Анна Сергеева-Клятис рассказала «Культуре» о своей новой книге «Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов».

Владислав Ходасевич и Нина Берберова

– «Заложники любви» звучит интригующе, почти как название рокового романса.

– Заглавие возникло не сразу, изначально издательство заключало договор под «Часовых любви» — красиво, узнаваемо, еще и с отсылкой к Окуджаве. Но в процессе работы стало ясно, что «Часовые» не годятся: в них заложен романтический подтекст, а книга скорее о возмездии, чем о нежных чувствах. Требовалось другое, более жесткое название. Придумались «Заложники», хотя и это, на мой взгляд, звучит слабовато, не вполне отражает трагизм историй.

– Необычный подзаголовок — «Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй русских поэтов». Не уверены?

– Вот и редактор негодовал, сказал, читатели подумают, что автор то ли не умеет считать, то ли путается в материале. Но в этом и есть смысл: пятнадцать автобиографических сюжетов и один литературный — о любви Юрия Живаго и Лары Гишар, персонажей знаменитого романа Бориса Пастернака. История из «Доктора Живаго», как мне кажется, подсветила кульминационную главу «Природе вопреки»: о многочисленных тройственных союзах в биографиях творческих людей.

– Здесь напрашивается сюжет про Маяковского, Лилю и Осипа Брик. Не захотели?    

– Намеренно не стала его включать, слишком растиражированный любовный треугольник, да и далеко не первый. Не все помнят, но в ситуации, напоминающей положение Анны Андреевны у Пуниных, побывал другой великий русский поэт — Николай Алексеевич Некрасов, увлекшийся женой своего друга и соратника Ивана Панаева Авдотьей Яковлевной. Часть, посвященная Некрасову, вышла на порядок сильнее всех предыдущих глав. Наверное, потому, что ménage à trois прогрессивных людей, ссылавшихся на эмансипацию и авторитет Жорж Санд, был с самого начала обречен на провал.

–​ Наверное, стоит напомнить, что там происходило. 

– Сначала Некрасов появлялся у Панаевых в качестве друга семьи. Роман между ним и Авдотьей Яковлевной совпал по времени с организацией журнала «Современник». Поэт не был в то время богат, а более состоятельный Панаев внес крупный пай в становление издания...

–​ Развод повредил бы общим делам?

– Возможно, и нет. Панаев был искренним соратником Некрасова, а ко всему прочему, еще и неверным мужем, супругов бы легко развели, но Авдотья Яковлевна относилась к благоверному с известной теплотой, не хотела терять его дружбы. В итоге они приняли решение жить втроем, сняли большую квартиру на Фонтанке, ближний круг их не осуждал. Однако повседневность оказалась трудно переносимой. Главным чувством, окрасившим отношения Некрасова и Панаевой, стала ревность. Скандалы, выяснения отношений были в этом союзе обычным делом. Недовольство Некрасова возлюбленной проявлялось на людях, он мог резко и зло высказаться о ней в их присутствии, желчным замечанием вызвать слезы. Мотив ссоры, заканчивающейся примирением и только подтверждающей глубину и силу чувства, — один из центральных в так называемом «Панаевском цикле». Кстати, о собственно любовной лирике Некрасова до появления в его жизни Панаевой вообще говорить не приходится. Для меня было важно подбирать не просто романтические истории, а те из них, которые бы имели выход в творчество.

– Любопытно, что драма Некрасова и Панаевой композиционно объединена с несчастливыми романами Тютчева и Ахматовой. Решили отказаться от хронологического принципа в пользу сюжетной составляющей? 

– Историй таких масса, но мне нужно было сгруппировать их тематически. Структурно книга состоит из пяти глав, в каждой смыкающиеся сюжеты, которые Иннокентий Анненский определил бы как «трилистники»: события могут происходить в разных эпохах или оказаться близкими по времени. Эти сюжеты вечные, типические.   

–​ Первая глава называется «Добровольный отказ» и объединяет Жуковского, Батюшкова и Фета. 

– Тема отказа от любви во имя высшей цели, например, гипотетического счастья возлюбленной, канонизирована главным лицом русской поэзии начала XIX века Василием Жуковским. Другие фигуранты эпохи во многом ему подражали. Речь идет о совершенно особом типе сознания, порожденном европейской сентименталистской литературой: поэт должен быть обязательно несчастен в любви. Опасность перенесения в реальность литературных образов и схем оказалась очевидна уже в пушкинскую эпоху. Счастье и несчастье — понятия на редкость субъективные. Далеко не всегда дальнейшая судьба облагодетельствованной складывается так, как у Лотты из «Страданий юного Вертера» Гёте или Юлии д’Этанж из «Новой Элоизы» Руссо. И личное страдание, на которое поэт обрекал себя отказом от возлюбленной, ни в коей мере не облегчало положение, наоборот, делало его трагически безысходным.

Вторая глава — обратная, когда женщина отвергает мужчину. Герои тут Пушкин и Анна Керн, а также Лермонтов и загадочная Н.Ф.И., адресат многих его стихотворений, ее популяризовал уже в XX веке Ираклий Андроников. Третья история — рассказ о романе Бориса Пастернака и Елены Виноград, который отразился в самой известной его поэтической книге «Сестра моя жизнь».

Смотрите также: Презентация книги «Заложники любви» на ММКВЯ-2019

– Пастернак у Вас фигурирует в двух линиях — он и Елена Виноград, он и Марина Цветаева. Кажется, их отношения не выходили за рамки переписки.

