Исполнилось 95 лет со дня рождения аварского поэта всероссийского значения. Чеканность мысли, точность характеристик, образность, сопряжение с таинственной и эпичной горской мифологией. А еще — ироничные тосты, притчи, афоризмы, моментально становящиеся «народной мудростью». «Культура» пообщалась с автором художественной биографии «Расул Гамзатов», вышедшей в серии «ЖЗЛ», писателем, драматургом, другом и переводчиком поэта Шапи КАЗИЕВЫМ.

культура: Гамзатова любили: власть, народ, коллеги. О лауреате Сталинской и Ленинской премий восторженно отзывались скупые на похвалы мэтры — Чуковский и Маршак, среди его переводчиков Наум Гребнев и Яков Козловский, Андрей Вознесенский и Юнна Мориц. Как это получилось?
Казиев: Думаю, Гамзатов — нечто большее, чем наше представление о нем. Литераторов, обласканных властью, хватало всегда, но вектор поменялся и многие оказались псевдокумирами. Потом взошла звезда диссидентов, но и из них далеко не все выдержали испытание временем. Гамзатов не покидал литературного олимпа. В любом творческом процессе очень важно чудо новизны. Не случайно антрепренер Сергей Дягилев говорил своим артистам: «Удиви меня». Это в полной мере относится к стихам Гамзатова — они удивляли, покоряли, очаровывали... Казалось бы, чем? Писал о чувствах, знакомых каждому, — любви, дружбе, привязанности к матери, о доме, о Родине. Но все это обретало у него новый, особенный смысл. Роман карандаша с бумагой рождает новую реальность, поэзия — это всегда тайна, тут недостаточно одного лишь мастерства. Как-то я спросил его: «В чем разница между талантом и бездарностью?» Поэт сложил пальцы и ответил: «Чуть-чуть».

культура: Песни на его стихи исполняли чуть ли не за каждым праздничным столом. А прославил его Марк Бернес, исполнивший «Журавлей»?
Казиев: Его песни пели и раньше, страна успела полюбить его творчество, но когда в 1969 году Бернес исполнил «Журавлей», популярность Гамзатова обрела поистине грандиозный масштаб. Песни вообще очень хорошо «продвигают» поэзию, если это хорошие песни. Взлет поэтической славы Гамзатова пришелся на 60-е. Тогда, судя по заявкам книготорговых организаций СССР, половина бумаги, выделявшейся на публикацию поэтических сборников, уходила на Гамзатова. Случались и казусы. Помню, учась во ВГИКе, собрался на каникулы домой, в Дагестан. Спрашиваю друзей, что привезти. Думаю, попросят икру, коньяк. Все как сговорились: томик Гамзатова. Его книг и на родине было не достать. Пошел искать. Смотрю, стоит огромная очередь за новой книгой Гамзатова, а в нагрузку — двухтомник Пушкина... Узнав об этом, Расул Гамзатович добился прекращения такого своего единения с «солнцем русской поэзии». Пушкина он чтил и любил почти сыновней любовью. И не считал «нагрузкой». А человеком он был влиятельным — высокие посты занимал.

культура: Вспоминают, что даже на официальных трибунах он блистал острословием.
Казиев: Почти каждая его речь разлеталась на афоризмы. До сих пор слышу сотни высказываний. В Дагестане невозможно посидеть за столом, чтобы не услышать: «Как говорил Расул...» Рассказывать он мог о чем угодно, но любая его история, притча, воспоминание превращались в блистательный образец остроумия, окрашенный юмором и мудростью. Например, на стенах в Пестром зале ЦДЛ сохранилось множество «посланий к вечности». Там, наподобие фресок, красуются писательские автографы разных лет, пародии, шаржи. Есть и знаменитый экспромт Гамзатова:

Пить можно всем,
Необходимо только
Знать где, когда и с кем,
За что и сколько.

А то про комсомольцев вдруг выскажется: «Удивительные ребята: работают, как дети, а пьют, как взрослые». В таком духе высказываний у него сотни. Гамзатова многие воспринимали как человека эпохи Возрождения, раблезианской полноты жизни. В нем сочетались завораживающе образная речь, мудрость, а вместе с тем — свежесть восприятия мира, юношеская чистота, озорство. «Сижу в президиуме, а счастья нет», — отправлял он телеграмму жене с очередного заседания. К своей политической карьере относился неоднозначно — терзали сомнения, что напрасно теряет время. Зато у него была возможность помогать людям. Он ведь был и членом комиссии по помилованию — многих спас. Немало сделал для Дагестана: строил дороги, открывал школы, воду проводил в села. Подарит министру книгу с автографом, и, как правило, проблемы решались. Как известно, хороший писатель — второе правительство. У нас таким был Расул Гамзатов. С ним невозможно было просто ходить по улицам, тут же окружали толпы поклонников. Заслышав шум, подходили милиционеры, но толпу не разгоняли, присоединялись, совали свои удостоверения: поставьте автограф. Он удивлялся: это же документ, менять придется. Они — ничего, удостоверение новое выдадут, а автограф когда еще удастся получить. Его это радовало. Он жаждал общения, любил людей. Даже когда болел, все равно рвался к людям.

