27 июля (среда) в 18:30 в «Библио-Глобусе» выступят Алексей Варламов и Мария Залесская.

В связи с отмечаемым в этом году столетием «Молодой гвардии» 25—31 июля в «Библио-Глобусе» объявлены днями серии «ЖЗЛ». Наш постоянный автор, известный писатель, ректор Литературного института им. А. М. Горького Алексей Варламов представит свою книгу «Имя Розанова», которая претендует на победу в «Большой книге». Кроме того, вместе с главным редактором нашего издательства Марией Залесской Алексей Николаевич представит и другие свои работы (биографии Андрея Платонова, Григория Распутина, Михаила Булгакова, Михаила Пришвина) и поговорит о славной истории, современности и перспективах «Молодой гвардии» и биографического жанра.

«Дваждырожденный» Розанов

Василий Васильевич был злоязычен, ироничен, эгоистичен, и по поводу себя он не обольщался

«Великий плотовидец» Василий Розанов. Леон Бакст. Портрет Василия Розанова. 1901. ГТГ

Алексей Варламов в обстоятельной и остросюжетной книге «Имя Розанова» дает исчерпывающий художественный анализ личности и творчества писателя, долгое время при всей своей дореволюционной знаменитости у нас словно не существовавшего и вдруг возникшего из небытия с ореолом писателя-классика. Писателя, таким образом, не обычного, а «дважды рожденного».

Я не случайно обратился к эпитетам «художественный» и «вновь родившийся». Книга Алексея Варламова – не только биография Василия Розанова. Она относится к редкой в нынешней русской литературе интеллектуальной прозе, да еще и с основательно закрученным сюжетом. Ее чтение захватывает с первых и до последних страниц. Детективный сюжет поэтапно отражает жизнь героя с ее драматизмом и крутыми поворотами судьбы.

У второго эпитета, «дваждырожденный», двойной смысл.

Обычный смысл – когда смерть неизбежна, а человеку удается спастись. В таком случае это слово разделяется на две части – дважды рожденный.

А его метафизический смысл восходит к индуизму. В традиционной Индии «дваждырожденными» называются члены трех высших варн: брахманы, кшатрии и вайшьи, которые, пройдя соответствующие обряды, посвящаются в арии. Брахманы – хранители священного знания, кшатрии – воины, из их среды появлялись цари, вайшьи относились к земледельцам.

К Василию Розанову, земной и духовный облик которого воссоздан Алексеем Варламовым, подходит слово «дваждырожденный» в двух его значениях. Ведь появился писатель из небытия благодаря августу 1991 года. Именно с того времени его духовный мир, в одночасье освобожденный из спецхрана, для многих россиян стал откровением.

И еще отмечу одну особенность нового романа Алексея Варламова. В нем, по существу, два героя, в чем-то соглашающиеся друг с другом, а в чем-то резко расходящиеся во взглядах, – его автор и Василий Розанов.

Роману Алексея Варламова «Имя Розанова» предшествовал его роман-ребус – «Мысленный волк» (2000). Он и предопределил стилистику романа «Имя Розанова».

Вероника Батхан объясняет смысл символа «мысленного волка», перешедший в название романа из молитвы перед причастием святого Иоанна Златоуста («да не на мнозе удаляяся общение Твоего, от мысленного волка звероуловлен буду»): «В концепции писателя это зверь-искуситель, отравляющий сомнением, излишним умствованием, поиском смысла, подобным поиску жемчужины в куче отбросов – без возможности видеть, что драгоценность уже унес кто-то другой».

Я, в общих чертах соглашаясь с этой трактовкой, обнаружил в цитате из молитвы святого Иоанна Златоуста еще один смысловой аспект. Он непосредственно связан с моральной дилеммой выживания, стоявшей перед творческой интеллигенцией после октябрьского переворота 1917 года. Ее суть сформулирована поговоркой: «И рыбку съесть, и косточкой не подавиться». Далеко не всем это удавалось сделать. Таким образом, зашифрованный смысл образа, я, кажется, разгадал. Однако на своей версии не настаиваю.

Алексей Варламов в мировоззренческой биографии Василия Розанова обращает внимание на естественность поведения своего героя, раскрепощенность и подвижность его мысли. Именно эти особенности сознания резко отличали Розанова от писателей, живших в то же время, что и он.

