Николай ДОЛГОПОЛОВ принадлежит к числу самых уважаемых и авторитетных молодогвардейских авторов. С его книги «Гении внешней разведки», вышедшей в серии «Дело №…» в 2004 году, началось плодотворное сотрудничество «Молодой гвардии» со Службой внешней разведки (СВР) России. А недавно увидели свет переиздания двух его книг серии «ЖЗЛ» — «Легендарные разведчики» и «Абель-Фишер». Мы побеседовали с Николаем Михайловичем о его творческом пути и о том, как он пришел в «Молодую гвардию».

— Книгу «Легендарные разведчики. На передовой вдали от фронта — Внешняя разведка в годы Великой Отечественной войны» вы посвятили дошедшему до Берлина отцу — фронтовому корреспонденту. Расскажите о нем.

— Мой отец — Михаил Николаевич Долгополов — родился в 1901 году. Добровольцем пошел в Красную армию, дослужился там до высоких званий, а потом демобилизовался: мечтал стать журналистом. Начинал с маленьких чисто киношных изданий. Потом пришел в «Комсомольскую правду». В 1935-м на юбилейной полосе «отцов основателей» газеты и мой отец. Работой в «Комсомолке» он гордился потом всю жизнь. В 1938 году перешел в «Известия», где трудился до самой смерти в 1977-м. Он говорил, что любит «Известия», но «Комсомолка» навсегда осталась для него газетой особенной, и он повторял мне: «Наслаждайся — второй такой газеты не будет!». Отец был литературным критиком, писал киносценарии, либретто для балетов… В 1937 году вместе со своим другом Ильей Бачелисом он написал сценарий фильма «Граница на замке» — с тех пор это выражение вошло в русский язык. Потом были фильмы «Сильва» со знаменитым Яроном, «Девичья весна» о «Березке» — это название ансамбля он придумал для первой жены — Надежды Надеждиной.

— Какой след в его жизни оставила Великая Отечественная война?

— С войной были связаны два главных, важнейших для него события. Во-первых, после взятия Берлина он — корреспондент Совинформбюро и «Известий» — присутствовал при подписании Акта о капитуляции Германии. А во-вторых, в течение нескольких месяцев работал спецкором на Нюрнбергском процессе. Был единственным советским журналистом, кто побывал на двух этих исторических событиях, и страшно этим гордился. Впрочем, он чтил всё, что было связано с войной.

Домой к нам постоянно приходили фронтовики, легендарные военные корреспонденты… В числе гостей были Егоров и Кантария, водрузившие красный флаг над рейхстагом, их командир капитан Неустроев, с которыми отец познакомился, когда описывал взятие Берлина. До него отец дошел в нечищеных сапогах: «Так быстро шли!» — объяснял он. Как горячо обсуждались тогда военные темы! До сих пор я не написал обо всей жути, им пережитой. Сам же он о войне писать не любил. Возможно, потому, что на войне его ранили, нога долго не заживала, и он долго ковылял на костылях. Отец был высоченного роста, и друзья-фронтовики называли его «живой мишенью».

Война оставила в его жизни тяжеленный след: лишила двух братьев и матери. Старший брат погиб в ополчении под Москвой. Младший Коля был человеком бесстрашным; огромный, двухметровый, он воевал в штрафбате сержантом. Отец, понятно, за него сильно переживал. Николай погиб во время страшных боев под Кенигсбергом — уже после 9 мая. Отец рассказывал, что когда он смотрел, как Жуков подписывает Акт о капитуляции, на душе у него было неспокойно — грызло жуткое предчувствие. Не выдержав гибели любимого Коленьки, от горя умерла мама. Отец решил тогда, что если у него родится сын, то он назовет его в честь младшего брата. Так и произошло.

Война стала священной и для меня, хотя я родился в 1949-м. Но как иначе, если война так прошлась по всей нашей семье, так ее вырубила.

— Насколько я знаю, отец ваш был связан с «Молодой гвардией».

— Да, он много писал о литературе, искусстве. Где-то в нашем архиве хранится газетная вырезка — статья отца, посвященная Горькому и возрождающейся серии «ЖЗЛ». Всё началось с этого. Ну а, кроме того, будучи сотрудником литературного отдела «Комсомолки», а потом «Известий», отец писал рецензии на молодогвардейские книги. Но его собственные книги в «Молодой гвардии» никогда не выходили: их публиковало издательство «Известия».

— А как попали в «Молодую гвардию» вы?