культура: Что Вы можете сказать о его связи с национальной мифологией, эпосом, о значении творчества Гамзатова для дагестанской литературы?
Казиев: Он возвел национальную культуру в планетарный масштаб. Гамзатов расширил жанровые границы дагестанской литературы, сделал ее частью российского и мирового литературного процесса. Малым народам нужны большие поэты. Тем более Дагестану, который называют страной гор и горой языков. У нас более тридцати народов, и все говорят на своих языках. А были еще проблемы с алфавитами. Сначала письменность была на основе арабской графики, потом перевели на латиницу, затем на кириллицу. Все, что писалось раньше, попросту оставалось в архивах. Конечно, Гамзатов не был первым дагестанским литератором. Знаменитым поэтом был и его отец, богослов и шариатский судья Гамзат Цадаса, а вместе с тем — переводчик Пушкина на аварский. Его стихи были очень популярны, а сатира настолько едкой, что если кого «прославит», хоть из аула беги. Поэт Николай Тихонов, автор знаменитых строк «Гвозди бы делать из этих людей...», писал о Цадасе: «Это был самый острый ум современной Аварии, поэт, убивавший словом врагов нового, мудрец, искушенный во всех тонкостях народного быта, беспощадный ко всему ложному, смелый борец с невежеством, глупостью, корыстью». Среди предшественников Гамзатова был и Махмуд — яркий лирик, которого сравнивали с Блоком, и лезгинский поэт Сулейман Стальский. Кстати, со Стальским у Гамзатова произошел забавный случай в Литинституте, куда он пришел поступать после войны. Его спросили о Гомере. Но единственным, вспомнившимся Расулу о греческом сказителе, было то, что Горький называл Сулеймана Стальского Гомером XX века. Профессор, преподававший античную литературу, едва не заплакал. Но экзамен принял — ребята приходили прямо с фронта, где им было не до античной литературы. Яков Козловский, в дальнейшем один из главных переводчиков Гамзатова, пришел на экзамены на костылях...

культура: К вопросу о переводчиках. На аварском его стихи звучат по-другому. На русском они что-то теряют?
Казиев: Разумеется. Как и любые стихи в переводе, неважно, с аварского, английского или китайского. Потери неизбежны, но есть и приобретения. В аварской поэзии, кстати, нет рифм, но есть аллитерация. Кроме того, перевести образную систему напрямую не получится — приходится искать другие слова, образы, близкие по смыслу, понятные русскому читателю. Так произошло со знаменитыми «Журавлями» — в первоисточнике было написано «парни», или «сыновья», Гребнев перевел как «джигиты», а Бернес и Френкель решили, что значительнее прозвучат «солдаты». Казалось бы, неточный перевод, но стихотворение обрело новый масштаб. Расул, кстати, никогда не умалял роли переводчиков. У него даже есть на эту тему стихотворение: 

Но больше, чем небесным летчикам,
Я благодарен переводчикам!
Спасибо вам, поэты мира,
Чьей щедрости благодаря
Узнала дальние края
И песня горская моя.
На языки своих поэзий,
Небес, равнин, лесов, морей
— Спасибо, что переводили/ Язык поэзии моей!

культура: Вы тоже один из переводчиков Гамзатова. В Вашем переводе вышла его последняя поэма «Времена и дороги», Вам же и посвященная. Сложно было над ней работать?
Казиев: Перевод — сложный процесс, но очень увлекательный. Для меня это было особенно интересно еще и потому, что я переводил без подстрочника — с родного аварского. Обычно ведь так: сначала делается подстрочник, максимально приближенный к первоисточнику, потом уже художественный вариант, порой далекий от оригинала, если сверять буквально. Тем, кто не переводил, это объяснить трудно. Гамзатов шутил по этому поводу: вот прихожу я к парикмахеру, он меня подстрижет, приведет голову в порядок и скажет: «Пришел как подстрочник, а ушел как перевод». А «Времена и дороги» — исповедальная поэма, он писал ее в свои последние годы. Было ощущение, что он торопился сказать все, что осталось недосказанным. Он очень тяжело переживал распад СССР, экономическую катастрофу и то бедственное положение, в котором оказались люди. К нему приходили с разными просьбами, в том числе и с денежными. Патимат, его супруга, печалилась — раньше просили на свадьбу сына или на покупку машины, а теперь все на лекарства и еду. А Расул добавлял: «Ко мне стучатся старые горцы, у которых высшим позором считалось что-то просить, и тоже просят на хлеб. До слез обидно».

Слушайте также: Всемирный Гамзатов

культура: Вы дружили. Что вынесли из этого общения, как познакомились?
Казиев: Мы были дальними родственниками, мои родители общались с семьей Гамзатовых, а что касается меня, я лишь смотрел на него, как на какое-то чудесное явление, разница в возрасте тогда многое определяла. Сблизился с Расулом Гамзатовичем я уже в зрелые годы, когда чего-то добился в литературе. Я был главным редактором одного московского издательства, выпускал книги Гамзатова. Правда, небольшими тиражами, но тогда и они считались солидными. Он, конечно, привык к другому — к примеру, «Роман-газета» с его произведениями в советские годы выходила миллионами экземпляров. А в творчестве он научил меня главному — если за что-то взялся, постарайся писать так, чтобы после тебя было уже нечего сказать.

культура: Так вышло с Вашей книгой «Имам Шамиль», вышедшей в «ЖЗЛ» и выдержавшей множество переизданий. Закрыли тему?
Казиев: Эта тема слишком широка, книг о Шамиле написано много, и еще много будет написано. Успех меня удивил: в России к Шамилю отношение неоднозначное, да и кому вообще это теперь нужно... Но, оказалось, нужно. Хотя это уже другой разговор. Но когда в 2001-м вышла эта книга, Гамзатов пошутил: «Все, можешь отдыхать, бессмертие ты себе обеспечил». Я ответил: «Расул Гамзатович, не знаю, как насчет бессмертия, но на жизнь по-прежнему не хватает». А возвращаясь к гамзатовской творческой школе, должен сказать, что любое общение с ним было впечатляющим опытом. Полчаса послушаешь, будто курс Литинститута окончил. Он был глубоко предан своему призванию, работал до последнего дня, творил, забывая о предписаниях врачей, поэзия была его лучшим лекарем.

Дарья Ефремова, «Культура»