Впечатляет портрет Розанова, воссозданный Алексеем Варламовым:

«Консерватор, славянофил, ортодокс, каким он прибыл из провинции в Петербург, В. В., в общем-то, никому особенно любопытен не был. Просто еще один. Да, задиристый, более яркий, более талантливый и радикальный, чем прочие, составившие себе определенную известность, и что? А вот Розанов – язычник. Розанов антихристианин, египтянин, Розанов с темой пола, Розанов, по выражению Гиппиус в ее рецензии на книгу «В мире неясного и нерешенного», «великий плотовидец» – иное дело. Это не значит, что В. В. «переобулся», как бы мы сказали сегодня, по расчету. По расчету он вообще не делал ничего, и никакой сознательной стратегии, как мне представляется, у него не было. Опять же не Брюсов и не Мережковский. Суть Розанова – не столько в идеологии, сколько в сверхчуткой и подвижной реакции организма на воздействие внешней среды, и причина его эволюции заключалась в составе его личности, ее впечатлениях, в глубокой персональной обиде, а также в предлагаемых обстоятельствах, от которых он сильно зависел…»

Алексей Варламов приводит уничижительные названия многочисленных статей, посвященных его герою: «Голый Розанов», «Обнаженный нововременец», «Гнилая душа», «Неопрятность», «Вместо демона – лакей», «В низах хамства», «Разложение литературы», «Позорная глубина», «Всеобщее презрение и всероссийский кукиш», «Человек душевного мрака». И это далеко не все названия статей о Розанове, появившихся в российской прессе в начале прошлого века, еще при царе-батюшке. Как язвительно замечает Алексей Варламов, эти газетные заголовки «кажутся ему прилетевшими из советского тридцать седьмого года».

Алексей Варламов с необыкновенной тщательностью восстанавливает жизнь писателя начиная с его родословной.

Сам Василий Розанов не особенно заморачивался выяснением того, кто его пращуры. Ему было достаточно знать, что его деда по линии отца звали Федором. Да и то это имя, как он уверял, было им восстановлено по отчеству отца. В лучшей из своих книг, «Опавшие листья», он объясняет свое нежелание копаться в прошлом своего рода: «У русских нет сознания своих предков и нет сознания своего потомства. «Духовная нация»... «Во плоти чуть-чуть»... От этого наш нигилизм: «До нас ничего важного не было». И нигилизм наш постоянно радикален: «Мы построим все сначала».

Фамилия Розанов не была родовой, а появилась сравнительно недавно. Причиной тому было следующее обстоятельство: «Его деда по отцовской линии звали Федор Никитич Елизаров, был он сыном священника, внуком священника и сам служил священником в храме Рождества Богородицы в селе Матвееве Кологривского уезда Костромской губернии. Розановым стал родившийся в 1822 году его сын Василий, после того как отрока отдали в семинарию. Такая была у «колокольных дворян» традиция: менять фамилии своим отпрыскам, посылая их на учебу».

Василий Федорович, отец писателя, по окончании семинарии в 1840 году по духовной части не пошел. Вот что пишет Алексей Варламов о его дальнейшей жизни после поступления в Костромскую палату государственных имуществ писцом второго разряда: «Служил он, судя по всему, весьма усердно, и четыре года спустя его повысили и перевели в город Ветлугу, где предположительно он и познакомился со своей будущей женой Надеждой Ивановной Шишкиной. Она была дочерью небогатого дворянина, который вышел в отставку, овдовел и проживал в Буйском уезде под надзором полиции как человек, «склонный к разным буйствующим поступкам», «часто временно занимающийся пьянством и в этом положении производящий разные предосудительные поступки». Среди прочих преступлений его также подозревали «в причинении насильственного блудодеяния».

Что тут скажешь? Тесть отцу Василия Розанова достался хуже некуда. Другое дело, что дочь этого пропащего человека он полюбил. И этим все сказано. Жили они небогато, но плодовито. После смерти отца писателя в результате воспаления легких в феврале 1961 года осталось семеро сирот. Василию через два месяца исполнялось пять лет. После смерти Василия Федоровича его вдова переехала в Кострому, где купила дом. Пенсия у нее в связи с потерей кормильца был неплохая – 300 руб. в год. Всяческие невзгоды начались с появления в их доме в 1864 году Ивана Воскресенского, «нигилиста-семинариста». Он снял комнату в их доме и вскоре стал любовником вдовы. Он был вдвое ее моложе. Мать представила его детям как «вотчима». Много лет спустя Розанов писал о. Павлу Флоренскому о том, что этот пришлый юноша: «...порол меня и вообще «школил» до гимназии, т.е. лет до 7–8–9 –11, и его-то я как дьявола и хуже дьявола ненавидел».

