Никита Елисеев и портал «Горький» — о новинке серии «ЖЗЛ».

Имя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского (1890—1939) лучше известно в англоязычном мире, чем на родине. Дело в том, что в эмиграции критик и литературовед написал на английском «Историю русской литературы», которая до сих пор остается точкой входа в наш канон для англофонов. Благодаря этому обстоятельству авторов у книги два: английский русист Джеральд Смит не сочинил для издания ни строчки, однако его биография Мирского, выпущенная в 1990-х, столь значительна, что выборгский филолог Михаил Ефимов в огромной степени на нее опирается.

В страстном и пристрастном изложении Ефимова жизнь Мирского предстает трагедией, какой, по всей видимости, она и была. Покинув Россию в годы Гражданской войны, литературовед увлекается евразийством, сближается с позициями сменовеховцев, начинает симпатизировать «красной империи». Затем завязывает общение с Горьким, вступает в британскую компартию, а в 1932-м и вовсе возвращается (несмотря на доходящий до карикатурности антисоветизм биографа, это важная книга для понимания внутреннего мира тех, кто вернулся).

В Советской России Мирский «стал писать длинно и по временам скучно», а также «жаргон „марксистского литературоведения“ усвоил с подозрительной быстротой». Развязка не заставила себя ждать: в 1939-м «имперский герой» погибает на Колыме, проклиная себя за возвращение в страну, где опоздал родиться — по версии Ефимова — на сто лет.

«Мирский — это такой захватчик, налетчик, который демонстрирует свой новенький импортный коммунизм тем, кто вынес на своей шкуре все тягты строительства мира — и все еще верит в этот новый. Для Тынянова и Чуковского на это неофитство Мирского противно смотреть».

Иван Напреенко, портал «Горький»

 

Издательство «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей» выпустило в свет биографию Дмитрия Мирского: Михаил Ефимов, Джеральд Смит «Святополк-Мирский». Мне повезло. Я почти что вблизи наблюдал за тем, как строилась эта книга. А она строилась по всем (неведомым мне, но ощутимым мною) законам музыкальной композиции. И я очень, очень хотел, чтобы эту книгу как можно скорее прочло как можно больше умных, думающих людей. Она для них.

Автор (ы)

Всякое хорошее гуманитарное исследование сливается, что ли, с предметом своего исследования. Становится похоже на то, что исследуется. Исследование тараканов не похоже на тараканов и исследование строение атомов не похоже на строение атома, а вот исследование жизни человека приобретает какие-то черты этого человека. Дмитрий Петрович (Святополк-) Мирский был человек … странный. При том такой странный, что про него не скажешь: «а не странен кто ж?» Ясно, что таких … странных раз-два и обчёлся. Один на миллион.

Вот и книга – странная. У неё – два автора. Михаил Витальевич Ефимов – учёный из Выборга, и Джеральд Смит – английский учёный, автор первой биографии Мирского, вышедшей на английском языке. Великий переводчик русской поэзии ХХ века. Он переводил Бориса Слуцкого, Владимира Высоцкого, Олега Чухонцева, Льва Лосева, да много кого… Одна моя близкая знакомая, блестяще знающая английский (англичане принимают за свою), прочла его перевод стихотворения Бориса Слуцкого «Голос друга» («Давайте после драки помашем кулаками…») и посмотрела на меня с испуганным каким-то удивлением: «Это невозможно. Я думала, что такого быть не может. Может. Он перевёл с буквальной точностью, сохранив размер, использовав рифмы. Это … невероятно…»

Так вот авторов формально два, но фактически – один, Михаил Витальевич Ефимов из Выборга. Невозможно, знаете ли, дважды войти в одну и ту же реку. Второй раз (даже в соавторстве) написать другую книгу про то же, про того же. Или прежнюю книгу надо перевести на русский, или … писать новую, а это (см. выше) ещё невозможнее чем перевести на английский русское: «И мрамор лейтенантов, фанерный монумент – венчанье тех талантов, развязка тех поэм…» Поэтому русскую биографию писал Михаил Ефимов, а Джеральд Смит ему помогал, елико мог.