— Я учился в инязе имени Мориса Тореза. Отец с мамой болели, денег было мало, и каждое лето, да и не только, я подрабатывал переводчиком. Знал английский и — чуть хуже — французский. Мотался по нашей необъятной с делегациями иностранных спортсменов, приезжавших на соревнования в СССР. Чаще всего переводил для сборных США.

А потом я унаследовал профессию отца — стал журналистом. В 1973 году меня — сначала внештатно — взяли в «Комсомолку». Наш отдел спорта жил тогда особой жизнью, мало напоминающей брежневский застой. Советские спортсмены побеждали в престижных международных соревнованиях. Коллеги удивлялись, откуда у меня столько знакомых в мире спорта. К примеру, с хоккейным вратарем Владиславом Третьяком мы на «ты» с 1975 года. Так, учась в институте, я работал в спорткомитете СССР по три-четыре месяца в году: как только появлялась работа, я был уже тут как тут, и меня посылали то с баскетбольной сборной США в Таллин, то с судьями в Киев.

В 1975-м я пришел в редакцию спортивного и военно-патриотического воспитания «Молодой гвардии». В спортивном молодогвардейском ежегоднике появились мои первые большие статьи. А в 1979-м — страшно сказать, сколько лет кануло, — в «Молодой гвардии» вышел мой путеводитель по «Олимпиаде-80». О грядущих Олимпийских играх в Москве я — без хвастовства — всё знал назубок. Жил напротив дома, где располагался «Оргкомитет „Олимпиада-80“». Та книга — первый мой полулитературный опыт. Но настоящий успех в начале и середине 1980-х имела вышедшая двумя тиражами (в сумме — 250 тысяч экземпляров) книга «По ту сторону спорта». В ней я рассказывал о своих зарубежных поездках в качестве спецкора «Комсомолки». К примеру, в 1976 году мне посчастливилось попасть на матч «Торонто Мейпл Лифс» — «Филадельфия Флайерз»: так я в деталях увидел (и описал) одну из самых грандиозных драк в истории НХЛ! А еще я работал переводчиком в ледовом шоу фигуристов «Холидей он Айс», в котором выступали мировые знаменитости-чемпионы. В СССР мало кто выезжал за границу или общался с иностранцами, и моя книга вызвала большой интерес. Меня даже представили на премию Ленинского комсомола, и я понял, что надо идти дальше.

— Получается, вы специализировались на спорте. Как и когда вы заинтересовались историей отечественной разведки?

— С 1 по 17 мая 1986 года как редактор отдела физического и военно-патриотического воспитания «Комсомольской правды» я провел 17 дней — не 16 или 18, а именно 17 — в закрытой зоне Чернобыля. Мы въезжали в пораженную радиацией 30-километровую зону в обычной одежде и только на девятый день стали надевать какие-то бахилы, шапочки, еще что-то… Я подхватил свою дозу, валялся в больнице, лечился в санаториях. Тогдашний главный редактор «Комсомолки» Геннадий Николаевич Селезнев, чувствуя ответственность за то, что послал меня в Чернобыль, решил отправить меня совсем в другое место — собкором в Париж. Пришлось вспоминать французский, и в этой стране — думаю, не без пользы для редакции, — я провел на сломе эпох пять с половиной суровых и прекрасных лет — с 1987 по 1993 годы.

Поначалу я загрустил и думал, что через неделю или две напишу Селезневу письмо с просьбой отозвать меня. Во Франции мне было как-то неинтересно — чужая страна, непонятные люди, — хотя жили мы в самом центре Парижа — напротив ЮНЕСКО, в двух шагах от Эйфелевой башни, на фоне которой наши гости фотографировались, выходя на балкон. Но когда мы праздновали Новый, 1988 год, во мне что-то поменялось. Нам с женой привезли мебель, которую мы купили для корпункта. Зажглась елка. Общаясь с друзьями, которые к нам пришли, я подумал: «Надо бы начать выкладываться здесь по-настоящему». В результате я пробыл во Франции чуть ли не в два раза дольше, чем планировалось изначально. У нас родился сын, которого, понятно, назвали в честь отца — Мишей. Именно во Франции начался у меня чрезвычайно плодотворный период: я писал множество статей, заочно соревнуясь с корреспонденткой «Комсомолки», которая жила в Штатах; мы бились за звание лучшего собкора.

