«Молодая гвардия» в своей коронной серии относительно недавно выпустила весьма примечательную книгу о Василии Кандинском. Ее автор, историк искусства, академик Александр Якимович, не стал заострять внимание лишь на событиях жизни художника, не счел нужным углубляться и в аналитические дебри. Текст сбалансирован, это — увлекательная история человека и его мысли.

Кажется, «Кандинский» заслужил судьбу бестселлера. Благодарным читателем может оказаться любой, желающий понять непростое искусство минувшего века, тем более — специалист. Некоторые выдвинутые Якимовичем гипотезы привлекают новизной и парадоксальностью. В любом случае главное здесь, как подчеркивает Александр Клавдианович, — «вопрос о смыслах».

Еще Вольтер говорил, что в литературе хорош любой жанр, кроме скучного. Чем-чем, а скукой от творческой биографии Василия Кандинского (1866–1944) точно не веет. Книга захватывает буквально с первой страницы, где об успехе абстракционизма сказано следующее: «Разве это не странно? Само слово «живопись» означает на русском языке нечто такое, что запечатлевает «жизнь», то бишь реальность. В других европейских языках применяются другие слова». То есть Якимович прекрасно понимает тех, кто с опаской относится к беспредметным картинам, и приглашает к разговору, совместному размышлению о том, что такое искусство и что представляет собой реальность.

«Жизнь души, внутренняя жизнь человека — это тоже часть реальности», — утверждает автор.

Какой-нибудь пейзаж Шишкина или Айвазовского глубоко проникает в душу, и мы начинаем видеть мир глазами художника, подолгу не отходим от творения, которое становится частью нашего сокровенного бытия. Психологи, однако, заявляют, что внутри нас все устроено иначе, не так, как нам кажется. А как?

По терминологии Якимовича, всякое живописное произведение есть «существо картина», «предмет повышенной интенсивности», показывающий то, о чем мы можем лишь догадываться, хотя это и присутствует в каждом из нас. Василий Кандинский и его последователи изображали внутреннюю жизнь души, человеческого разума так, как переживали ее сами и как в принципе способны переживать другие.

Кандинский — дитя своего времени, а оно определялось не столько развитием цивилизации и уровнем комфорта, сколько тревожными вопросами, заданными, к примеру, Фридрихом Ницше: «Куда мы движемся? Не находимся ли мы в состоянии падения», думая, что поднимаемся?

Преуспевающий юрист, без пяти минут профессор, чуткий к веяниям эпохи, Василий Васильевич оставил в 1895 году научные занятия и благодаря небольшому, но вполне достойному наследству смог посвятить себя изобразительному искусству. Учиться живописи уехал в Мюнхен, где сразу же оказался в насыщенной творческой среде, получил академический диплом, основал собственную школу. Много занимался театром, пытаясь понять, каким предстанет перед взыскательной публикой спектакль будущего.

Якимович метко характеризует живописцев и литераторов, входивших в круг мюнхенских знакомых Кандинского: Франца фон Штука, Франца Марка, Габриэлу Мюнтер... Всем им были свойственны модные в ту пору ницшеанские настроения, которые, как известно, привели в XX веке к самым разным последствиям (сказались в том числе на развязывании двух мировых войн). До катастрофы 1914 года многим все чаще представлялось, «что нормальная реальность жизни человеческой — это неправда, фикция и даже опасная иллюзия». И они открыли для себя иной мир. «Обнаружилось, что реальность планеты, космоса и природы, вообще сфера природного бытия реальнее и надежнее, чем человеческие представления о себе самих. Вероятно, это и было особо крупное, но не последнее важное открытие искусства Нового времени».

Еще одно открытие такого же масштаба заставило художников погрузиться в мир «неразвитых» народов, обойденных цивилизацией, но сохранивших древние верования предков, их целостные представления о сущем. От Поля Гогена до Натальи Гончаровой — кто только не обращался к творчеству аборигенов как истоку эстетического чувства.

Мало кто знает, что еще в бытность студентом, в 1889 году, Кандинский вошел в состав этнографической экспедиции, направленной туда, где испокон веков проживает народ коми (современный этноним), и по ее результатам написал работу «Верования пермяков и зырян». Там нет ни слова об уникальном внутреннем опыте, который начинающий правовед получил, участвуя в шаманских обрядах. Он никому не написал о том, что с ним происходило, лишь обмолвился: поездка существенно обогатила, в душе возник некий странный синтез... Будущий художник увидел «в традиционном консервативном (и даже архаическом) православии некоторые духовные импульсы, которые в католицизме и протестантизме Запада как будто отступили на задний план под длительным воздействием обмирщения». Недаром впоследствии Василий Васильевич много писал нашу древнюю столицу, создавая неповторимый образ Москвы.

Из синтеза разных духовных начал родилось абстрактное искусство, явившееся, по мнению Якимовича, результатом всесторонних исканий, а не следствием прочтения знаменитой «Тайной доктрины» Елены Блаватской. «Доктрину» тогда читали все, и Василий Кандинский в этом смысле не исключение, однако сводить совершенную им революцию в искусстве к «магии» одной-единственной книги (как делали некоторые исследователи), на взгляд Александра Якимовича, в корне неверно. Сработало опять же единство усвоенных, переработанных ищущим сознанием впечатлений от работ импрессионистов, стихов Райнера Марии Рильке и Штефана Георге, «божественного языка» Гуго фон Гофмансталя, живописи Алексея Явленского и Марианны Веревкиной...

«Реальность» той жизни, что всем была привычна, полагал Кандинский, никуда не годилась. В уже довольно зрелых, написанных по окончании учебы картинах он создавал сказочный мир «мечтаний и сказаний из глубокой старины», мало чем отличаясь от множества своих современников.

Лишь в 1910–1911 годах произошел прорыв в неизведанную область, мастер отобразил глубокую общность космических процессов и того, что происходит внутри нас всегда, но до поры до времени оставалось непознаваемым. Якимович пишет, что в этот период Василий Кандинский ясно осознал: «Приближается состояние вселенского единства вещей, материй, состояний. Это будет тогда, когда уже не потребуются подобия фигур, деревьев, гор, верха и низа, а останутся только энергетические потоки, облеченные в светлые и темные, горячие и холодные цветовые субстанции, устремляющиеся вверх и вниз, вбок и вглубь, во всех направлениях».

Так Кандинский стал одним из тех, кто указал направление движения творческого духа на десятилетия вперед. В дальнейшем ему довелось общаться со множеством знаменитостей, искавших, как и он, новые формы и новый язык. Все эти люди стремились наглядно объяснить, показать то, что прежде считалось невозможным ни изобразить, ни даже познать, — наши мысли и чувства, призванные, по словам Якимовича, «говорить от лица смятенных стихий и вселенского Духа».

Вера Калмыкова

«Культура»