Заместитель главного редактора «Российской газеты» и один из самых популярных авторов «Молодой гвардии» Николай Долгополов очень четко понимает: что можно, а что нельзя. В особенности, когда пишешь о внешней разведке.

Фотография из личного архива Н. М. Долгополова

— Кто вы всё-таки: журналист или писатель?

— В душе  журналист тире писатель. Я этим горжусь, потому что порой журналистика ограничивает возможности автора. Иногда хочется рассказать что-то подробно, более откровенно, но это не позволяет газетный и даже журнальный формат. Из всех своих книг – а их 25 – моя самая любимая «Из блокнота Николая Долгополова: от Франсуазы Саган до Абеля». Она – не о разведке. Здесь я написал то, что хотел. Никто не стоял над душой, я не испытывал опасения, что редактор выбросит какой-то важный для меня эпизод. Когда пишешь книгу о разведке, ты всегда очень чутко должен понимать, что можно, а что нельзя. И это очень на тебя слегка или не слегка давит.

Конечно, и в этой книге есть раздел, посвященный разведке, но только в части, которая касается меня лично. Например, спустя 50 лет после окончания Иняза выяснилось, что преподававший нам военный перевод полковник Ангелов работал в ГРУ по атомной проблематике. Это был милейший и интеллигентнейший человек, который, по мнению студентов, отличался каким-то странным произношением. Не мудрено – он долгое время проработал в Канаде, где курировал одного английского ученого-атомщика, приехавшего на помощь к создававшим ядерную бомбу североамериканцам.

— Герои ваших книг о разведке руководствовались идеей или корыстью?

– Не встречал ни одного богатого разведчика. Когда приходил в гости к своему близкому знакомому Герою России Владимиру Борисовичу Барковскому, попадал в атмосферу 60-70-х годов. Однажды спросил его: «Почему у вас все такое, ну, скажем,  несовременное?». Он ответил: «Мне это нисколько не мешает. Честно говоря, и не задумывался об этом». Другой Герой России полковник Александр Семенович Феклисов жил в маленькой двухкомнатной квартире. Он был глух на одно ухо, поэтому товарищи по Службе внешней разведки сделали ему специальный телефон, на котором при звонке начинала мигать красная лампочка. То же самое было и с дверным звонком. Эти две вещи были самыми современными в его квартире.

Бывал я и в квартире Рудольфа Ивановича Абеля. К сожалению, ее больше не существует. Так бы хотелось превратить ее в мемориальный музей. Не вышло. У Абеля была двухкомнатная квартира — одна из комнат проходная, рядом маленькая кухней. Там жили три человека: сам Абель, его жена и взрослая разведенная дочь. Впрочем, у великого разведчика была дача, которая меня просто поражала. При жизни мастер на све руки поддерживал дом постройки 1927 года, однако в последние годы он пришел в упадок. Но там до сих пор сохранился дух Абеля: на втором этаже есть его мастерская, рядом с дачей небольшой сад с деревьями, которые он сам высадил. Сейчас в доме живут единственные потомки Абеля – племянник Андрей,сын его приемной дочери Лидии Борисовны, с женой. Летом, когда каждый год 11 июля приезжаем на день памяти Абеля, там еще ничего, Однажды приехали с женой в гости зимой. И какой жуткий холод. Градусник показывал +15  – и это после того как хозяева протопили печь!

— Профессия журналиста гарантирует много интересных встреч…

— В своей книге я вспоминаю лишь некоторых людей, которых хорошо знал или как-то соприкасался в жизни. Например, композитор Александр Наумович Цфасман – сосед по даче в Ново-Дарьино – был в детстве и юности  моим наставником. Знаменитого пианиста Эмиля Георгиевича Гилельса мы звали дядя Миля. Хорошо запомнилось, как мы играли во дворе московского дома футбол, а к себе в накидке а-ля Ленский возвращался знаменитый тенор Сергей Лемешев. Двор был заполнен его поклонницами — женщинами среднего возраста, которых называли лемешевки, и они усыпали его гвоздиками. Где они их взяли в те годы, когда цветов было не достать?!

Наша квартира была на седьмом этаже, а на девятом творил художник. Всегда угрюмый, неразговорчивый, часто не отвечавший на «здравствуйте». Он постоянно ходил в сдвинутом набок коричневом берете и странного покроя рабочем костюме, заляпанном красками. Влезал в лифт со свернутыми холстами и кистями, и мы, ребятишки, помогали ему дотпащить это хозяйство до мастерской. Изредка он нас благодарил. Это был великий Александр Дейнека. Отец мой, работавший в "Комсомолке", а потом долгие годы в "Известиях", его знал, поэтому он иногда приглашал папу в мастерскую и отец всегда прихватывао меня. Приобщал к прекрасному.Да, музей прямо на дому.

