Страна больших расстояний
В «Молодой гвардии» не так давно вышел роман Андрея Рубанова и Василия Авченко «Штормовое предупреждение», на первый взгляд кажущийся мелодрамой о девушке из Питера и парне из Владивостока. Андрей Островский — о том, почему это не столько повесть о любви, сколько история огромной разобщенной страны и растерянности молодого поколения.
Андрей Рубанов, Василий Авченко. Штормовое предупреждение. М.: Молодая гвардия, 2019
Есть такая байка, будто бы однажды Ильфа спросили: «А как вы пишите вдвоем?» — «Один бегает по редакциям, — якобы ответил Ильф, — а другой сторожит рукописи».
В каждой шутке лишь доля шутки. Творческий процесс даже «в одного» не поддается описанию в виде алгоритмов, что уж тогда говорить о сочинительстве вдвоем. Эта штука предполагает ведь не просто технологическое взаимодействие (с этим-то как раз все в порядке — сегодняшние возможности вполне допускают тысячекилометровые расстояния между авторами), но и психологическую совместимость, умение слушать и слышать друг друга, готовность к компромиссам и принятию чужих взглядов. А потому каждый такой случай достоин отдельного рассмотрения. Особенно такой удачный, как «Штормовое предупреждение» Андрея Рубанова и Василия Авченко.
Не думаю, что российские издатели могут представить статистику изданных ими книг, которые написаны в соавторстве. Но полагаю, что это даже не проценты, а доли процентов. На индивидуальном уровне статистика меняется занятным образом. Для Авченко это уже третий опыт работы с соавтором, причем каждый раз эти соавторы меняются.
Первым стал «Владивосток-3000», написанный совместно с Ильей Лагутенко. Следующий опыт — по времени написания, но не издания — биография Олега Куваева, подготовленная вместе с поволжским филологом Алексеем Коровашко. Ожидается, что она выйдет в Редакции Елены Шубиной ближе к ярмарке Non/Fiction. Наконец, третий — «роман больших расстояний», как сами Рубанов и Авченко определяют жанр своего произведения.
При этом роман в данном случае скорее даже не жанр: по сюжетной линии, количеству действующих лиц, единству места и времени это, конечно, повесть. Я бы даже сказал — киноповесть; настолько последовательна и закручена канва событий, настолько продуманы и выстроены диалоги и монологи. И удивительного здесь мало: жанр «Владивостока-3000» именно как киноповесть и определялся; что касается Рубанова, то его обширный и успешный киносценарий опыт известен.
Под словом «роман» имеется в виду любовная история, которая, собственно, и лежит в основе всего сюжета. В этом сюжете есть всё: приморская экзотика, владивостокский драйв, уникальная кухня, немного секса, автокатастрофа, борьба со штормом и, наконец, два взгляда на плотно обступающий мир — взгляд героя, находящегося как бы внутри ситуации, и взгляд героини, видящей всё как бы со стороны. Он — из Владивостока/Большого Камня/Южного Приморья, она, оказавшаяся здесь волей случая, — из Санкт-Петербурга. На этой оси Владивосток — Питер, собственно, и висит вся огромная страна.
В жестком мужском приморском мире главная героиня Варя, по сути, единственный женский персонаж; и именно она с максималистской высоты своих девятнадцати лет раздает оценки — институту семьи, власти, обществу, жизни в метрополии и на окраине.
Один из ключевых диалогов звучит так:
«— Посмотри, — повторила она. — ...Они про нас не думают, они с нами не разговаривают...
— Кто — они? — спросил я.
— Власть, — сказала Варя. — Правительство. Путин. Мы им не нужны. Мы как будто уже у них в кармане. Типа никуда не денемся. Типа мы ручные.
— Эх, — сказал я. — Видно, что ты с Запада. Путин, правительство... у нас тут немного по-другому. До правительства девять тысяч километров. Может, оно и хорошо, что про нас не думают? Ну его на хрен, это правительство».
