоря Владимировича с юбилеем, мы желаем ему крепкого здоровья и новых научных и творческих успехов!

ИГОРЬ КУРУКИН — О РОДИТЕЛЯХ, ПУТИ В ПРОФЕССИЮ, ИСТОЧНИКОВЕДЧЕСКОМ КРУЖКЕ СИГУРДА ШМИДТА, РАБОТЕ В США, КНИГАХ «ЖЗЛ» И ПЛАНАХ НА БУДУЩЕЕ

— Исследовали ли Вы свою семейную память? Если да, то насколько глубоко? Каковы Ваши семейные корни?

— По отцу я происхожу из рязанских крестьян, а по маме – из астраханских дворян, вышедших из купечества. Оба моих дедушки умерли до моего рождения. Кое-что об одном из моих дедов я смог посмотреть в Российском государственном военно-историческом архиве. В Первую мировую войну он был разведчиком. Ему удалось выйти в офицеры, хотя изначально он принадлежал к мещанскому сословию. Однако при советской власти пришлось этот факт скрывать и в 1930-е годы уничтожить все документы, связанные с чином. Еще кое-что знаю по рассказам мамы и папы. У меня папа живой, ему уже исполнилось сто лет, но у него прекрасная память. Он – фронтовик, пошел на фронт в 1943 году, служил в 4-м кубанском казачьем корпусе. Службу он начал в Молдавии, прошел Румынию, Венгрию и закончил службу в Чехословакии, где его ранило под самый новый 1945 год. У него было тяжелое ранение, и победу он встретил в госпитале. Я завидую его памяти, потому что он до сих пор помнит всех своих одноклассников. Я не помню, а он помнит.

— Это действительно так: у наших дедушек и прадедов память была лучше, чем у последующих поколений. Непонятно, с чем это связано.

— Это как раз понятно. Мы же книжки читали. Не было компьютеров, в поисковик не заглянешь.

— Ваша мама была ровесницей отца и тоже принимала участие в Великой Отечественной войне?

— Нет, она 1929 года рождения и была в эвакуации. С отцом они познакомились уже после войны. Оба они в итоге стали медиками, оба – стоматологи.

— Получается, что Вы не пошли по семейному пути и не стали продолжать династию врачей?

— Да, и кажется папа был этим не очень доволен, но что поделаешь? Я не единственный ребенок в семье, у меня есть сестра. Она закончила факультет иностранных языков в Институте Мориса Тореза, блестяще владеет двумя языками и всю жизнь работала переводчиком. Последнее место, где она работала – канадское посольство.

— Когда Вы впервые начали осознавать, что Вас увлекает история?

— Это произошло в школе. Я закончил школу в 1970 году, и в 9–10 классе мне стало понятно, чем я хочу заниматься. В итоге я выбрал Историко-архивный институт. На меня повлияли в детстве и романы (особенно Вальтер Скотт – «Квентин Дорвард», «Айвенго»), и популярные работы про археологические исследования, и особенно книга Романа Пересветова «Тайны выцветших строк». Очень хорошая книжка для детей, которая повествовала о поисках источников и о работе с ними. У меня с детства было плохое зрение, и на исторический факультет МГУ у меня даже документы не взяли. И я пошел в Историко-архивный. И не пожалел – оказалось, это именно то, что мне нужно. Правда, был момент, захотелось стать археологом: это была поездка в первую археологическую экспедицию после первого курса. Но потом оказалось, что то, чем я занимаюсь, и так интересно, а в экспедиции можно ездить в свое удовольствие. Так и вышло: с 1971 года каждое лето я в поле.

— Сложно ли Вам было поступить в институт?

— Я поступил на факультет архивного дела, там на тот момент была очень хорошая историческая школа. Был конкурс 9 или 10 человек на место. И поступить было не так просто. Сочинение и язык я сдал легко, по истории я был уверен, что всё знал, но получил четыре, что я воспринял как оскорбление. Но тем не менее прошел.

— Кто из преподавателей на Вас произвел наиболее глубокое впечатление?