Во Франции у меня завелось так много знакомых, что я здоровался со встречными на парижских улицах. Круг моего общения ширился, и постепенно я стал проходить туда, куда русских почти не пускали. Я знал руководителя молодежного движения Франции Николя Саркози и мэра Парижа Жака Ширака, общался с женой Миттерана Даниэль. Что касается наших соотечественников, то я познакомился с белой гвардией, которая в силу разных причин приняла меня. В Париже часто общался с Эдиком Лимоновым, познакомился с писателем Владимиром Максимовым — оказалось, что его женой была дочь Полторацкого, начальника моего отца в «Известиях». Виктор Полторацкий был самым суровым литературным критиком Советского Союза, а его дочь вышла замуж за писателя, которого из СССР выслали. Нагло — через головы дипломатов — хлопотал я прямо перед послом о возвращении им советского гражданства.

Словом, Францию я узнал неплохо. Однако от наших советских, российских дел я совсем отошел: вернувшись в Москву, я не совсем понимал, что происходит. Меня назначили заместителем главного редактора «Комсомольской правды», я отвечал за спорт и международные отношения. С ними всё было в порядке, а вот с внутренней политикой… Порой я не понимал, что творится с моей страной. Главный редактор Владислав Александрович Фронин как-то сказал мне: «Коля, надо тебе поскорее вживаться!» Оказалось, что Главному звонил директор Службы внешней разведки Евгений Максимович Примаков и просил прислать толкового парня в открывающееся Пресс-бюро. Я согласился и к теме разведки, которой никогда ранее не занимался, «прикипел».

— «Гении внешней разведки» стали первой вашей книгой о разведке, которая вышла в «Молодой гвардии». Потом вы были одним из составителей и авторов книги «Элита русской разведки», вышедшей в той же серии «Дело №…». Теперь появился еще один сборник — «Легендарные разведчики» в серии «ЖЗЛ». Поясните, в каком соотношении находятся три эти книги.

— «Гении внешней разведки» стали первой моей фундаментальной работой о нелегальной атомной разведке. В тот момент — в 2004 году — книга казалась настоящим открытием и даже неожиданно получила литературную премию «Александра Невского». С помощью Пресс-бюро удалось найти многих наших атомных разведчиков. Некоторые из них открылись совершенно по-новому; были развенчаны разнообразные мифы, которые, правда, распространяются до сих пор.

Например, я, наконец, «отделил» Абеля от Фишера. Я встречался с родственниками Фишера, а из родственников настоящего Абеля никого не осталось, кроме племянника, который жил в Риге. Я узнал о нем из статей писателя и историка Николая Сунгоркина. С Авангардом Абелем мы обменивались письмами, и они, даже короткие, позволили мне лучше понять настоящего Абеля — сына латыша-трубочиста, который говорил на шести языках и тоже, как и Фишер, был нелегалом. Кстати, тогда я сделал вывод, что Абель и Фишер познакомились в Китае, еще до отъезда Фишера в нелегальные командировки, где оба работали под крышей наших дипведомств радистами. Там и подружились.

Когда я работал над «Гениями…», мне посчастливилось повстречаться с целым рядом великих разведчиков, которым в 1996 году присвоили звание Героев России. Со многими — до самой их кончины — я потом поддерживал личные, человеческие отношения. К Александру Семеновичу Феклисову ездил я, а Владимир Борисович Барковский приезжал ко мне, и ближе контакта найти уже, думаю, невозможно. Я даже удивлялся, как мне всё это позволяют! Разрешили, в частности, встретиться с американцем Морисом Коэном, который с женой Лоной, если откровенно, и похитил для нас чертежи бомбы. Коэн признался мне, что впервые общается с русским журналистом. Проговорили мы с ним по-английски четыре с половиной часа.

В то же время «Гении…» писались очень аккуратно, и там было много начатого — и незаконченного. Я понимал, что эту тему нужно развивать. Загадок оставалось множество.

Во время вручения премии СВР тогдашний директор службы спросил: «Какие есть пожелания?» Два «закрытых» лауреата стали при этих словах по стойке смирно. Они молчали, а я произнес: «Если можно, я бы хотел встретиться с одним человеком…» И я рассказал, что я знаю о нем в общих чертах. Директор кивнул, но просьба моя понравилась не всем.