Дети это домашнее насилие еще могли бы перетерпеть. Куда хуже было постоянное недоедание. Пенсионные деньги тратились на молодого любовника, который все чаще и чаще закладывал за воротник и впадал в мрачную меланхолию.

Говорят: коли есть отец и мать, так ребенку благодать. Отца не было, а мать малолетними детьми особенно не занималась. Ситуация почти безысходная, при которой выживают только благодаря чуду.

Алексей Варламов о детстве своего героя пишет: «Он попал под каток, под поезд, маленький, не очень сильный ни духом, ни телом ребенок, «задумчивый мальчик», «каких не было никогда», впечатлительный, все запоминающий, на все отзывающийся, ничего не пропускающий мимо себя и – уходящий в мечту».

Судьба большинства его сестер и братьев сложилась трагически. Сестра Вера умерла в 19 лет, сестра Павла неудачно вышла замуж и была глубоко несчастна, брат Федор, как сейчас сказали бы, стал бомжем. Брат Дмитрий попал в психбольницу, брат Сергей не ужился со всеми и жил сам по себе, ни с кем из родных не общаясь. Единственными из семьи, кто уцелел и выбился в люди, были Василий Розанов и его брат Николай, ставший позднее директором гимназии.

С 1868 по 1870 год Василий Розанов учился в Костромской гимназии. Учиться он пошел поздно – в 12 лет. Успехи у него в учебе были ниже средних. Этот период жизни оказался для него самым трудным. Он оставался единственным среди детей, кто ухаживал за своей умирающей матерью. Старший брат находился в Симбирске. Василий писал ему в апреле 1870 года: «Мамаша теперь не встает с постели, и лежит-то она, бедная, на соломе, да и то хоть бы недавно, а то уж скоро будет год, как бы ты взглянул на ее, то, я думаю, так бы и отступил назад, – одни те кости, да кожа… Но все-таки, Коля, к ее чести, надо сказать, что она сделалась тиха, любит нас более, чем прежде, миролюбива и ни капли почти прежнего».

В «Опавших листьях» (1915), думая о своей воюющей родине, он вспомнит о своей умирающей матери: «Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить, именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша «мать» пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, – мы и не должны отходить от нее…»

Надежда Ивановна Розанова умерла в июле 1870 года, когда Василий был 14-летним подростком. Из-за ее болезни Василий второй класс в Костроме не окончил. Опеку над ним и Сергеем, как самыми младшими из детей, взял на себя старший брат Николай. Так Василий и Сергей Розановы оказались в Симбирске. Николай определил Василия не в третий, а во второй класс Симбирской классической мужской гимназии, где он преподавал русскую словесность.

Варламов завершает главу о детстве Розанова поразительным наблюдением, не требующим комментария: «Розанову дважды пришлось пережить распад своей семьи – в детстве и старости. Потом к этому прибавился распад государства, и по сути, вся его жизнь стала подробной фиксацией, исследованием этой тотальной катастрофы и отчаянной попыткой сопротивления – и в личной жизни, и в общественной. И там, и там В. В. сокрушительно проиграл, но оставил поразительное по откровенности свидетельство этого поражения, начиная с самых детских лет».

Зигмунд Фрейд утверждал: «В наших сновидениях мы всегда одной ногой в детстве». И был прав.

Быстро перелистаю дальнейшие страницы жизни Василия Розанова в той же их хронологической последовательности, как и в книге Алексея Варламова. Чего только с ним не происходило за всю жизнь.

И первый неудачный брак с девицей Аполлинарией Прокофьевной Сусловой, возлюбленной Достоевского. Он был моложе невесты на 16 лет. Позднее в одном из своих писем он напишет о ней: «…хотя позднее я узнал, что это была одна из мрачнейших душ, истинно омраченных, непоправимо: но на день, на неделю, как сквозь черные тучи солнце, душа эта могла сверкать исключительно светозарно». И по окончании с отличием Императорского Московского университета хорошо оплачиваемая работа (1410 руб. в год) учителем истории и географии в Брянской прогимназии. И расставание с Сусловой. И его знакомство с вдовой Варварой Дмитриевной Бутягиной. Брак с ней был признан недействительным, что с рождением детей вызвало много проблем. И издание первых книг. И многое другое, что подробно и талантливо описано в книге «Имя Розанова».