— Для меня, конечно, таким человеком стал мой учитель Сигурд Оттович Шмидт. Он был блестящим историком и преподавателем, человеком редкого организационно-педагогического дара и просто ходячей энциклопедией. Как историк я состоялся в созданном им кружке источниковедения. Это была очень серьезная школа, где речь шла о проблемах исторических эпох, о разных проблемах от Киевской Руси до нашей истории XX века. Это была школа работы с источником, что было принципиально важно. Поскольку можно увлекаться разными теориями, но есть ты и источник – а это и есть наша подлинная работа. Источниковедческий кружок С.О. Шмидта был великолепной школой. Здесь ты мог слушать старших коллег, поскольку Сигурд Оттович постоянно приглашал туда разных интересных людей. И ты видел задаваемую ими исследовательскую планку. Когда, например, выступал Валентин Лаврентьевич Янин и рассказывал об истории Новгорода, о том, что такое берестяные грамоты, ты осознавал уровень, к которому тебя подводят. Или, когда приезжал пушкинист Натан Яковлевич Эйдельман и рассказывал о своих поисках и находках. Таким образом задавалась планка, и ты понимал, что, если ты хочешь что-то сделать, то необходимо под эту планку работать.

— Чему была посвящена Ваша дипломная работа?

— В 1970-е годы Сигурд Оттович занимался XVI веком, и я тоже стал заниматься этим периодом. Когда я к нему пришел, то сказал, что собираюсь найти библиотеку Ивана Грозного. А он мне вежливо объяснил, что вопрос не о том, где лежит библиотека, а о подлинности так называемого «списка Дабелова», то есть первого и главного свидетельства о ней, якобы обнаруженного случайно немецким профессором в начале XIX века… Кстати, библиотеку мне тоже довелось искать, потому что моя первая археологическая экспедиция проходила в Александровской слободе, где проводил раскопки академик Б. А. Рыбаков. Библиотеку, правда, так и не нашли, хотя работали тяжко: пришлось копать полтора метра битого кирпича с цемянкой.

Мой диплом, в итоге переросший в диссертацию, с подачи Сигурда Оттовича был посвящен одной из знаковых фигур первой половины царствования Ивана Грозного – священнику Благовещенского собора Сильвестру. С одной стороны, он был лицом духовным и наставником Ивана IV, а с другой стороны – человеком, который тогда оказался при правительстве. Мне пришлось собрать всё, что связано с этой фигурой: его книги, свидетельства современников, скупые летописные записи. Пришлось ехать в Ленинград и работать в рукописном отделе тогдашней Публичной библиотеки (нынешней Российской национальной библиотеки) – непередаваемый опыт первой самостоятельной работы с рукописями XVI века.

— Вы сразу после окончания вуза поступили в аспирантуру?

— Нет, это случилось не сразу. Сразу не взяли. Это меня страшно обидело, и я пошел работать в Архив древних актов. Благодаря системе распределения, я знал, куда пойду. И опять не пожалел. Работа в архиве и общение с опытными старшими коллегами дали понимание того, как складывались архивные фонды и коллекции, где можно и нужно искать те или иные документы – и конечно, практический опыт их исследования. С тех пор прошло уже много лет, но я до сих пор иногда консультирую коллег касательно поиска нужных источников в архивах. А потом из архива я пошел в аспирантуру. Сигурд Оттович меня взял в Институт истории СССР АН СССР (ныне – Институт Российской истории РАН).

Аспирантские годы – лучшие годы. С одной стороны, ты уже не мальчик, а с другой – ты свободен, как птица, и раз в неделю приходишь послушать умных людей на ученом заседании в своем секторе. Плюс есть много времени для работы в архивах с источниками. Это было чудесное время работы в Москве и Ленинграде. Писалось легко. Тогда было сложнее публиковаться, потому что молодым сложно было попасть в академические журналы. И поэтому мы ходили строем к руководству института, чтобы нам разрешили выпустить ротапринтные сборнички: что-то среднее между машинописным текстом и типографской печатью. Сейчас публиковаться гораздо легче.

— Вы в какой-то момент начали преподавать в Историко-архивном институте. Расскажите о том, как это произошло.

— Я окончил аспирантуру, и, хотя диссертация к ее окончанию была готова, были проблемы с советом: его в тот момент переутверждали. Из-за этого мне пришлось год ждать защиты. В этот момент я был безработным и работал фотографом на свадьбах, был какое-то время экскурсоводом. А потом один из моих друзей помог мне устроиться в Высшую комсомольскую школу при ЦК ВЛКСМ, готовившую комсомольских лидеров. В основе своей там была программа пединститута, там была очень сильная кафедра во главе с обаятельным и заводным профессором В. Г. Сироткиным, дружный коллектив и большой курс истории. В ВКШ я проработал с 1981 по 1994 год. Это было тоже очень хорошее время, потому что студенты там были замечательные: интересные, дружные, жадно поглощавшие знания. Мои студенты выпуска 1980-х годов до сих пор встречаются, хотя мы с ними уже пенсионеры. В 1991—1992 годах советская система была сломана, и эта школа оказалась одним из частных университетов. Надо было уходить, потому что в своем профессиональном качестве мы уже были не нужны. Вот тогда, в 1994 году, я и вернулся в альма-матер – Историко-архивный институт, который тогда уже был в составе Российского государственного гуманитарного университета.

