Автор книги «Ленин» писатель Лев ДАНИЛКИН в беседе с политическим обозревателем «Правды» Виктором КОЖЕМЯКО

Три года назад издательство «Молодая гвардия» в своей знаменитой серии «ЖЗЛ» («Жизнь замечательных людей») выпустило книгу о Ленине, и она, в некотором смысле ставшая неожиданностью, привлекла к себе повышенное внимание. Объясняется это уже необычностью автора. Он, Лев Данилкин, родился в 1974 году, то есть принадлежит к поколению, которое особенно усиленно воспитывалось в антиленинском духе. А вот книга у него получилась совсем иная.

Почему же так произошло? Недоумение моё возрастало по мере знакомства с различными фактами биографии этого человека. Например, на филологический факультет МГУ он поступил в 1991 году, а значит, учиться здесь начал буквально сразу после контрреволюционного «чёрного августа». Легко представить, чему и как его тогда учили. А после окончания этого факультета и университетской аспирантуры, поработав в разных изданиях, стал известным, даже «модным» литературным критиком глянцевого журнала «Афиша».

Но со временем вроде бы сложившийся автор начинает удивлять читателей заметным поворотом своих интересов. В 2007 году выходит его книга об Александре Проханове, в 2011-м издательство «Молодая гвардия» пополнило серию «ЖЗЛ» работой Льва Данилкина «Юрий Гагарин».

И вот накануне 100-летия Великого Октября появляется его же «Ленин». Естественно, хотелось точнее понять движение авторской психологии, а в связи с этим и многое другое. Предложение о встрече в «Правде» и беседе для нашей газеты Лев Александрович встретил, по-моему, благожелательно. Содержание состоявшегося разговора было опубликовано в номере за 1—4 сентября 2017 года под заголовком «Правда Ленина неопровержима».

Ну а первый вопрос, который я задал тогда автору книги, был совершенно закономерен: «Почему всё-таки вы взялись за ленинскую тему?» Начало его ответа считаю нужным сейчас воспроизвести:

«Так получилось, что лет в 15—16 я вдруг оказался в абсолютно перевёрнутом мире: всё, что в меня вкладывали раньше, вдруг поменяло полюса. Среди прочего — Ленин. Я быстро приспособился к новой картине мира, но чем далее, тем менее убедительной она выглядела. И из-за этой подавленной психотравмы, как у многих людей моего поколения, которые пережили такое, возник своего рода невроз. Правда ли, что декорации поменяли по-честному? Правда ли, что вся советская история была роковой нелепостью, что Октябрьская революция 1917 года была заговором, переворотом и чудовищной ошибкой, а Ленин — палачом и изувером? В какой-то момент я понял, что «горло» истории ХХ века — это история Ленина...

И один из мотивов моей работы над этой книгой — в определённом смысле восстановление исторической справедливости. Я думаю, очень важно для массового сознания объяснить историю ХХ века через историю и образ Ленина. Показать, что Ленин — главная фигура ХХ века, структурировавшая этот век».

Со дня беседы, в которой Лев Александрович именно так говорил, минуло без малого три года. Что-то изменилось за прошедшее время в его отношении к герою написанной им книги? Какие грани деятельности и какие направления мысли этой колоссальной исторической личности он считает особенно актуальными для сегодняшнего дня?

У меня появилось ощущение необходимости ещё раз встретиться со Львом Данилкиным, чтобы снова вместе обратиться к ленинской теме — в нынешних условиях.

Значение ленинской темы не уменьшилось, а возросло

— Итак, книга ваша о Ленине живёт, пользуется спросом, по-прежнему вызывает отклики. Вот буквально только что я прочитал размышления про неё в свежем номере газеты «Слово». Но рискну предположить, что и вы сами продолжаете размышлять о ней, а главное — о том, кому она посвящена. Помню, когда мы прощались после прошлой нашей беседы, вы назвали тему новой книги, работу над которой собирались начать. Я понимал, что многолетний напряжённый труд над ленинской темой вас изрядно утомил. Однако, честно скажу, при этом подумал: ох, вряд ли так запросто и навсегда расстанется ЭТОТ автор с ТАКИМ героем! Признайтесь, кто оказался более прав — вы в тогдашнем своём намерении или я в моём предположении?