«Хорошо, я попробую вам помочь», — пообещал мне чуть позже директор. С тех пор время от времени я встречался с абсолютно «закрытыми» героями разведки — не обязательно Героями СССР или России, а героями по сути. Встречи проходили исключительно интересно; корреспондента все эти интеллигентные люди видели перед собой впервые. Надо ли говорить, насколько увлекательно было слушать своеобразную исповедь разведчика, который жил на нелегальном положении двадцать с лишним лет! Мои собеседники были людьми необычными и, несмотря на преклонный возраст, энергичными; их «ай-кью» зашкаливал… Мне очень повезло, ведь в итоге я познакомился со многими живыми легендами отечественной разведки. С кем-то взаимоотношения стали потом достаточно близкими, с кем-то я встречался только раз или два, и мы просто здоровались, когда пересекались на различных мероприятиях.

Собранный материал я частично использовал при составлении книги «Элита русской разведки». При этом я чувствовал, что перехожу некий рубеж: от сборников, посвященных группе разведчиков, мне хотелось перейти к книге о конкретном человеке.

— Следующей вашей книгой стала биография знаменитого Абеля-Фишера. Почему вы начали именно с этого разведчика?

— Об Абеле-Фишере я уже знал так много, что в Пресс-бюро СВР смеялись: я бурно реагировал всякий раз, когда о нем в печати появлялись какие-то неточности. «Коля, люди пишут так, как могут, — терпеливо объясняли мне. — Не все же так углубляются, как ты, его биограф. Есть еще, правда, дочь Фишера — Эвелина Вильямовна: она тоже болезненно воспринимает каждую такую статью. Но вас только двое, а для остальных всё это нормально». Так у меня возник замысел написать книгу уже не для серии «Дело №…», а для «ЖЗЛ». Генеральный директор ОАО «Молодая гвардия» Валентин Юркин и главный редактор издательства Андрей Петров меня поддержали, сказав, что биография Абеля-Фишера в серии «ЖЗЛ» возможна. В Пресс-бюро идею быстро приняли, позволили мне изучить несекретные письма Абеля-Фишера. В их расшифровке мне помогла его приемная дочь Лидия Боярская, — родная дочь Эвелина к тому времени уже скончалась. Лидия Борисовна, ей сейчас за 90, своим каллиграфическим почерком переписала все письма в отдельную зеленую тетрадку. Она не только расшифровала мне все имена — фамилии, домашние прозвища, домашнюю терминологию, но и объяснила мне все шутки, которые я не понимал. Так я оказался в гуще семейных отношений и разговоров, так я приблизился к пониманию этого неординарного человека.

— Смотрели ли вы фильм «Шпионский мост», в котором создан голливудский образ Абеля-Фишера?

— Смотрел, и он показался мне неплохим, но это — художественное произведение, в котором — помимо мелких ошибок и недочетов — кое-где неверно расставлены акценты. В первую очередь это касается адвоката Джеймса Донована (его играет Том Хэнкс, — С. К.), который выведен в фильме как человек, который спас Абеля. С одной стороны, это совершенно справедливо: если бы не Донован, Абеля, возможно, приговорили бы к казни на электрическом стуле. С другой стороны, Донован был профессиональным, махровым разведчиком: во время Второй мировой войны он занимал высокий пост помощника начальника американской военно-морской разведки. Всякий раз, подсаживаясь к Абелю в камеру, Донован пытался его сломать, перевербовать. И Донован не терял надежды на это до последнего момента, даже когда Пауэрс и Абель уже стояли на мосту Глинике. Докурив последнюю сигарету, Абель сказал Доновану: «Вот этого мне будет в СССР не хватать — привык я к вашим сигаретам!» Донован, организовавший обмен Абеля на Пауэрса, тут же ответил: «Полковник, а зачем вам идти туда? Ну вот вы показались, теперь все знают, что вы не предатель. Оставайтесь у нас — иначе вас ждет Сибирь».

Я читал по-английски книгу Донована «Незнакомцы на мосту» — талантливое произведение, в котором много сознательных искажений. Автор произведения — классный юрист, смелый защитник, спасший Абеля от более сурового вердикта судьи, и, конечно, профессиональный разведчик. Поэтому далеко не всё в этой книге истина. Но она важна как ценное свидетельство, оставленное американской стороной.

Абель вообще отказывался говорить об Америке. Лидия Боярская рассказывала мне, что — как только заходил разговор об Америке — «дядя Вилли» под деликатным предлогом уходил на второй этаж своей маленькой дачи. Я почти уверен, что Абеля в Штатах допрашивали с «пристрастием», но он об этом ничего не рассказывал и не писал.

— После Абеля-Фишера вы написали о Киме Филби и Геворке Вартаняне. Работая над биографическими очерками о них для книги «Легендарные разведчики», вы действовали по принципу уплотнения материала?