Кроме того, без фундаментального исследования Джеральда Смита теперь никакая биография странного человека, которого раз узнав, хочется и вспоминать, и разузнавать о нём – больше и больше – невозможна. Что до Михаила Ефимова, то я похвастаюсь. Я горжусь знакомством с этим человеком, с этим литератором. Это – один из самых талантливых, образованных, умных людей, которого я знаю лично. Широта его интересов и знаний – изумительна. Он – великолепный музыковед. Его передача о Яне Сибелиусе на радиостанции «Мария» – захватывающе интересна. Он – филолог, историк, краевед. Его работы о Выборге и парке Монрепо – образцовы. Но главная сфера его интересов – Дмитрий Мирский, Святополк-Мирский.

Возвращение

Нет вопроса, который злил бы Михаила Витальевича Ефимова так, как вопрос, почему очень умный, очень образованный, очень хорошо знавший и историю России, и историю революций князь, сын царского министра внутренних дел, лейб-гвардеец, ветеран двух войн, мировой и гражданской, с 1914 по 1920 с небольшими перерывами, например, на ускоренный курс обучения в Академии Генштаба, деникинец, Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, в 1932 году вернулся в Советскую Россию?

Потому что от евразийства (которое он сам же верно определял, как разновидность фашизма) сознательно перешёл к коммунизму и Горькому писал, что коммунизм и мировая революция для него важнее, чем советская власть и советская держава? Но коммунистом вполне можно было быть и в Англии, и в Америке. И вполне безопаснее было быть там коммунистом, чем в сталинском СССР, особенно, с такими анкетными данными. Мирский этого не понимал? Понимал. Писал же он в 1929 году своему соратнику по евразийскому движению, Петру Сувчинскому, что возвращение в СССР чревато для нас поездкой в места не столь отдаленные. И английская подруга Мирского, писательница Вирджиния Вульф (ныне признанный классик мировой литературы) описывала свою последнюю встречу с Мирским, мол, собирается в СССР, видно, что едет навстречу пуле. Видно, что он это понимает, пусть и не говорит этого.

Тогда почему он вернулся? Вот этот вопрос злит и раздражает Михаила Витальевича Ефимова. Если подумать, то его можно понять. Представьте себе: единственное, что интересует людей в связи в Грибоедовым, это – его гибель в Тегеране. Единственное, что интересно (да и известно) людям в связи с Грибоедовым это то, что он поехал в Тегеран выбивать из побеждённых персов контрибуцию, мало того, вызволять из плена грузин и армян. Знал, что едет на смерть, Пушкину перед поездкой говорил: «Вы не знаете этих людей: дело дойдёт до ножей».

В этом случае хочется сказать: послушайте, кроме своей героической, обречённой поездки в Персию, Грибоедов ещё «Горе от ума» написал. Может, про это стоит поговорить и этим поинтересоваться? Это было в его жизни главное, а персидская миссия при всём её героизме – опционно. Нет, если никто этим не интересуется, и никто на это особенного внимания не обращает, то роман Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара», только про это и написанный, в той же мере неожидан, в какой и гениален, но ежели – viceversa – то подобные вопросы злят и раздражают.

Поэтому первую свою книгу о своём любимом герое русской истории и культуры: «D. S. M. / Д. П. Святополк-Мирский: годы эмиграции, 1920-1932» Михаил Ефимов посвятил исключительно тому, что СДЕЛАЛ Мирский для культуры. А сделал он немало. Его англоязычная «История русской литературы», переведённая на русский язык в 1992 году Руфью Зерновой в Лондоне, вошла в канон западной славистики. Об этой книге Набоков, не жаловавший Мирского ни в евразийский его период, ни в марксистский, писал и говорил, что это – лучшая из существующих до сих пор историй русской литературы. Впрочем, так же высоко политический и идеологический враг князя Святополк-Мирского, Владимир Набоков, оценивал и его англоязычную книгу о Пушкине (на русский не переведена до сего времени). Такие признания дорогого стоят, верно?

В этой, первой своей книге про Мирского Михаил Ефимов рассказывает только об эмигрантском периоде творчества князя. Не без оснований Михаил Ефимов полагает, что это был зенит, высшая точка его творчества. В СССР, скованный и цензурой и само-цензурой талантливый человек не мог так реализоваться, как он реализовался в условиях пусть и кризисного, но свободного творчества.