— Правы, да. Но чем дальше, тем больше я думаю о Ленине не как об исторической фигуре, а о Ленине как «инструменте» расшифровки того, что происходит вокруг, здесь и сейчас. Меня занимает эта феноменальная, невообразимая разница между проектом, который пытался реализовать Ленин, и тем миром, где мы очутились. Пожалуй, если бы я сейчас взялся писать книгу о Ленине, она была бы совсем другой. Это не значит, что та была халтурой или ошибкой — нет, там адекватно и достоверно изложена история Ленина, но, когда мне по каким-то причинам приходится перечитывать её, я вижу, что одержимость рассказчика поддержкой дистанции между ним и героем обедняет эту книгу.

— Да что вы? Такая неудовлетворённость у вас? Настолько не нравится?

— Дело не в «не нравится» — это не вопрос удовольствия от написанного. Просто я ставил тогда перед собой другую задачу — рассказать о жизни Ленина неканоническим, «неправильным» языком, которым о Ленине говорить не принято, устроить нахальную ревизию ленинской биографии... Я думаю, толк от книжки был, этот метод в известной степени работает, мне удалось «остранить» Ленина и, возможно, открыть на Ленина глаза какой-то аудитории. Но я осознаю сейчас, что в погоне за «ревизией» пренебрёг важной проблемой, которая меня больше всего теперь занимает: актуальностью ленинских идей для сегодня, для здесь и сейчас. Вот про это мне следовало писать.

— Поясните, пожалуйста, конкретнее.

— Мы все помним ленинское популярное объяснение, что такое диалектика, — когда в ходе дискуссии о профсоюзах он преподал Бухарину наглядный, на примере стакана, урок: этот объект можно описывать по-разному — он стеклянный, он цилиндр, из него можно пить, им можно швырнуть, а можно использовать его как помещение для пойманной бабочки и так далее. Но у стакана, на самом деле, бесконечное количество свойств и функций, и, перечисляя их, мы никуда не продвигаемся, мы не сможем обрести истины таким образом. Надо искать не абстрактную истину — истина всегда конкретна, надо смотреть на изучаемый предмет в связи с окружающим миром; важно, что такое не стакан — вообще, а стакан — для кого? Для чего? В каком контексте?

То же, некоторым образом, и с самим Лениным. Моя книжка — про то, как рассказчик одержим поиском, коллекционированием разных «лениных»: Ленина — создателя партии нового типа, Ленина — литературного критика, Ленина-туриста, Ленина-вестернизатора, Ленина-шахматиста, Ленина-диктатора и так далее. Мне, как биографу, казалась чрезвычайно перспективной сама поразительная многосторонность ленинской личности — и подпольной партией руководит, и на коньках катается, и с английского переводит, и крестьянам помогает прошения писать, и теорию отражения создал, и по горам десятки километров наматывал... И я, как коробейник, вываливал всё это перед читателем и похлопывал по полному мешку своих «фактов» — вон, видите, сколько я «лениных» набрал, вон какая у него жизнь увлекательная!

— Уверен, читателей книги это прибавило.

— Я, честно говоря, не слишком рассчитывал на то, что кто-то вообще станет читать тысячестраничную книжку, написанную странным языком и длинными непролазными предложениями. Но сейчас меня беспокоит не стиль, форма, а идеологическая конструкция. Я вижу, задним числом, другую проблему.

Я рассчитывал на то, что «факты говорят сами за себя», — и читатель сам найдёт «самого главного», «подлинного», «химически чистого» Ленина, того, кто обладает «ключевым качеством», которое «всё объясняет» — и всё оправдывает. Это была неверная стратегия — мне надо было гоняться не за «Лениным вообще», а указать на Ленина, актуального для здесь и сейчас, Ленина, который может объяснить, как быть с путинской Россией. Сам Ленин наверняка охарактеризовал бы эту книгу про себя как эклектичную — то есть, конечно, он выразился бы посильнее. У Бухарина было подходящее издевательское выражение — «нанизыванье оттеночков на оттеночки»: мы просто оказались среди «множества лениных», в дурной бесконечности. И вместо того чтобы объяснить, как в одном человеке соотносятся «самый человечный человек» и идеолог террора, познать единство и борьбу противоположностей, сфокусироваться на противоречиях, я просто предложил читателю самому убрать тех «лениных», которые интуитивно казались ему «неправильными», и сдвинуть главного героя книги на моральной шкале в ту сторону, которая кажется более приемлемой. На самом деле задача хорошего биографа Ленина — преодолеть эту дурную бесконечность. И для этого нужно искать не абстрактного «абсолютного» Ленина, а Ленина в связи с его местом в конкретном, сегодняшнем обществе, в рамках сегодняшних обстоятельств. Надо спрашивать не абстрактно — «что такое Ленин», а — «Ленин — для кого?», «Ленин — для когда?», «Ленин — с какой целью?», «Ленин — в каких именно проявлениях?».