— За рубежом круг общения, видимо, не столь широк?

— Да, пожалуй, не уже. В Париже мы с женой дружили с французами. Мои советские товарищи даже удивлялись: «Ты, наверное, единственный из наших, кто празднует Рождество с французами». Отмечали и День взятия Бастилии. Каждый год в корпункт приходило приглашение на одно лицо на прием в Елисейский дворец. Когда я заматерел и немного обнаглел – это был третий или четвертый такой праздник, подошел с коллегой к первой леди Франции Даниэль Миттеран, которая познакомилась с президентом страны еще в движении Сопротивления. Она очень хорошо к нам относилась, и после двух бокалов предложила: «Давайте я отведу вас к своему мужу». Мы, конечно, согласились, хотя Миттеран всегда был нарочито сух с русскими. Даниэль подвела нас к нему, представила. Президент Франции не подал нам руки, поклонился, сказал несколько ничего не значащих слов и удалился.

Зато хорошие отношения наладились с министрами иностранных дел, в особенности Мишелем Барнье, поработавшим еще и комиссаром Евросоюза. Однажды мы приехали к нему в гости – в то время он с Жаном-Клодом Килли отвечал за организацию зимней Олимпиады в Альбервилле. Был вечер пятницы, мы поговорили в мэрии городка Аннеси, распрощались… И застряли в лифте. Французы в пятницу сбегают с работы еще раньше наших, на вызов диспетчера никто не отвечал, на крики – тоже. Через два часа плена я предложил: «Давайте еще покричим!» И вдруг кто-то ответил на наши отчаянные вопли! Это была пришедшая в офис уборщица. Нас вызволили пожарные, которые во Франции мсполняют роль МЧС. Выяснилось, что у лифта оборвался трос, поэтому им понадобилось минут 40 на то, чтобы вытащить нас наружу. Моментально приехал Барнье, повел в ресторан, где мы просидели целый вечер, поглотив уж не помню сколько бутылок белого вина. После этого он был уже не в силах отказывать мне в интервью.

— Вы стали автором популярных книг о разведке совершенно неожиданно…

— Действительно, я много лет трудился спортивным журналистом, был переводчиком и руководителем делегаций на тринадцати Олимпиадах, заседаю в нескольких российских и двух международных федерациях. Но то, что я знаю про спорт, в том числе наш – советский и российский, написать не могу. Это было бы предательством по отношению к людям, которые были рядом со мной и общались предельно откровенно. Замечательный тренер Елена Анатольевна Чайковская как-то сказала: «Если бы ты написал все, что знаешь о фигурном катании, то это была бы бомба!» Я ей тогда честно ответил: «Клянусь, этого не будет — никогда не пойду против своих убеждений». Я не испытывал по этому поводу никаких внутренних терзаний, потому что сразу твердо решил, о чем могу писать. Во время крупных турниров фигуристов по уставу международной федерации в одном отеле со спортсменами могут жить только два человека: руководитель делегации и врач. Когда я утром приходил в пресс-центр, ко мне бросались коллеги-журналисты, которые рассказывали о том, что происходит в команде. Я всегда думал: «Боже мой, какой же жуткий разрыв между тем, что в реальности творится в комнате спортсмена, раздевалке, в беседах с врачами, на тренерских совещаниях, и тем, что знают журналисты».

— Понятно, эти секреты навсегда с вами. А как пишутся книги о разведчиках?

— Годами, иногда десятилетиями идет сбор материала. Я не преувеличиваю. В октябре 2007 года встретился с одним человеком. Он рассказывал мне небывалые вещи, но в конце добавил: «Я думаю, что это никогда не будет опубликовано». Спустя некоторое время раздался звонок от его руководителя. Он спросил: «Николай Михайлович, все записали?» Отвечаю, что да. «Когда это можно будет опубликовать, то мы вам позвоним», – сказал голос в трубке. Через пять лет я сам решил поинтересоваться: нет ли разрешения? Ничего не произошло. Спустя десять лет по-прежнему царила тишина. Прождав еще какое-то время, я вновь обратился с просьбой о публикации и вдруг услышал ответ: «Можно». Но при одном условии: довести повествование до определенного года. Мне удалось выторговать еще один годок, однако без упоминания нескольких конкретных фамилий.

Теперь мечтаю написать книгу «Легендарные разведчики-4». Предыдущие три очень хорошо расходились – первая выдержала семь изданий! (В октябре выходит восьмое. – «Молодая гвардия».)  У меня уже есть герои, записи и огромное желание продолжить работу. Но пока нет возможности облечь собранный материал в печатные строки. Я и сам понимаю: рано. Дает стимул и в 72 стремиться к творчеству и дожить до «можно».

Александр Кобеляцкий, «Читаем вместе» (октябрь 2021)