— На какую кафедру Вы пришли работать?

— Вначале она называлась кафедрой истории СССР периода феодализма, потом меняла названия. Сейчас она – кафедра истории России средневековья и Нового времени. В этот почти тридцатилетний период моего преподавания были разные этапы. Было время, когда было очень туго с аспирантами. В 1990-х их просто не было, даже не помню, чтобы к нам кто-то шел активно на кафедру. В 2000-е у меня были ученики, но не все из них дошли до защиты кандидатской диссертации. Сейчас ситуация немножко меняется: люди приходят в аспирантуру, сознательно, чтобы профессионально заниматься историей.

— Когда Вы поняли, что хотите защищать диссертацию, и как Вы определились с ее темой?

— Это как-то само собой получилось. Мне немножко надоело в XVI веке: там очень узкий круг источников. Надоедает ходить все время по кругу. Ты понимаешь, что проблема есть, но на чем ее исследовать – непонятно. Можно выдвигать версии, но ты понимаешь, что найти что-то новое вряд ли удастся. А я по характеру – архивная крыса, любящая поиск. А вот в более позднем времени – XVIII веке – оказывается очень много всего. И так совершенно естественно я пришел в это время. Просто были интересные сюжеты эпохи дворцовых переворотов, и само собой так получилось, что я стал ими заниматься. Оказалось, что от этого времени сохранилось много источников, и меня это затянуло. И я помню, что докторскую диссертацию я написал довольно быстро. Буквально за один год. Но перед этим надо было десять лет поработать. Поэтому докторская диссертация – это своего рода холодное блюдо в отличие от горячего пирожка кандидатской. Докторская диссертация – это то, что у тебя отлежалось, то, что ты уже давно нашел, осмыслил, обсудил с коллегами, опубликовал. Так и написалась диссертация на тему «“Эпоха дворцовых переворотов” 1725–1762 гг. в контексте политической истории России». То есть я рассматривал в ней эпоху дворцовых переворотов как явление: что это за период, почему он начался, можно ли в нем выявить какие-то тенденции и закономерности.

— Вы известны как один из самых плодовитых авторов серии «Жизнь замечательных людей». Какие из Ваших книг «ЖЗЛ» показались наиболее удачными, а какие, напротив, вызвали неожиданные трудности?

— Здесь надо иметь в виду, что, работая над этой серией, ты можешь заниматься тем, что тебе интересно, но, с другой стороны, есть издательский заказ. Первая моя книга «Бирон» была написана не потому, что он мне очень нравился, а потому, что мне его заказали. По той же причине появилась книга «Романовы». Бывает, что, наоборот, тему книги ты предлагаешь сам. И, как правило, такие книжки, образно говоря, вышли из «шинели», то есть из моей докторской диссертации. Когда ты разбираешься в эпохе, то пишешь про Екатерину I, Анну Иоанновну, Бирона, про правительницу Анну Леопольдовну. Садясь писать, ты знаешь, где найти нужный материал. Пишется такая работа иногда довольно быстро – за полгода. Но источники надо собирать, потому что глава в диссертации – это одно, а когда ты должен написать книжку и у тебя должен быть приличный объем – это совершенно другое. Естественно, хочется не повторять известные вещи, а найти что-то новое. На это тоже требуется время: обязательно надо ехать в Питер, поскольку архивы поделены между ним и Москвой.

— Над чем Вы сейчас работаете?

— Заканчиваю работу над книгой о фаворитах Екатерины II. Не могу сказать, что эта тема была мне очень интересна, но решил написать, потому как персонажи мне более-менее знакомы, а сам феномен фаворитизма вполне достоин внимания – как элемент системы управления. В частности, у меня в издательстве «Наука» уже выходила книга о фаворите Екатерины Великой – Платоне Зубове. Сам он фигура довольно второстепенная, но интересен был именно тем, что на его примере можно показать, что такое фаворит в XVIII веке: какое место он занимал при дворе, чем занимался, как функционировал.