Вы и сами в прошлой нашей беседе обращали внимание, что некоторые действительно важнейшие стороны деятельности Ленина проговорены вскользь, как бы мимоходом. Например, огромные его усилия по организации науки в Советской России. А ведь это имело далеко идущие и весьма плодотворные последствия для глубокой модернизации страны.

На самом деле, я всегда говорю: чтобы составить хоть сколько-нибудь адекватное представление о деятельности Ленина, надо читать не биографию — мою или ещё чью-то, а 12-томную Биохронику. Никакая биография заведомо не перемелет этот объём, там про каждые сутки можно отдельный том написать. Проблема с моей биографией Ленина в другом. Я сейчас понимаю, что мой рассказчик некоторым образом «подыгрывал» своему герою. Это особенно чётко видно, например, в главах, касающихся 1920—1921 годов: Польская война, Кронштадт, Тамбовское восстание, голод в Поволжье — это всё череда катастроф, когда Ленину приходилось принимать сложные и, похоже, не лучшие решения. Мой рассказчик сделал вид, что «всё и так ясно», можно обойтись без подробностей. Для квазихудожественного текста это приемлемо — автор имеет право фокусироваться на том, что кажется более убедительным для его персональной реконструкции, но для историка или исторического социолога, которому надо объяснить, почему у Ленина получилось создать именно тот тип государства, в котором мы оказались, — это проблема. Нельзя было комкать эти моменты, это ошибка. То же касается и Ленина как «неизвестного, едущего при ВЧК», если воспользоваться его собственным выражением в его резком письме Уншлихту 1922 года, — как он контролировал эту организацию, какова именно его роль в её поступках, какова степень ответственности за её действия. Я не то чтобы рву на себе волосы из-за того, что в моём «Ленине» это недостаточно прописано, — у той книги была другая художественная задача, но я просто очень хорошо сейчас вижу другие, новые возможности. Ещё раз: собственно «биография» — набор событий и собранная мной коллекция разных «лениных» — тоже необходимая вещь, без этого тоже никуда не продвинешься. Но это только база для прыжка.

Да, ныне очень актуальна идея революции

— Самокритика ваша имеет основания. И мне нравится такая взыскательность по отношению к собственному труду. Но не находите ли вы, что тут возникает вопрос о необходимости от вас другой книги про Ленина, которая стала бы, условно говоря, вторым томом вашей Ленинианы? Пусть первый, вводный том в подробностях рассказывает и о детстве, юности, и о каких-то бытовых обстоятельствах ленинской жизни, а вот второй… Как вы сказали бы — о чём в основном он должен быть?

— О том — вот это нужно показать, — как и почему общество — сегодня, здесь — реагирует на эту фигуру. Что «столкновение с Лениным» говорит об устройстве нашего общества, почему всё, связанное с Лениным, уже балансирует едва ли не на грани допустимого? И поиски подлинного, для здесь-и-сейчас, Ленина обязательно выведут вас на идею актуальности революции. Это на самом деле ядро Ленина — и это самое неудобное в нём для сегодняшних гегемонов. Что Ленин не просто больше «турист», чем «шахматист», или больше «философ», чем «юрист», а что философия для него — это практика политического вмешательства, облечённая в форму теории. Теория, исследующая результаты классовой борьбы, которая продолжается, которая не закончилась 21 января 1924 года. То есть Ленин — это не только набор неких свойств конкретного, родившегося 150 лет назад человека, это вопрос об актуальности идеи, с которой он прожил свою жизнь. На него надо отвечать автору книги о Ленине, а не копаться бесконечно: дали ему немцы в 1917 году деньги или не дали. Тот вопрос закрыт, а вот про саму идею революции — нет. Вообще, заниматься биографией Ленина стоит только постольку, поскольку всё это имеет отношение к идее актуальности революции. Но я всё это скомкал, этого нет в моей книге.