— Да, я постарался сконцентрироваться на самом главном в их жизни. Самый яркий пример в этом смысле — это Ким Филби. Так получилось, что мое мнение о нем не совпало с официальным: было принято считать, что самый важный период в жизни советского разведчика Филби — это 1949−1951 годы, когда он возглавлял миссию Сикрет интеллидженс сервис при американских спецслужбах. Я же рассказал в своей книге о том, что на самом деле Филби считал своим главным делом русскую деревню Прохоровку. Перехваченные Филби документы, которые англичане выкрали у Абвера, но упорно не хотели передавать СССР, помогли советским войскам одержать победу в крупнейшем танковом сражении в истории.

О Киме Филби было выпущено более 200 книг, но ни в одной из них не были подробно описаны те 25 лет, что Филби провел в России; я восполнил этот пробел в книгах «ЖЗЛ». Ряд интереснейших подробностей о жизни Филби я узнал от одного из его кураторов, дослужившегося в разведке до супервысоких должностей, и, конечно, от его вдовы — Руфины Ивановны Пуховой-Филби. Очень помогли его ученики, с которыми он вел занятия. Мир тесен. Нескольких этих ребят я хорошо знаю.

— Можно ли считать «Легендарных разведчиков» некой вершиной вашего творчества?

— Никакая это не вершина, это — определенный итог. Итог моего знакомства с этими людьми. Все они, за исключением Гоар Вартанян, Юрия Дроздова и Джорджа Блейка, ушли. И однажды, во время тяжелой болезни в 2010-м, я испугался: вдруг я уйду, не успев рассказать всего, ну, почти всего, что знал, что хотел, что можно. И вышло четыре книги в «ЖЗЛ». Искренне благодарю всех молодогвардейцев — от начальников, редакторов и художников до корректоров, шоферов, которые развозят мои издания и переиздания, — всех!

Я мечтал написать даже не столько о подвигах разведчиков, хотя и об этом тоже, но и о личном, мало кем виденном. С помощью Пресс-бюро СВР я встретился с сыновьями, дочерями и другими близкими моих героев, ездил по всей Москве — мне было интересно посмотреть, как они жили. Например, дочь Феклисова Наталия Александровна показывала мне spy coat — шпионское пальто своего отца. Это — так называемый вербовочный костюм: когда разведчик идет вербовать кого-то, он непременно одевается с иголочки.

Я часто сталкиваюсь с плагиатом: читаю отрывки, откровенно списанные из моих книг. Я просто знаю, что, допустим, дома у разведчика N никто, кроме меня, побывать не мог — по целому ряду причин. Или вдруг слышу в фильме закадровый текст — мой, исконный, но с создателями картины я никогда не работал. Но за плагиат я никогда не преследую, ибо решил для себя: пусть списывают, но — правду. Если хотя бы не искажают — и на том спасибо.

— Николай Михайлович, каковы ваши творческие планы?

— В последние несколько недель меня этим вопросом буквально атакуют! Прежде всего спрашивают про Абеля-Фишера. Думаю, что толчком послужил фильм… А вообще — не без помощи «Молодой гвардии» — Абель-Фишер, видимо, стал героем-разведчиком № 1, и я очень рад, что вышло уже четвертое переиздание моей книги о нем. И здорово, что вслед за двумя изданиями биографий Кима Филби и Вартаняна переизданы и «Легендарные разведчики». Коммерческих целей я не преследую. Например, я подарил право издания биографии Вартаняна на армянском: представителям общины эту книгу раздают бесплатно. Возможно, «Вартанян» выйдет и на фарси. Книга — это зов души; к деньгам она отношения не имеет. Если ты серьезно работаешь над книгой, ты попросту отдаешь год жизни. В первую очередь тобой должен двигать интерес. Возможно, сейчас я просто могу себе это позволить — как не мог бы, наверное, лет в сорок.

— Вы говорите о новой жизни уже написанных книг. Между тем вы писали, что в такой трудоемкой и деликатной теме, как история отечественной разведки, вы стремитесь найти новых героев, новые повороты.