— Тема фаворитов – пикантная. Вокруг нее существует много мифов. Работая над книгой, сталкивались ли Вы с этим?

— Говоря о таких вещах, всегда сталкиваешься с очень важной деталью. Есть сюжеты, которые невозможно проверить. Вот, например, возьмем Платона Зубова. У нас сохранилась его канцелярия, и мы видим, чем человек официально на службе занимался. Но какие-то вещи нигде и никак не фиксируются. Он живет во дворце и ежедневно общается с императрицей. Но нет источников, которые бы отражали сведения об их беседах. И когда ты встречаешь известие о том, что некий человек сказал, что то-то и то-то было, ты думаешь, что это негде проверить, потому что есть вещи, которые не оставляют следов. Хотя XVIII век у нас задокументирован хорошо, далеко не всё хорошо отражается в источниках. Плюс некоторые вещи, даже если они фиксировались на бумаге, все равно потом утрачивались. Например, был такой порядок: умирает какой-то знатный человек, к его семье приезжает генерал-адъютант государя императора и приказывает отдать все письма, касающиеся переписки с государем. И что с ними потом происходит, тоже большой вопрос. Что-то сохраняется, а что-то нет.

— Если в целом оценивать пройденный профессиональный путь, есть проекты или достижения, которые Вы считаете завершенными?

— Пока ты в состоянии работать, ты все время на что-то рассчитываешь и думаешь о том, что ты еще в состоянии сделать. Из того, что сделано, есть то, что тебе нравится больше и то, что нравится меньше. Моя докторская диссертация должна была быть написана еще в начале XX века. Но поскольку она весь советский период не относилась к актуальным проблематикам, то сейчас в начале XXI века я подвел итог того, что было осмыслено ранее, в дореволюционный период, касательно этого явления. Я ею, безусловно, доволен, так как я сделал то, что должно быть в науке.

Среди моих книг есть более или менее удачные вещи. Я доволен книгой «Анна Иоанновна», которую писал в Америке. Увез с собой материал и писал там, поскольку было очень много времени. Там преподаватель располагает временем гораздо свободнее, чем у нас. У меня были одна лекция и один семинар в неделю. Делать было нечего, поэтому писалось легко и свободно.

С другой стороны, я писал по заказу издательства книгу о княжне Таракановой. Я тогда подумал, что я обязательно найду что-то новое, но, увы – ничего не нашел. И тогда пришлось придумать такой ход: сопоставить историю этой псевдокняжны с одним романом XVIII века, который мне попался на глаза. В принципе я это воспринимаю в каком-то смысле как неудачу, потому что ничего особенного сделать не получилось. Оказалось, что всё, что с ней связано, было добротно издано еще в XIX веке, и никаких дворцовых тайн в этой истории не было. И сам персонаж оказался не очень интересным: обычная девушка, которая «разводила» мужчин на деньги, решила немного побыть русской принцессой, но вышла промашка, закончившаяся для нее трагически в Петропавловской крепости. И, конечно, никакой реальной самозванкой она не была. Это была всего лишь игра, завершившаяся плохим финалом.

— С Вашей точки зрения, не было ли связи между княжной Таракановой и загадочной монахиней Досифеей из Иоанновского женского монастыря?

— Нет, между никакой связи не было. Эта девочка была иностранкой, не имевшей никакого отношения к российской действительности. А вот история монахини – это другая тема, но я ею не занимался специально и не очень понимаю, есть ли у нас еще что-то, помимо воспоминаний, которые свидетельствовали о том, кто она такая.

— Вы говорите, что некоторое время работали в Америке. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.

— Я был там дважды по работе по полгода: ездил туда по программе нашего университета, согласно которой зарубежные ученые приезжали в Россию, а мы ездили преподавать за рубеж. Мне довелось поработать в университете штата Айова в первый раз, а во второй – в университете Карнеги-Меллон в Питтсбурге (штат Пенсильвания). Там я читал курс русской истории. Читал по-английски и в общем успешно, хотя американская публика другая. В России мы читаем студентам-историкам и архивистам, а там на твою лекцию ходят люди из разных факультетов (гуманитарных, технических). Это связано было со спецификой их университетов, когда студент сам по своему желанию выбирает предметы в определенном количестве. Приходилось эту ситуацию учитывать и понятно объяснять американцам незнакомые вещи из российской действительности. Необходимо было следить за реакцией слушателей, учитывая, что те вещи, которые кажутся тебе прозрачными, могут быть просто не поняты – вот, например, объяснять, кто такие крестьяне (в Америке крестьяне когда-то тоже были, но давно превратились в фермеров).