— Конечно, Ленин прежде всего не великий велосипедист или путешественник, а величайший революционер. Но, согласитесь, в современной России само слово «революция» оказалось чуть ли не под запретом. Во всяком случае этому понятию и всему, что с ним связано, официально придан категорически отрицательный смысл. Это же относится и к Ленину. Вы уверены, что в таких условиях идея революции по-настоящему актуальна?

— Я уверен в том, что везде, где есть противоречия между классами — хотя в современной России правильнее говорить уже «сословиями», — они рано или поздно будут сняты. Революции так же естественны, как любые природные явления, даже и воспринимающиеся как катастрофы.

— Даже несмотря на то, что людям сегодня вдолбили однозначно негативное представление о революции: разруха, голод, террор?..

— Конечно, негативный опыт, травма, высокая цена революционного действия для угнетённых классов — всё это впечатывается в коллективную память и какое-то время удерживает людей от контрмер. Но не навсегда. Мы же помним, как было после 1905-го — тоже психотравма, тоже резкое поправение общества, людей больше занимают преимущества капитализма, чем издержки, чем социальная справедливость. Но уже в 1917-м мы всё равно видим: военный кризис всё «обнулил», та рана зарубцевалась, новая жжёт — и опять революция. И, конечно, сколько бы ни вдалбливали в телевизоре, что любая революция — это зло, что единственная инстанция, которая всё за вас сделает, — это само государство, и главное ему не мешать, и чтобы завтра всё было так же, как сегодня, наступает момент, когда справедливость кажется людям важнее, чем «стабильность», при которой общество превратилось в сословное и страна ведёт три войны. Все знают, что успешные государства — те, которые меняются, где элиты и массы находят способы договариваться о взаимных уступках. У людей есть представления о справедливости, и если они удовлетворяются — вот тогда и бывает стабильность. Везде, где есть классовые противоречия, — а в России они запредельные, здесь государство — это в чистом виде описанная Лениным машина для подавления одних классов в интересах других, — актуальна идея революции. Людям не нравится, когда доступ к общественным ресурсам организуется посредством коррупции. Естественно, любая власть пытается внушить своим подданным, что революции как метод политического действия неприемлемы — есть парламенты, выборы и так далее. Видимо, в благополучные времена эти мантры работают, а в момент кризиса — наверное, нет.

— Как вы думаете, нынешняя российская власть понимает это?

— Конечно, да, и всё, что связано с идеей революции — например, право менять социальные институты, если их деятельность коррумпирована, по сути, дискредитируется или помечается клеймом «терроризм» или «деятельность иностранного агента». Сейчас любые попытки протестной мобилизации сразу караются репрессиями. Я не сомневаюсь, что и многие ленинские тексты скоро обзаведутся статусом «запрещённых» — и не только его практические рекомендации образца 1905-го и 1917-го, но и его рассуждения об автономизации, да и главный его труд — «Государство и революция». Тут очень важен вот этот, главный антагонизм: Ленина-автора «Государства и революции» и культа государства в современной России, культа, который ничем не лучше культа личности. В современной России государство фетишизировано, тут всем внушают, что без государства люди тотчас же пропадут, что без вот этой машины насилия, принуждения они никогда не договорятся друг с другом — и поэтому задача общества обеспечить вечное существование государственной машины. Но у Ленина-то были другие представления, для него цель революции — не полный контроль ЧК за несогласными, а построить общество, где государство отмирает за ненадобностью, потому что нет классов — и не нужна машина насилия, которая подавляет одни классы в пользу других. Вот это, мне кажется, самое ненавистное в Ленине для сегодняшней власти: Ленин как евангелист общества, которое должно в конечном счёте избавиться от государства. Революция не была способом сохранения Российской империи, её сделали не для того, чтобы создать ЧК и сохранить в составе империи Закавказье. Революция — это способ построить ДРУГОЕ общество. И инструментом этого изменения было такое государство, главная цель которого — отмереть.