В романе больших расстояний политика, казалось бы, вторична — речь о любви, а не об избирательных стратегиях. Но и Димас, приятель и сожитель по съемному жилью главного героя Виктора, вторит: «Я тебе скажу, кто мы такие есть. Это очень просто. И это важно. Мы — хозяева этого мира. Эта часть планеты — наша по праву. Тут все принадлежит нам. Старики умрут, а мы останемся. Владивосток принадлежит нам. Мы тут здешние, мы тут рулим. Мы — короли Приморья! Кроме нас, тут никого нет».
Беда, однако, оказывается в том, что «этой частью планеты» для «королей» всё и ограничивается. Они по многу раз бывали в соседнем Китае, представляют себе, как устроена жизнь в других соседних странах, но никогда не были ни в Москве, ни в Петербурге; им это было и не надо. А когда стало надо, Виктор не может накопить денег, чтобы полететь в Питер к любимой.
Слишком дорого.
Слишком большая, расползающаяся во все стороны и порой самодостаточная в своих малых частях страна.
Из Владивостока непросто понять, как это воспринимается к западу от Урала, но ситуация не только абсолютно типичная, но и массовая. На незнании и непонимании того, как устроена страна от Балтийского до Японского моря, выросло уже два поколения дальневосточников.
Виктор считал себя по призванию историком, даже отучился несколько лет в вузе, пока не бросил его ради типичной владивостокской работы — торговли подержанной («бэушной») авторезиной. Но история в его толковании выглядит странно: «Кто такие Брежнев, Горбачев, Ельцин? И тем более — Черепков? Чего мне девяностые, они прошли давно! С тех пор целая эпоха минула... Чего мне Горбачев, который якобы страну развалил, — она ведь не развалилась? До сих пор стоит! Кто такой Ельцин, я при нем в детский сад ходил, зачем мне Ельцин? Он ничего для меня не сделал... А что сделал для меня полумифический Горбачев? Когда отец сказал мне, что он еще живой, я даже не поверил. Может, еще и Черчилль живой или кто там, Бисмарк?»
Поколение, которому (даже потенциальным историкам) не интересна история как таковая. Интересна лишь та, которую они делают собственными руками, которую можно пощупать, понюхать, откусить.
И здесь, во всяком случае у одного из авторов, прослеживается плохо скрытое разочарование. Авченко дебютировал в отечественной словесности десять лет назад с «Правым рулем», ставшим своеобразным манифестом и высоко отмеченным как критиками, так и членами жюри ряда литературных конкурсов. Правый руль — именно так, без кавычек — выступал символом если не свободы вообще, то хотя бы свободы потребительского выбора. Но тогда герой «Штормового предупреждения» был еще школьником. Теперь же, спустя десять лет, представитель праворульного рынка выглядит рядовым контрабандно-торгашеской армии и не то что на «короля Приморья», но и на принца тянет слабо. И дело не в смене поколений, оно, в принципе, все то же. Дело скорее в смене эпохи, ее дыхания, провинциальной общественной апатии. Король из гостинки (так во Владивостоке называют типовые дома с крохотными квартирками для малосемейных) оказывается голым.
Несмотря на открытый финал, хочется, конечно, верить, что он рано или поздно наскребет по копейке на дорогие авиабилеты и полетит в Питер к своей любимой Варе. Хотя, похоже, что и сами авторы в это плохо верят. Или плохо верят в то, что у этой истории есть продолжение, потому что на руинах трудно строить. Особенно на руинах своих отношений с родителями, в своих собственных семьях.
Расползается страна, расползаются поколения, расползаются семьи. Это реальный шторм, пострашнее погодного, и «Штормовое предупреждение» именно об этом.
Будет ли кино? Большой вопрос. Кинодеятели говорят, что на Дальний Восток летать слишком дорого и фильмы на дальневосточную тематику предпочитают снимать в Крыму или, на худой конец, в Прибалтике.
Дорого.
Большая страна.
Большие расстояния.
Андрей Островский
