Он не был ортодоксом
Он не был ортодоксом
Поэту-кавалеристу Афанасию Фету так и не удалось ни повоевать, ни выслужить личное дворянство.
Викентий Вересаев писал, вспоминая свое детство в 70–80-х годах XIX века: «Фета и Тютчева я знал только по стихам в хрестоматиях. О Тютчеве никогда никто не говорил, а о Фете говорили только как об образце пустого, бессодержательного поэта и повторяли эпиграмму, что-то вроде: «Фет, Фет, ума у тебя нет!»
Афанасий Фет (Шеншин) добивался своего места в Пантеоне русской поэзии долго и непросто. Только лет через 100 после смерти он стал признанным классиком – на одном уровне с Некрасовым, а интерес к нему литературоведов сегодня куда выше, чем к певцу народного горя. Книга Михаила Макеева о нем – еще одно свидетельство сохраняющегося интереса к поэту. Перед читателем предстает подробный рассказ о жизненном пути Фета, с определенного момента перемежаемый комментариями к его творчеству. Начиная с обстоятельств рождения, биография поэта – человека, в общем-то, добродушного и не авантюрного, не богемного, весьма необычна, особенно для создателя тонкой пейзажной и натурфилософской лирики.
Автор разбирается в запутанной хронологии бегства его матери, немецкой мещаночки, беременной будущим русским гением, с его отчимом, долго принимавшимся самим Фетом за родного отца, из Германии в Россию, и последующего установления генеалогической истины, на всю жизнь травмировавшей поэта. Родившийся в 1820-м как Шеншин, он в 1836-м стал Фетом, а в 1873-м – вновь Шеншиным, уже зная, что его истинный родитель вовсе не орловский помещик.
Макеев дает яркую картину полученного поэтом образования, весьма разностороннего – и немецкий пансион в Прибалтике, и пансион Погодина, и Московский университет, и общение с талантливыми однокурсниками и наставниками-друзьями – такими как «роковой искуситель» Иринарх Введенский и Григорьев, по отношению к которому уже Фет выступал в подобной роли скептика и отрицателя. Мы узнаем о несомненных технических и математических способностях поэта, его умелом рукоделии. После университета, во время обучения в котором состоялись первые публикации Фета, принесшие ему раннюю известность, последовало 13 лет военной службы в провинции. Поэту-кавалеристу так и не удалось ни повоевать, ни выслужить личное дворянство. Впрочем, служил Фет не только ради этой амбициозной цели. Он вовсе не страдал у себя в полку – как показывает Макеев – от окружающего невежества. Поэт был человек вполне твердых воззрений и правил и не стремился к пребыванию в литературной среде. Затем последовали долгие годы занятий поместьем, называемых автором фермерством. Фет лично вникал во все мелочи управления владением и показал себя удачливым и рачительным хозяином (прежде не имея никакого опыта). Он много писал о своем сельскохозяйственном опыте в прессе и о российских аграрных проблемах своего времени в целом, заслужив ненависть нигилистов, прозвавших его крепостником. Со страниц книги встает образ поэта – практического и независимого человека, живущего своим умом и потому оказавшегося в контрах с тогдашней левой критикой, поверхностной и малоумной.
Фет здраво судил о текущей жизни, о том, что нужно русской деревне. Он терпеть не мог высказываний, основанных на книжных положениях, с молодости не доверяя философскому и иному словоблудию. Он создал собственную систему взглядов, и одним из его героев, например, был император Николай I.
Важный сюжет книги – отношения Фета с его великими современниками – Некрасовым, Тургеневым, Толстым (Львом, но и также с Алексеем). С каждым из них в итоге наступило охлаждение – как из-за несовпадения характеров, так и политических и мировоззренческих взглядов. Особенно подробно разбирается дружба Фета и Льва Толстого, сошедшихся на рубеже 50–60-х годов на почве отрицания нигилистических ценностей, а также проживания по соседству в усадьбах. У них имелось немало общего, но духовный кризис конца 70-х у Толстого положил конец их приятельским отношениям. Как ни пытался Фет вернуть своего друга – все было бесполезно. Сам поэт не был ортодоксом, старался не забивать голову «проклятыми» вопросами и мыслить здраво и ясно. Впрочем, и у него были свои «заскоки». В конце жизни Фет увлекся переводами, и поражаешься не только их чудовищному объему – обе части «Фауста» Гете, «Энеида» Вергилия, целиком Гораций и многое другое из римской классики, но и тому, что он успевал заниматься этим, управляя имением. Еще более удивительным выглядит его перевод основных философских трудов Шопенгауэра. Написанные им тогда же воспоминания кажутся нарочито прозаичными и лишенными блеска, хотя и отражают наблюдательность автора.
Сегодня понимаешь, что при внешней простоватости Фет был сложным и интересным человеком. Как стихотворец, он в отличие от Некрасова – продолжателя Пушкина–Лермонтова намечал иную ветвь русской поэзии, выступая предшественником символистов и прочих модернистов. В известном смысле Фет обогнал свое время лирической дерзостью стихов. Правда, он был неровен, из написанного им многое кажется проходными. Удивительным выглядит непонимание им таланта Алексея Толстого, которого он, видимо, считал великосветским дилетантом и в отличие от него обладал деловой сметкой. Также странно плохое знание Фетом с его почти родным немецким современной ему немецкой поэзии – см. его банальные восторги относительно Гейне.
Фет очень органично выглядел во всех ипостасях – и как студент, и как офицер, и как помещик, и как мировой судья, и как публицист. Жизнь привлекала его во всем многообразии, но не просто как наблюдателя, но и как работника-творца. Если его современник Рембо, повернувшись от поэзии к реальному делу, забросил писать стихи, то Фет гармонично сочетал версификацию с повседневными заботами. Он дружил со многими значительными людьми, которых привлекал его талант, в том числе из молодых поколений, например, великим князем Константином Константиновичем, известным как поэт под псевдонимом К.Р.
Книга Макеева, авторитетного литературоведа, профессора МГУ, написана с научной основательностью, практически без фактических ошибок. Единственно, автор запутался с возрастом отца поэта, сообщая противоречащие данные. Несколько сложноват язык с его «медитациями», «индифферентностями» и «апробациями» – совершенно ненужными латинизмами. Сомнительна оценка как «не самого популярного» произведения Гете переводимой Фетом поэмы «Герман и Доротея». В то время она как раз была на пике популярности. Но для любителей русской поэзии новая биография Фета будет серьезным подспорьем и справочником при каждом обращении к его стихам.
Максим Артемьев