— То есть сама жизнь, условия, которые в ней складываются, заставляют вас думать о возможности или даже неизбежности революционного взрыва. Но власть предпринимает всё от неё зависящее, чтобы революции не допустить. Давайте поговорим о том, как сказывается это на отношении к Ленину.

— Ну а никто и не скрывает, что современная Россия — это страна победившей контрреволюции, и для нынешнего класса-гегемона Ленин — абсолютный враг, как для Колчака, Врангеля и так далее. Курьёз в том, что юридически современная Россия — наследница именно ленинского государства, поэтому воевать с Лениным в открытую — это, видимо, пока ещё травматично для части электората, нет смысла пока его раздражать. Поэтому дискредитация Ленина делегирована сопутствующим институциям — церкви, поп-культуре, историкам с «яркой общественной позицией», разного рода «независимым публицистам», которые, рассуждая о Ленине, как бы высказывают свою частную точку зрения. Но, я уверен, официальная точка зрения очень скоро будет отчеканена — и оргмеры последуют.

— В прошлой нашей беседе мы уже говорили об огромной кампании по дискредитации Ленина, которая была развёрнута в течение трёх десятилетий. О замысле её и о некоторых технологиях не раз проговаривался один из главных ренегатов-антисоветчиков Александр Николаевич Яковлев. Да мы и сами могли видеть, слышать, насколько изощрённо и беззастенчиво действуют ненавистники Ленина, не останавливаясь буквально ни перед чем. Что нового, на ваш взгляд, появилось в этом смысле за последние три года?

— Просто с каждым годом смысла скрывать этот антагонизм — государства революции, государства-против-классов, и государства контрреволюции, государства-для-реанимации-сословного-уклада — всё меньше, и вот это отвращение к Ленину всё очевиднее и очевиднее, Ленин — источник аллергии, который пока можно драпировать, как Мавзолей, оттеснить его на периферию коллективного сознания, но вообще рано или поздно он должен быть уничтожен. Конечно, контрреволюция победила, конечно, ей удалось, разными правдами и неправдами, сохранить Ленина на периферии и навязать массам свою версию истории. Способов множество. Это и подмена: история успешных коллективных действий против власти подменяется частными эпизодами: балерины, князья, какие-то адюльтеры... Ну а действительно: зачем углубляться в историю восстаний, если революцию можно представить как историю любовных и дружеских перипетий? Сам Ленин — его частная жизнь, это ведь так интересно: какие он носил галстуки — в горошек или в полоску? Какая разница, что он писал в «Искусстве восстания» — ведь гораздо интереснее, как интерпретировать его дружеские письма из швейцарской деревни Инессе Фёдоровне Арманд. Так возникает представление, будто бы его дружеские отношения с этой женщиной — в самом деле центральная тема его политического пути, ключ ко всей революционной деятельности.

На самом деле против Ленина идёт необъявленная гибридная война, которая более эффективна, чем прямые запреты. Запреты вызывают интерес, а карикатуризация, спойлеризация, искусственное «обмельчение» — убивают. И тогда Октябрь 1917-го очень естественно выглядит как очередная интрига в этом ряду: заговор кучки людей, которые потратили свою жизнь на адюльтеры и заговоры. Не гениальный философ-практик — а шпион, русофоб, палач духовенства, лысый сифилитик. Кто угодно — но главное, чтоб он был «тот, кто надоел», о ком не надо больше думать, исследовать, нет ли в нём какой-то особенной актуальности для сегодняшнего дня. Собственно, хороший пример этой непроговорённой, но легко диагностируемой ненависти — назначение даты голосования поправочного на 22 апреля. Хорошая красная дата, 150 лет, — и в неё намеренно попытались залить новое содержание, содержание-спойлер, позволяющее не зацикливаться на классовых противоречиях и революционном прошлом, а сфокусироваться на сегодняшнем государстве как источнике выходных дней, материальной помощи и душеспасительной энергии. Потом поменялось из-за эпидемии, но намерение обозначили — слово не воробей. То есть тут та же модель — как на месте языческих праздников, в те же календарные гнёзда, вставлялись новые христианские праздники. Как вместо 7 ноября — 4-е, «день народного единства».

Для них все меры хороши

— А что вы скажете об очередной маскировке Мавзолея?