Жизнь Розанова была заполнена взаимоисключающими с нравственной точки зрения поступками. Его творчество также изобилует противоречивыми, нередко чрезмерно эмоциональными оценками людей и отличается беспощадным анализом происшедших при его жизни событий. Умел он своими сочинениями вызвать общественный резонанс, нередко принимавший форму скандала. При этом чувство озлобленной мизантропии нередко перемежалось в его сочинениях с восторженной любовью. Особой скромностью он не обладал и, не оглядываясь по сторонам, бежал к будущей славе вприпрыжку.

Сергей Николаевич Дурылин (1886–1954), литературовед, религиозный писатель и поэт, к которому не раз обращается Алексей Варламов, писал о Василии Розанове в характерном для него образном духе: «Его «глазок» проникал в сердцевину жизни, в бездонный колодец бытия, – и черпал, черпал оттуда тайну – простой бадьей на веревке, руками, старыми, с синими жилками, руками, с табачной желтью на пальцах. Философы и профессора, разные «-ологи», смотрят в колодезь в увеличительное стекло, освещают внутренность сруба электрическими фонарями, что-то измеряют, с чем-то сравнивают – и ничего не видят. Сердцевина бытия. Стержень вселенского вращения».

И дальше Дурылин говорит о том, что Василий Розанов именно женщине с ее плодоносящей сущностью отводит роль движущей и созидающей силы всего и вся. Она, только она заставляет земной шар вращаться вокруг оси.

Василий Розанов был не из тех писателей, кто следовал требованиям приличия. Согласитесь, что не очень-то уместно кокетничать, когда выворачиваешь себя наизнанку, исповедуясь в собственных грехах. Да и слезливость также в этом случае вряд ли подойдет. Тут необходимо что-то другое. Об этом другом у Василия Розанова очень точно высказался тот же Дурылин. Говоря, что писатель любил наблюдать и описывать постоянную сменяемость в жизни высокого и низкого, он заключает: «Все повороты бытия любил, и каждым зачаровывался. Это называют «импрессионизмом мысли» – одни, переверточничеством – другие».

При виде такой постоянной сменяемости, вызывающей мельтешенье в глазах, необходимо сохранять здравый смысл и не терять присутствия духа. По-видимому, у Розанова всегда в наличии было и то и другое.

Алексей Варламов комментирует это высказывание Дурылина иначе: «Разумеется, это все тоже было, мягко говоря, весьма и весьма удалено от христианства, и можно было бы сказать, что розановский путь – это путь Павла, ставшего Савлом, только едва ли сам В. В. с такой оценкой согласился бы. Для него новый ход его мыслей был не изменой прежним идеалам, но – развитием, движением вверх, вниз, вперед, назад, во все стороны. Розанов расширялся как сверхновая звезда после вспышки и, если можно так выразиться, хотел быть, да и в каком-то смысле был вопреки собственным утверждениям и Павлом, и Савлом одновременно, соединяя, неся в себе, а не взаимно уничтожая гремучую смесь христианства, язычества и иудаизма».

Алексей Варламов, говоря о Павле, ставшем опять Савлом, дает читателю понять, что прежний юдофоб Василий Розанов преобразился в свои последние годы в юдофила. Как известно, апостол Павел до того, как стал последователем Христа, носил еврейское имя Савл или Саул.

Все это так. Ведь, не будучи христианским аскетом, он с религиозным рвением поклонялся животворящей силе пола, утверждал святость брака и деторождения. Розанов уже одними этими пристрастиями прикипал душой к Ветхому и Новому Заветам.

Главное для Василия Розанова было оставаться естественным и правдивым, а не дурить своими писаниями самого себя и читателей, под кого-то подделываясь и кому-то угождая. Именно в искренности чувств была его сила.

Да, он был злоязычен, ироничен, эгоистичен и нередко в поступках своих не столь хорош, как хотелось бы. По поводу себя он не обольщался, как и в отношении народа, к которому принадлежал. Только Василий Розанов мог сказать: «Может быть, народ наш и плох, но он – наш народ, и это решает все».

Александр Сенкевич, «Независимая газета»