– В традиционном смысле у Цветаевой с Пастернаком романа не было. Но был эпистолярный — такой силы и интенсивности, что даст фору любому «биографическому». Абсолютно любовная переписка, при том, что адресаты оказались разделены государственными границами. Они не могли увидеться, но планы встреч выстраивали. Она присылала ему свои стихи, он ей в ответ — свои. Чувства росли на ощущении абсолютного понимания, восхищения, признания гениальности. Восторг от поэзии, распространившийся на личность творца, Цветаева со свойственной ей прямотой выразила в письмах. «Вы, Пастернак, — писала она через несколько месяцев после знакомства, — мой первый поэт за жизнь. И я так же спокойно ручаюсь за завтрашний день Пастернака, как за вчерашний Байрона». Это признание в любви к писателю тут же дополнилось полупризнанием к человеку. «Последний месяц этой осени я неустанно провела с Вами, не расставаясь, не с книгой. Я одно время часто ездила в Прагу, и вот, ожидание поезда на нашей крохотной сырой станции. Я приходила рано, в сумерки, до фонарей... «Пастернак!» И долгие беседы бок о бок — бродячие. В два места я бы хотела с Вами: в Веймар, к Goethe, и на Кавказ (единственное место в России, где я мыслю Goethe!). Я не скажу, что Вы мне необходимы. Вы в моей жизни необходны...» В итоге эпистолярный роман с Мариной захватил Пастернака настолько, что стал угрожать его браку — жена Евгения Владимировна возмутилась перепиской с неизвестной ей Мариной. Все тоже кончилось трагически, потому что у Пастернака параллельно с Цветаевой многое происходило в жизни. В 1928 году Марина пишет примерно так: «Если чудо возможно, то оно будет связано только с тобой». А Пастернак влюбляется в Зинаиду Николаевну Нейгауз и разводится с первой женой. Уже после этого поэт оказывается в Париже и встречается наконец с Цветаевой. Как она описывает в своих письмах, это была «невстреча», ведь ничего из того, чего Марина ожидала, не произошло. Он был в другом мире, вышел из-под ее ауры. И она разрывает отношения совершенно жестоким, страшным письмом к Пастернаку, где обвиняет его в предательстве. Я цитирую, анализирую этот текст. Пастернак принял вину на себя, хотя на самом деле особой вины не было. То, что происходит в литературе или эпистолярии и в жизни, — разные вещи. Впрочем, думаю, если бы они встретились на пике отношений, получилась бы другая, но не менее трагическая история.

–​ Еще один описанный у Вас несчастливый союз двух творческих людей — Ходасевича с Берберовой. Вроде бы все сложилось, он расстался с женой, уехали в эмиграцию, и там он ей чуть ли не каждый вечер: не пустить ли газку...

– Нина Берберова была очень жестким человеком, твердо стоящим на ногах, со здоровой психикой. Это ее, конечно, спасло. Она получила от связи с Ходасевичем самое лучшее и ушла в нужный момент. Ей хватило любви к себе самой. Потому что Ходасевич, конечно, находился в тяжелом нервном состоянии, и если бы она осталась, неизвестно, к чему бы это привело. Страдающей стороной оказалась его брошенная жена, Анна Чулкова. Они вместе пережили тяжелые годы, Анна Ивановна была ему другом и опорой. Владислав Фелицианович много болел, и в страшные годы пореволюционной разрухи, в отсутствие лекарств, жилья, денег, элементарных бытовых вещей, она все тяготы вынесла на своих плечах. И вот в Петербурге возникает юная, прекрасная, восторженно смотрящая на Ходасевича, воспринимающая его как абсолютного гения, — Нина Берберова. Разрыв оказался тяжелым, потому что поэт безобразно оставлял жену, обманывал ее. Ему не хватало духа все честно сказать.

– Многим читателям, наверное, будет особенно интересна близкая к нашему времени история Иосифа Бродского и Марианны Басмановой. Тем более, адресат лирики живет в Петербурге, многим известен ее адрес, но только в дом она никого не пускает и не дает интервью... 

– Басманова не хочет об этом рассказывать. И мне кажется, ведет себя очень значительно. Она сумела сделать то, чего многие не смогли. Анна Ахматова говорила про Л.Д. Менделееву: «Чтобы остаться Прекрасной Дамой, ей надо было просто промолчать». Но Любовь Дмитриевна не промолчала, а выпустила мемуары, где вся история с Блоком оказалась на поверхности.

То же можно сказать и про саму Анну Андреевну. Воспоминаний она не оставила, но очень многим делилась, зная, что за ней записывают. А Басманова не говорит ничего, и мне кажется, это достойная позиция. Очевидно, она не хочет делать свою любовь достоянием общественности. Мы можем восстановить канву, пытаясь лучше понять стихи с посвящением М.Б. Но история получится вынужденно пунктирная. Хотя тоже очень яркая и трагическая. Я не стремлюсь проникнуть в закрытые от нас вещи. Все сказанное — в стихах.

– А почему сюжеты в книге исключительно трагические? 

– Так вышло, я не старалась специально выискивать. Более того, мне хотелось бы услышать счастливую историю любви русских поэтов. Может быть, есть какие-то исключения, но в основном применительно к русским лирикам слово «трагедия» непременно следует за словом «любовь».

Дарья Ефремова, «Культура»