— А что тут удивительного? Я же говорю, это всё равно что в государстве Колчака, Врангеля и Деникина на почётном месте находился памятник Ленину — естественно, он им не нравится, раздражает. Тут просто надо осознавать: сегодняшняя Россия иногда прикидывается наследницей России ленинской — в моменты, когда на прошлом выгодно паразитировать: успешная индустриализация, победа в войне, космическое 12 апреля. Но это другая страна, здесь реализуется другой проект — контрреволюционный, здесь гегемония других элит, то есть территория та же, но организующие деятельность населения государственные машины абсолютно разные: как Карфаген и Тунис или даже Гаити и Доминикана.

— Наверное, вряд ли кто-то из здравомыслящих людей надеется и ждёт, что буржуазная власть начнёт изъясняться в любви коммунисту Ленину. Речь о другом — об элементарной справедливости. Ленинский Мавзолей демонстративно отгораживают от военного парада в честь Великой Победы. А ведь и Ленин, и его Мавзолей очень много значат для наших сограждан, оставшихся советскими, особенно для ветеранов Великой Отечественной. Их уже мало, и они неоднократно просили власть прекратить недостойные манипуляции с Мавзолеем. Можно сказать, на сей раз это была их последняя просьба, требовавшая особо чуткого отношения. Нет, не снизошла власть, не учла обращения ветеранов даже в священный для них год победного 75-летия.

— Я не склонен драматизировать происходящее — мне кажется, все в этой ситуации ведут себя естественно для той идентичности, которую сами себе выбрали. С какой бы стати власти рассказывать, что без ленинского модернизационного проекта не было бы ни 9 Мая 1945-го, ни 12 апреля 1961-го? Ну вот она и не рассказывает.

— Обращаю ваше внимание вот на что. Вышла большая статья за подписью президента Владимира Путина, в которой рассматриваются кардинальные вопросы, связанные с началом, ходом и основными итогами Великой Отечественной войны. Цель — дать отповедь ряду фальсификаций, которые за последние годы приобрели поразительный масштаб и за рубежом, и в нашей собственной стране. Однако, говоря об основах Великой Победы, статья умалчивает, что это была Победа советского общественного и государственного строя, рождённого Великим Октябрём. Да и Советский Союз, одержавший ту Победу, был образован в результате Великой Октябрьской социалистической революции. Понимаю, слово «революция» кого-то коробит, вызывая отторжение. Но можно ли уходить от весьма существенной правды, коренной, закрывать на неё глаза? Не есть ли это также своего рода фальсификация?

— Любая смена общественного строя подразумевает, что прошлое будет фальсифицировано, переписано — это естественный процесс, и Россия тут не исключение, всякое государство стремится к монополии на историю — так же, как к монополии на легитимное насилие. Какое-то наследство кажется токсичным — и от него надо отказаться, а тех, кто думает иначе, объявить еретиками. Какая-то часть наследства выглядит, напротив, полезной — и тогда можно приватизировать его, акцентировать преемственность власти, легитимизировать себя через сам факт владения этим наследством. Именно поэтому Путин «интересуется» историей — ещё бы он не интересовался. История — в смысле «нарратив», в нужную сторону скорректированные представления о «нашем общем прошлом», о «нашей великой истории», та версия, которая распространяется через академическую науку, школьное образование и телевизор, — это способ эмоциональной мобилизации подданных сегодня. Справились с печенегами — справимся и с низкими ценами на нефть, по такой примерно модели; потерпим ещё немного — и всё будет хорошо, «как раньше», главное — не бунтовать. Но я знаю и вы знаете, что если бы не революция и не Ленин, то у России не было бы такого успешного ХХ века. По странному совпадению у Ленина тоже не было времени на раскачку, и санкции против его государства были гораздо страшнее, но результаты его непродолжительной государственной деятельности выглядят намного более впечатляюще.

Нужна ли совесть в борьбе за капитализм

— Сокуровского «Тельца» вспоминаете? В прошлой нашей беседе досталось ему от вас.

— Я не пересматривал с тех пор этот фильм. Сокуров показал Ленина идиотом не для того, чтобы «остранить» Ленина — и таким образом — как художник, через вымысел, который позволяет постичь правду, — понять о нём что-то такое, чего никто другой не понимал. Это жестокая карикатура, и я воспринимаю это как пропаганду, то есть это просто слабая в художественном отношении работа. Сокуров ничего не понял вообще. С какой стати мне ещё раз на это смотреть? Не то что даже отвратительно — хотя и это тоже. Но просто неинтересно.