— Когда я работал над «Легендарными разведчиками», я очень увлекся историей жизни Надежды Викторовны Троян. Необычную биографию она выковала себе сама — своими руками. Героем Советского Союза стала в 22 года, и казалось, что это пик. Но Надежда поступила на третий курс 1-го Московского медицинского института, защитила диссертацию и доросла до вице-президента Международного Красного Креста, была советским общественным и политическим деятелем, занимала в нашем государстве большие посты. Уже второй год я пишу о ней книгу, в которой хочу показать, как счастливо — и одновременно трудно складывалась жизнь после подвига. Несмотря на звание Героя Советского Союза, ее жизнь не шла победным маршем, и ей приходилось преодолевать множество тяжелых препятствий. Об этом мне рассказывает ее сын — известный кардиолого Алексей Васильевич Коротеев. Кроме того, мы собираем отзывы людей, работавших с Надеждой Викторовной. И если эта книга увидит свет, то она будет уже не чисто о разведке, а скорее о жизни.

А еще, не претендуя ни на внушительные тиражи, ни на переиздания, я мечтаю издать в «Молодой гвардии» книгу «Из блокнота Долгополова». В «Российской газете» я веду одноименную рубрику. Не думаю, что кто-то, как я, выпил две бутылки вина с Франсуазой Саган в ее парижской квартире. Не уверен, что кому-то еще Жак Ширак читал по-русски отрывки из «Евгения Онегина». Или что есть много людей, кто общался с Пьером Карденом и Брижит Бардо…

К нам домой приходили Эмиль Кио, Борис Шаляпин и Галина Уланова, Григорий Александров и Любовь Орлова… Вспоминаю такой эпизод. Я был на работе в «Комсомолке», когда позвонил мой отец и, ничего не объясняя, попросил срочно вернуться домой. Дома я застал отца вместе с художником Николаем Александровичем Бенуа. У них не получалось открыть бутылку сухого вина — за этим я и понадобился. После этого я несколько часов слушал их беседу…

О встречах с разведчиками я в этой книге тоже, наверное, напишу. Но хочется вспомнить еще и спортсменов, советских и российских политических деятелей. Находясь в президентском пуле, я ездил вместе с Горбачевым и Ельциным, с министрами иностранных дел — например с Андреем Козыревым — очень необычной и противоречивой фигурой.

— Читатели интересуются, почему вы не решаетесь взяться за биографию Зорге.

— В «ЖЗЛ» уже выходила книга о Зорге. Правда, давно (в последний раз переиздавалась в 1980 году, — С. К.), и написана она на основе того, что было известно еще в те годы. А меня постоянно просят написать о Зорге иначе. Если честно, то 150 страниц книги о Зорге мною уже написаны. Мало кто знает, что случилось с Зорге после ареста в Японии. Однажды я повстречался с куратором Зорге в ГРУ, — вы можете себе это представить?! Этот человек пришел в ГРУ вслед за своим родственником Артузовым. Его имя — Борис Игнатьевич Гудзь. Целый год все донесения Зорге приходили именно к нему — Гудзь их анализировал и отсылал Артузову. Потом Бориса Игнатьевича уволили и чуть не расстреляли… Я познакомился с Гудзем, когда ему было без двух дней сто лет, и работал с ним до тех пор, пока он — неожиданно! — не скончался на 105-м году жизни. Как настоящий разведчик Гудзь любил работать по ночам, поэтому я приезжал к нему в 10 вечера, а уезжал на последнем поезде от станции метро «Спортивная», где он жил. То, что я услышал из уст Гудзя, — это основа. А потом мне попалась иностранная книга, в которой рассказывалось, как истязали Зорге на допросах японцы… Я много размышлял о фигуре Зорге: его, несомненно, можно было бы обменять и спасти, если бы не ненависть, которую испытывал к нему Сталин.

Описав японский период и то время, когда Зорге курировало ГРУ, я — честно признаюсь — остановился. О Зорге написано очень много: за исключением мною упомянутых, остальные этапы его жизни исследованы. Что я буду делать дальше? Хватит ли у меня времени и сил, чтобы дальше «раскрутить» эту тему? Не знаю. Самое интересное, что японцы рассекретили связанные с Зорге материалы 1941−1944 годов. Вопрос в том, получу ли я доступ к ним… Мне, безусловно, хотелось бы написать о Зорге — в первую очередь о Зорге неизвестном, мужественном, уходящем, а не процветающем.

Добавлю, что часть героев, о которых я писал для книги «Легендарные разведчики», в итоговый вариант не попали: размер книги был оговорен — двадцать печатных листов. Так что вторая часть «Легендарных разведчиков» фактически готова: ее можно было бы относительно быстро доработать. Есть там и очерк о Зорге.

Сергей Коростелев