Не без оснований, повторюсь. Хотя последняя книжка Мирского, изданная уже после его ареста, поэтому в выходных данных нет имени: Мирский: «Антология английской поэзии» – куда как важна для русской культуры уже второй половины ХХ века. Достаточно сказать, что именно этот двуязычный сборник (на одной странице – английские стихи, на другой – русский перевод) штудировал Бродский в ссылке, в Норенской. Именно, в этой книге Бродский впервые прочёл стихи самого своего любимого английского поэта, Уистена Одена, с которым ему довелось в эмиграции подружиться и даже некоторое время жить в его доме.

Если бы не жуткие обстоятельства смерти Дмитрия Мирского в колымском бараке, то я бы рискнул написать, что Мирский приехал в Советский Союз для того, чтобы спустя много лет после его (Мирского) смерти молодой ссыльный поэт в далёкой северной деревне прочёл бы Одена. Но вот как-то не идёт эта красивость к судьбе князя Дмитрия Петровича Святополк-Мирского и к его смерти.

Михаил Ефимов даёт обширную цитату из воспоминаний свидетеля смерти Мирского. Зэка, который выжил. И я их процитирую: «Однажды вечером, после того, как на куске рельса отзвучал отбой, все улеглись, с нар, где лежал этот болезненный и непрактичный человек, раздался его, вначале слабый, а потом всё крепнущий голос, рассказывающий жизнь Пушкина, читавший пушкинские стихи, необычно их комментирующий. В бараке было сотни две заключённых, всех мастей, возрастов, положений и образований. Вначале все занимались шёпотом своими разговорами, потом стали прислушиваться к рассказу и стихам, а затем воцарилась непривычная несытая жадная тишина. Воры и бандиты, «контрики», растратчики с вниманием слушали эту очень поэтическую и чем-то увлекательную импровизацию. Некоторые уснули, другие дослушали голос до конца, который звучал уже как бред. Утром, после подъёма, рассказчика нашли мёртвым – лагерное начальство привязало к его голой худой левой ноге бирку с номером, составило акт, и его «похоронили» в шурфе».

Повторение вопроса

Так вот зачем и почему Мирский вернулся в Россию, то есть, уже не в Россию, в СССР? Прежней-то его России уже не было. И он так же хорошо понимал, что и не будет никогда, как и то, что едет он на почти стопроцентный арест и гибель. Хочет этого Михаил Ефимов или не хочет: но коль скоро он пишет уже не исследование творчества бывшего евразийца, ставшего марксистом, а его биографию, этот вопрос станет едва ли не самым главным. На него придётся дать ответ. Хотя бы приблизительный.

Во всей литературе я более всего ценю божественные уколы неожиданных, остроумных и верных формулировок: «Все животные равны, но некоторые равнее» (Дж. Оруэлл), «Бывает, что ждёшь на свидание Белоснежку, а приходит … Кот в сапогах» (М. Пруст, согласитесь: это – лучший вариант), «Мы в ответе за своих великих людей» (Дм. Мирский), но больше всего мне нравится то, что написал о своём революционере и художнике, Эваристе Гамлене, Анатоль Франс в романе о французской революции: «Боги жаждут»: «Он был непостижим. Все люди непостижимы».

Эта формулировка целиком и полностью относится к князю Святополк-Мирскому, которого после его обращения в марксизм стали называть «товарищ князь». Можно несколько расширить её за счёт других. Ну, например, так: «Он был непостижим. Все люди непостижимы, но великие люди (а Дмитрий Мирский был великим человеком), за которых мы в ответе, непостижимее». Можно дать массу объяснений непостижимому, самоубийственному возвращению Мирского – и все они будут равно верны и неверны. В конечном счёте он сам знал, зачем и почему он так сделал. Мы можем только гадать.

Я (прочтя и перечтя книгу) предполагаю так. Это был поступок, вызванный тем, что любимый Мирским Герцен называл: «Нравственность серого вещества», нравственность мозга. Мирский много думал, много читал, сделал вывод: Российская империя погибла из-за нас, её высших классов. Сейчас в мире только две силы, способные определить развитие человечества: фашизм и коммунизм. Фашизм для меня отвратителен, для человечества – губителен, значит, коммунизм, насколько бы он ни был чужд мне, аристократу, князю, насколько бы он ни был для меня (лично) губителен. Значит, надо ехать туда, в СССР, что бы там меня ни ждало. Вывод разума должен быть опробован жизнью. Проверка верности разума жизнью. За это невозможно не уважать.

Никита Елисеев, Центр чтения Российской национальной библиотеки