— А вы смотрели фильм «Демон революции», выпущенный к 100-летию Октября? Там Ленина тоже мэтр сыграл — Евгений Миронов.

— Нет, не видел.

— Сознательно не стали смотреть?

— Мне достаточно Ленина, сыгранного Смоктуновским, фильм «На одной планете». Вот так я сам Ленина себе представляю. Но вообще это интересная тема — как власть использует поп-культуру, чтобы навязать обществу свои представления о Ленине. Отсюда, собственно, «Ленин в Октябре» сталинский, где Ленин — чудаковатый тип, гений, но нуждающийся в ком-то более рациональном рядом — Сталине. Я так думаю, мироновский Ленин — тоже проекция современных представлений власти об этой фигуре. То есть как исследователю актуальности Ленина, скажем так, мне это должно быть любопытно, но у меня есть некое личное отношение к Ленину, мне не нравится, когда его окарикатуривают, когда над ним издеваются, неприятно — поэтому не хочу смотреть. Так же, как вот меня коробит, когда Ленина сейчас называют «Ильич», я понимаю, что раньше это было уважительно, а теперь — с иронией, собачья кличка, тошнит от такого. Я, кстати, вот уверен, что не случайно на Евровидение от России в этом году должен был поехать некий музыкант «Ильич» — неслучайно в смысле, что это тоже персонаж-спойлер. То есть люди до тридцати лет — они, скорее всего, уже не знают почти ничего о Ленине, и для них «Ильич» — это всего лишь эксцентричного вида музыкант, и это намеренно, нарочно сделано, чтобы вытеснить всё ленинское из коллективного сознания.

— Меня же, если продолжать ваши размышления, более всего беспокоит устойчивость некоторых фейков, то бишь выдумок, приписанных некогда Ленину. Казалось бы, давным-давно разоблачена, убедительно доказана и показана их абсолютная лживость, а они по-прежнему в ходу. На них ссылаются, их повторяют и пересказывают, как будто никаких опровержений и не бывало.

— Да, на встречах с читателями обязательно кто-нибудь начинает меня расспрашивать про Ленина-шпиона, про немецкие деньги и про Инессу Арманд. Опять же, ничего удивительного — именно об этом на протяжении последних десятилетий им рассказывала поп-культура.

— С попсой-то ясно. Её уровень известен. Но снова и снова изумляешься, до чего могут опуститься люди, представляющие по своему положению науку. Скажем, какой-нибудь академик (!) Юрий Пивоваров или респектабельный Пушков в своём «Постскриптуме» на телеканале ТВЦ. Это же он договорился до того, что никакого покушения на Ленина в 1918 году не было, а реально он чуть ли не сам в себя стрелял. Тот же встаёт вопрос: ну есть ли совесть у человека? А ведь ему верят! Он — «сенатор», то есть член Совета Федерации, у него и научные звания, и авторитет телеэкрана, который, казалось бы, призван служить делу просвещения людей.

— Я думаю, современная Россия отказалась от проекта Просвещения в пользу проекта обскурантистского. Это Ленин был помешан на массовом образовании, для него марксизм был великой наукой, и его проект был — модернизация России через массовое образование, через распространение научных знаний. Сейчас в России навязывается мистический культ государства, сакральной власти монарха, общественные науки превращаются в форму пропаганды. Это, собственно, тоже вполне естественно, потому что наука, предполагается, это способ изменения мира. Но если вы монарх, зачем вам менять мир? У вас и так всё хорошо, у вас есть доступ к дефицитным ресурсам — и вы должны препятствовать любым изменениям. Поп-культуры вполне достаточно, наукой можно пренебречь.

Ленин — будущее человечества

— Уже больше тридцати лет людям в нашей стране упорно внушается: Ленин — не то, что нам нужно, он в прошлом, как и социализм, якобы потерпевший историческое поражение. Насколько я понял по вашей книге и по разговору, который состоялся у нас три года назад, вы эту официозную установку тогда не приняли. А теперь, судя по всему, ваша позиция ещё более окрепла. Но как помочь большинству людей выправить зрение?