— У Вас очень большой общий стаж работы в университете. Скажите, пожалуйста, меняются ли, с Вашей точки зрения, студенты: темы, их интересующие, уровень подготовки?

— Наборы на курсы могут быть разными. Поэтому нельзя сказать, что за почти тридцатилетний период студенты как-то принципиально поменялись. Изменилась другая ситуация. Мы выросли на книжках. А нынешнее поколение книжек не читает. Вот приведу пример: я рассказываю о формировании централизованного государства – процессе, идущем в России и в Западной Европе, упоминаю Францию и кардинала Ришелье, про мушкетеров короля и понимаю, что не вижу живой реакции студентов. Задаю им вопрос: «Ребята, поднимите руки те, кто читал “Трех мушкетеров”»? Из пятидесяти человек подняли руки семь-восемь. Для остальных Д'Артаньян и Ришелье – это персонажи из другой жизни. Вот это провисание. Потому что для гуманитария что-то, что есть за пределами учебника, нарабатывается долго. А для того, чтобы осмыслять какие-то явления, знать учебник мало. Нужно то знание, которое ты приобретаешь в процессе. Когда были еще реальные вступительные экзамены, приходили люди, и я сталкивался с тем, что человек знает блестяще дату, героев, но только в рамках учебника. А шаг в сторону – пустота. Для современно студента если чего-то нет в интернете, этого нет в жизни. В библиотеку сходить – это уже событие. А мы выросли в библиотеке. Что такое Историческая библиотека? Это – второй дом. Я прихожу туда и встречаю людей, которых впервые повстречал там сорок лет назад. Я совсем недавно говорил студентам, что интернет – это огромная куча мусора, и порой мне легче прийти в библиотеку, где я знаю, что я должен заказать или просто взять с полки и посмотреть, чем искать это в интернете. Поэтому сейчас при попытке отправить студента в библиотеку, он удивляется: «А зачем?», «А в интернете есть?»

— Когда-то студентам даже в голову не приходило, что можно где-то позаимствовать реферат, что можно воспользоваться в своих интересах чужой работой. Но в какой-то момент интернет стал тем злом, когда тебе можно не напрягаться, можно взять и скопировать, сделать рерайт и выдать за свое. Как часто Вы с этим сталкиваетесь?

— Это как раз не очень большая проблема. Потому что у меня принцип: вот источник, вот задание по работе с этим источником. В таком случае списать невозможно. Это проблема для преподавателя, потому что, если ты даешь задание написать про Ивана Грозного, то понятно, что здесь можно всё легко в готовом виде найти в интернете. Значит, стоит подумать и давать такие темы и сюжеты, задания по которым нельзя просто скачать.

— Есть ли у Вас какие краткосрочные или долгосрочные планы, которые Вы хотели бы осуществить?

— Да, есть набор сюжетов, которыми можно было бы заняться. Одни из них мелкие: например, попались мне материалы, которые показывают, какие были расходы на ту или иную военную кампанию в России. По этому поводу я написал статью. Это вещи текущие: попадаются какие-то интересные источники, и ты понимаешь, что с их помощью можно написать на такую-то тему. Таких материалов у меня достаточно много. Всегда есть, чем заняться. Вот, например, история Персидского похода Петра I. Это такой колониальный эксперимент, когда Россия получила заморские владения за Каспийским морем. На эту тему сохранился целый массив неизученных материалов в архиве внешней политики Российской империи. На эту тему я практически написал еще одну диссертацию – книгу о том, как Россия управляла этими заморскими провинциями. И в связи с этим были обнаружены еще какие-то интересные сюжеты, которыми я сейчас тоже занимаюсь. По-прежнему интересует Петровская эпоха, яркая, переломная в судьбе России, поэтому я рассчитываю, что напишу на какую-то тему из этого периода. Привлекают последние годы Петра I, подведение итогов его политики и реформ. Интересуют его планы, поскольку умирать он не собирался, и за неделю до смерти планировал, что будет делать в 1725 году.

М. Ю. Андрейчева, «Историческая экспертиза»