— Я часто вспоминаю тут фразу Ленина 1917 года: «Если меня укокошат, издайте мою книгу» — это он про «Государство и революцию». Думаю, это и есть рецепт, модель. Да, Ленина, по сути, укокошили, его революция в конце 1980-х потерпела поражение, сам он демонизирован, идея социализма дискредитирована. Но книги есть, они изданы и пока доступны. У Ленина есть несколько книг, которые могут работать как хороший антидот против происходящего. Мне кажется, сейчас именно «Государство и революция» — главная, самая актуальная книга Ленина. Именно этот Ленин — марксист, осознавший ценность анархического, антигосударственного компонента марксизма, — кажется мне в сегодняшней России самым важным. Именно такой марксизм является диалектической противоположностью сегодняшнему политическому строю в России. Именно такой Ленин актуален — потому, что может помочь современной России преодолеть фетишизм буржуазного государства. И это хороший антидот от представления о Ленине как апологете насилия, которое осуществляется государством.

— Смотря в каких целях насилие, оно может быть и справедливым. А это зависит от того, какой класс у власти. Известна ленинская мысль, что государство есть политическая власть экономически господствующего класса. Диктатура пролетариата устанавливалась во имя справедливости.

— Однако Ленин считал эту диктатуру мерой вынужденной и временной, не вовеки веков. Вы знаете наверняка про эпизод, который произошёл через пару лет после Октября. Приехав на митинг, Ленин увидел там лозунг: «Царству рабочих и крестьян не будет конца!» — и он был в ярости, ему пришлось разъяснять товарищам, что это чушь, что революция — это не вечная диктатура рабочих и крестьян, а бесклассовое общество, где нет и не нужна диктатура, где все сами договариваются друг с другом и аппарат насилия не нужен. Это всё, разумеется, не значит, что биограф должен изу-чать некоего «Ленина-мечтателя», утописта — нет, достаточно просто иметь в виду, что было у Ленина в голове, когда он выстраивал аппарат своего государства. Собственно процесс создания госаппарата — а Ленин сильно хотел, чтобы он не был копией царского, — одна из тем, которые меня очень интересуют: Ленин как куратор образцового учреждения нового типа, одновременно законодательного и исполнительного, — Совнаркома. Так, совсем недавно из книги одной американской исследовательницы я, например, узнал, почему Ленин разошёлся со своим давним товарищем Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем, который был управляющим делами Совнаркома. Ленин много лет успешно работал с ним, но вдруг они на чём-то разошлись — меня всегда это интересовало…

— Что же случилось?

— Оказывается, возник конфликт между Бонч-Бруевичем и Горбуновым, секретарём Ленина. Конфликт на принципиальной почве. Горбунов и коллектив работников Совнаркома отмечали слишком авторитарный, недостаточно демократический стиль руководства Бонч-Бруевича, и Ленин — несмотря на старую дружбу, несмотря на весь шлейф, инерцию отношений, давнее доверие — с этой критикой согласился, и расстался с Бончем. Вот так.

— Восстановление подлинного образа Ленина, до неузнаваемости извращённого «лениноедами», — благороднейшая задача. Желаю успехов.

— Спасибо. Это задача, естественно, не только для меня. Я уверен, что на круг, при всех оговорках, нам повезло с Лениным — и уж во всяком случае он был наиболее компетентным, образованным и одарённым руководителем государства в России. Это важно, что в голове у него был не «контроль за населением» и не бесконечное наращивание личного капитала, что он был классический русский интеллигент, и его проект был, если совсем в двух словах, — справедливость через просвещение. Такое не выскребешь из коллективной памяти, никакие «ильичи» на Евровидении, никакие голосования на 22 апреля это не выбьют. Я вспоминаю в связи с этим строки из романа «Асан» писателя Владимира Маканина — там в какой-то момент персонажи разговаривают о Ленине и один произносит такое двустишие:

Ещё, конечно, впереди

Освобожденье гроба Ленина.

— Освобождение от того вражеского плена, в который он попал?

— «Гроб Ленина» — мне кажется, здесь метафора. Ленин здесь — воплощение идеи справедливости. Не кости, не мощи, не пиджак с галстуком, а идея справедливости — она притягивает к себе людей, даже если вам отовсюду рассказывают, что никакой справедливости нет и быть не может.

Лев Данилкин

Газета «Правда»